Тихо до утра, не торопится немец смять горстку солдат почти безоружных, куда они денутся? И арестантам деваться некуда. И те и другие стали ко сну отходить. Утро вечера мудренее. До утра и ополченцы подтянулись. Пожилые мужики, самому младшему за полтинник, а если ещё младше сыскать, то поди, очкарик какой с линзами на плюс восемь. По одной винтовке с тремя патронами на троих. Вот только всем троим и застрелиться хватит. А воевать как с таким вооружением? Деды пятидесятилетние даже окопаться толком сил не имеют. Вот за холмиками и пристроились. По мере выбывания бойцов, кто доживёт, окопчики и будут занимать, там же и оружием разживаться.
Ну, а утром немецкий ордунг, порядок то бишь. Как в книжках военных прописано, проутюжили центральную траншею и мелкие, разбросанные вокруг окопчики на одного солдата с самолётов, потом артиллерией накрыли, а уж потом спокойно, никуда не торопясь, танки появились, а меж ними пехота. Идут себе не спеша, знают уже, что некому и нечем уже обороняться. Страшно. Не учения, на которых обматерит тебя начальство, да отпуска домой лишит за промахи. Здесь за промахи самый большой из всех начальников тебя пред свои очи призовёт в мгновение ока. А жить хочется. Даже пятидесятилетние деды-ополченцы помирать не торопятся. Хотя чего им, всё ведь уже видели, а для будущей светлой жизни толку от них никакого.
А у защитников уже из трёх пушек две осталось, третья с боекомплектом и обслугой в клочья разнесена прямым попаданием. И защитников рубежа вполовину меньше стало. Только терять им нечего. Как они своим нужны, уже видели, да и от чужих милости ждать, тоже не самое благородное дело. Отчизну защищать – вот их призвание. За отчизну и живот и голову на плаху. Только что об Отчизне узбек и таджик, сидящие в окопах, понимают. Не их это земля, не здесь предки их жили и стада пасли. Зачем умирать за чужую землю? Или взять лейтенанта-еврея, где его Родина? Две тысячи лет такой вот Коган или Шапира бродят по земле неприкаянно, место себе ищут. И каждая страна на их пути им Родина. Вон их сколько за ту же Германию в Первую Мировую воевало да крестов железных получило. А теперь что, воевать разучились или крестов железных на них боле не хватает? А в Красной армии место ему нашлось, потому как армия народная да без предрассудков национальных. Да и государством не представитель коренной национальности правит. Ну это, скажем, государству российскому не впервой, сколько немчуры на престолах сиживало. Может, потому так и прёт немец, что хочет права свои на российскую землю предъявить и счет на государыню, хотя и за Николая тоже можно.
Развернули пушки в сторону наступающих, прицелы, координаты, снаряды – всё как положено. Команду ждут. Танков десятка два да пехоты за ними с три сотни будет. Поближе подпустить, чтоб бить наверняка да патроны драгоценные зря не палить. Вжались в землю защитники. Смерть идёт к ним, собственной персоной на гусеницах катит. А день летний, солнечный. Жить бы и жить. И чего людям не хватает? Почему б всем миром не договориться и социализм на всей земле не построить? Ведь всем бы хорошо, так нет же, есть те, кто поумней да похитрей. То друзьями прикидываются, в Польше совместный парад проведут и союзниками назовутся, то по Красной площади с парадом пройдут на Первое Мая как почётные гости. Как военную промышленность поднимать да армию в обход санкций на полигоны, так Советский Союз друг, товарищ и брат. И тут, такой удар в спину!
Далеко ещё танки, даже стрёкот кузнечиков слышен. Травинку сорвать да обкусать, чтоб сок дала. А кому папироска милей. А у некоторых нервный тик уже, руки трясутся, как стрелять будут? А ежели у кого медвежья болезнь приключится, то счастье, если в одиночном окопе, так там делай под ноги что душе угодно, никто и не увидит, а после боя, коль выживешь, так никто ни о чём и не спросит. Ну вот, уже кузнечиков с танками одинаково слышно, ещё минута – и кузнечикам ноги свои длинные спасать, может, успеют упрыгать. Вот и команда «к бою».
