Всё последующее было как во сне. Ещё два дня в городе шли бои, были слышны звуки мощных взрывов в тех местах, где находились предприятия, поговаривали даже, что взорвана плотина, но проверить было невозможно. Потом в город вошли немцы, а ещё через несколько дней евреев стали сгонять в школу, а тех, кто постарше, гнали прямиком за город, откуда они уже не возвращались.

А в тюрьме тишина не тишина. Непонятно ничего. Вроде и тихо, только раз во сколько-то времени пробежит кто-то, цокая по коридорам. Кто бежал, зачем? Ну вот, вроде бы стали со скрипом соседние камеры открываться. Скрип-то этот ни с чем не перепутать. Выстрелов не слышно. Может, и выпустят всех сейчас по домам? Кто ж его знает, кого больше бояться, своих или чужих? Ну вот и их камеры очередь подошла. Замерли арестанты, в руках обломки нар держат, а вдруг всё же гранату кинут. Но никто не стреляет, звуков разрывов тоже не слышно. Распахнулась дверь камеры, осторожно солдат в неё заглядывает, только форма чужая, серая, и каска на голове другой формы. Неужто драпанула Красная армия, неужто вся их шпионская и вредительская деятельность не напрасна? Стало быть, не зря их Сталин пересажал.

Заглянул солдат.

– Шпрехен зи дойч?

Нашёлся умник один.

– Йа, йа!

– Эйнзелн! Зум аусганг!

– По одному! На выход.

Потянулись арестанты, вещмешки с собой тянут, даст Бог и не вернёмся сюда. Повели по коридорам, по которым на допросы хаживали. Двери зарешёченные, что между блоками, все нараспашку. И камер двери, что по пути встречаются, тоже. Заглядывают в камеры на ходу арестанты. Где и нет никого, а где тела окровавленные по камере разбросаны. Видно у этих смогли дверь камеры открыть, да гранату закинуть, ну вот он и результат. Вывели во двор. Погода, оказывается, превосходная. Тепло-то как. Уж и забыли в своих сырых и вонючих камерах, как лето выглядит. Пожарный кран по ходу. Бросились было к нему самые отчаянные. Да только и новая власть шутить не намерена. Трое нетерпеливых уже никогда к крану не припадут. Выстроили заключённых. На возвышение поднялся капитан немецкий, рядом добровольный переводчик. Замерли все. Как бы не прозевать ничего из того, что скажут.

– С этого дня здесь установлен новый порядок. Красная армия бежала, советская власть жидо-большевиков низложена. Все подчиняются представителю немецкой армии капитану Хольцу.

Шепоток по строю, неужели еврей? Уж больно смуглый для арийца, а может, и загорел в походе по Европе. Да вроде черты лица не похожи. А там кто его разберёт, они ж в любую щель, как тараканы…

– Молчать! Если не будет тишины, герр капитан прикажет дать очередь по строю. Слушать внимательно. Сейчас нужны десять человек для выноса тел из камер. Ещё двадцать человек для выноса тел расстрелянных красными комиссарами из подвала. Ефрейтор Юнге отберёт тридцать человек.

Детина Юнге с карабином в руке прошёлся вдоль строя, отсчитал десять, и они в сопровождении солдата пошли назад в тюрьму, отсчитал ещё двадцать, и их повели в подвал. Лёвчик, пробывший во дворе тюрьмы меньше двадцати минут, возвращался назад под охраной немецкого солдата. Группе предстояло вытаскивать трупы из камер, в которые тюремная охрана успела закинуть гранаты. Четыре человека брали тело за руки и за ноги и тащили к выходу. Там уже другой немец показывал, куда укладывать.

Капитан продолжал говорить.

– А сейчас из строя выйдут граждане еврейской и цыганской национальностей и пройдут к правой стенке. Коммунисты и офицеры тоже выйдут из строя и остановятся отдельной группой. Для новой власти требуются новые сотрудники. Те, кто хочет служить новой власти, выйдут и подойдут к левой стенке. После проверки они будут зачислены в штат вспомогательной полиции. Получат обмундирование, питание и оружие. Будут регулярно получать жалование. Те, кто будут верно служить новой власти, получат продвижение по службе. Германия ценит своих помощников. Начинайте сортировку.

Ряды дрогнули. Люди несмело начали перемещаться по двору. Евреев набралось человек пятнадцать. Нашёлся и один цыган. Совсем было непонятно, что цыгану делать вместе с евреями. Но сказано, значит, нужно исполнять. В тюрьме людей быстро отучали переспрашивать.

Коммунисты и офицеры собирались недалеко от них. Остались колеблющиеся. Они могли двинуться налево и записаться в ряды немецкой вспомогательной полиции. А может быть, можно остаться на месте и быть отпущенным домой, а там, увидев домашних и передохнув несколько дней, уже и определиться. Несколько человек всё же вышли и пошли влево.

В это время начали выносить трупы из подвала. По рядам прошелестел вскрик возмущения и ужаса. Тела были в страшных побоях, у некоторых головы пробиты, видимо, молотками. У пары трупов не хватало конечностей. Разбитые лица и выбитые глаза и зубы. От увиденного стыла кровь. Капитан вновь подошёл к возвышению.

– Вы видите, что сделали жидо-большевики с людьми? Сейчас мы немного восстановим справедливость. Постройте там евреев.

Группу евреев и цыгана построили вдоль стены. Восемнадцать человек получилось, ещё двое своё еврейство признали. Взвод солдат из десяти человек встал на позицию примерно метрах в пяти от них. Отсчитали первых десять. Майор махнул рукой, и раздался первый залп. Оставшихся восьмерых заставили отнести трупы расстрелянных к тем, кого поднимали из подвала. После чего они заняли места у стены и прозвучал второй залп. Теперь уже коммунисты и офицеры относили трупы. Вскоре подошла и их очередь. Тюремный двор заполнялся трупами, выносимыми из тюрьмы, из подвала и только что расстрелянных.

Капитан опять обратился к оставшимся.

– Я вижу, что у вас нет желания сотрудничать с новой властью. Видимо, вы хотите пополнить ряды тех, кто был с правой стороны. Не стесняйтесь, подходите.

Желающих быть расстрелянными не нашлось. Народ потихоньку потянулся в левую сторону. Кто его знает, может не всё так страшно. Я ж не жид и не коммунист, – приблизительно так размышляли люди. Нужно было в первую очередь избежать расстрела и выйти за порог тюрьмы, а дальше уже действовать по обстоятельствам. Но видно было, что немцы – люди серьёзные, зря не болтают. Вон как скоро жидов и коммуняк порешили. Значит, и с другими церемониться не будут. Да к тому же, вон они, свидетельства расправ над населением. Вот результаты допросов разными Шмульзонами да Хаймовичами, у всех на виду. Тут уж не отмажешься. Тех, кто записывался на новую службу, опрашивали, записывали данные. Всех предупреждали, что будет сверка с личным делом заключённого, тех, кто дал неверные сведения, ждал расстрел. После чего вновь принятый на службу получал тарелку каши из полевой кухни и доступ к пожарному крану, из которого можно было напиться и умыть хотя бы лицо.

Лёвчик не слышал о селекции, которую проводил капитан. Он в это время таскал трупы. Мёртвые люди, начавшие застывать, кажутся намного тяжелее таких же по весу живых. Отвыкшие от физического труда заключённые быстро выдохлись. Солдат позволял им понемногу отдыхать между ходками. Носить трупы было неприятно. Иногда рука попадала на скользкую, чёрную, запёкшуюся кровь. Лёвчик отдёргивал поначалу руку и вытирал об себя, чтобы избавиться от ощущения липкого клейстера из человеческой крови. Но вскоре плюнул на это. Один раз они остановились у пожарного крана. Тогда он напился и немного смыл с себя чужую кровь. Убитые, которых выносила десятка, в которую входил Лёвчик, были разного возраста и телосложения. Вот обычная камера, полная трупов, и они могли ещё вчера быть на их месте. Видно, сильно торопилась охрана, если оставила несколько человек в живых. И когда попадался кто-то с признаками жизни, сопровождающий их солдат передёргивал затвор карабина и неспешно добивал жертву. Иногда разлетевшиеся мозги брызгали на носильщиков, но никто не жаловался, ведь сегодня это были не их мозги и не их кровь. Лёвчик видел трупы, которые выносили из подвала. Разница была разительная. Те, кого несли из подвала, представляли из себя неовобразимое зрелище. Люди явно были запытаны до смерти или убиты после пыток. У некоторых в головах были пулевые отверстия. Вдруг Лёвчик обратил внимание на несколько свежих трупов, в одном из которых он узнал папиного знакомого. И ещё один. И ещё. И вдруг страшная догадка осенила Лёвчика. Они убивают евреев! Ему стало жутко страшно. На негнущихся ногах он быстро зашагал ко входу в тюрьму. Быстрей таскать ужасные липкие от крови трупы других людей, но не стать трупом самому! Там, в тюрьме, на ступеньках и в проходах, никто не присматривался друг к другу, выискивая еврейское в чертах лица. Но ведь были люди из его камеры, которые явно могли его выдать. Следовало быть очень осторожным. В одной из камер Лёвчик снял с одного убитого кепку и надел на голову. Кепка была чуть велика и сползала на глаза, но это было и к лучшему. Тем труднее его опознать. Сопровождавший их солдат нахмурился, посмотрев на Лёвчика, но ничего не сказал. Вскоре носильщикам предоставили перерыв и дали по тарелке каши. Записавшихся на службу понемногу выводили со двора. Осталась лишь небольшая группа заключённых, часть из которых продолжала записываться в ряды полиции. А часть ела кашу, чтобы по окончании трапезы возобновить работу по уборке трупов. Лёвчик расположился так, чтобы как можно меньше народа его видело. Один из заключённых был из его камеры. Он почти наверняка мог знать о еврействе Лёвчика. Нужно постараться быть от него подальше. Но даже когда им выпадало нести одного покойника, он молчал и просто делал своё дело, не выказывая никакого необычного к Лёвчику интереса. Двор начал заполняться местными жителями, которые с воем и плачем бросались к трупам, переворачивая их в надежде найти своих близких.