Ещё полсотни метров – и стрелять. Только танки первыми начали. Свист и разрыв, аж перепонки барабанные лопаются. Голову не поднять, со всех сторон земля прям в глаза летит. А если рядом с окопом грохнет, то и части человеческие по небу, да и на оставшихся в живых падают. Вжаться в дно окопа или траншеи, уши заткнуть, глаза зажмурить, да так и замереть.
– Ого-о-о-онь!
Молодцы пушкари-артиллеристы, не сдрейфили! Первыми из наших выстрелили. Промазали только. Жалко, второго шанса может и не быть. Да тут же по ним танки и ощерились. Всё, одна пушечка осталась. Лейтенантик, из евреев который, у последней пушечки хлопочет, кричит что-то, только вряд-ли кто из команды его слышит. Оглохли все от разрывов вражеских. Вон, уже и заряжающего оттолкнул, тот бедолага за уши схватился, а из-под пальцев кровь сочится, отвоевался боец.
Не за страх, а за совесть бьются. На мушку пехоту, выстрел, перезарядить – и снова на мушку. Только патроны кончаются, да бойцы тоже на исходе. То один окоп замолкнет, то второй. Из танка ка-ак жахнут, пока прочихаешься, если только к этому времени мозги не вылетели, а противник вот он уже. Под прикрытием танков вплотную подходит. А пулемёты танковые и вовсе головы поднять не дают. Тут и прицелиться не успеть, не выглянуть даже.
Две медсестры ползут под огнём от раненого к раненому. Да только помочь-то и некому. Пока доберутся под шквальным огнём, бедолаге помощь уже и не нужна. А если и жив кто, так бинтами с ватой не помочь, а операционную под огнём противника ещё ставить никто не научился. А противник и не церемонится. Благо опыт накоплен предостаточный. Это только в песнях и на плакатах Красная армия всех сильней. А коль Сталин сам, своей рукой многоголовой управленческой гидре большинство голов снёс, рухнула гидра, а за ней и обломки самой большой и самой вооружённой армии мира. А немцы свой «Блицкриг» как следует опробовали. Под Белостоком и Минском взяли в плен четыре армии и больше трёх тысяч танков, под Уманью почти сотню тысяч и ещё три сотни танков. Да судя по напору и умению воевать, далеко не предел. Пойдёт немец дальше и бить будет всё больней. Тут бы Верховному Главнокомандующему за неподготовленность армии к боям, за бахвальство своё позор собственной кровью смыть. Да только растерялись верноподданные, руки готовые, по локоть кровью залитые, целовать. Не отпустили царя-батюшку, умолили его и дальше своим гением направлять народ на бессмысленные бойни. И любой за имя его готов был пулю получить. И умирали в застенках, выкрикивая клятвы верности, но ни один не решился свою жизнь за дело отдать, покончить с тем, кто всех, кто не смог с винтовкой против танка выстоять и просто жить хотел, врагами объявить да семьи репрессировать. А сам ушёл от ответственности, всё свалив на других и залив армию дополнительной кровью репрессий за позор свой личный.
Молотит немец из танков и пулемётов, последние полсотни метров остались до противника. А в контратаку и идти не с кем. Человек сорок осталось. Из них десяток ополченцев. А оружия и того меньше, поразбивало взрывами. Пушка единственная замолкла давно. И лейтенант со своим расчётом так и останется безымянным. Никто так и не успел фамилию его узнать, а узнал бы, так что с того, рассказать-то некому. И полковника больше нет. Майор за главного, по старшинству. Некем командовать майору. Солдат он, не мясник, чтобы в лобовую почти безоружных против двух десятков танков поднять. Не было фортуны в этом бою. Да и знал он заранее, что бой обречён, что люди обречены. Долг свой он выполнил, гордость его офицерская и присяга воинская не позволяют ему в плен сдаваться.
Один друг в такой ситуации, пистолет ТТ. Прощайте, молвит, не поминайте лихом. Хотел ещё про Сталина, но свело горло, и не вымолвить слов, да и к чему, всё уже закончено. Всё одно никто не передаст слов любви товарищу Сталину. Щелчок пистолета, да за грохотом перестрелки и не расслышали его, увидели только, что осел майор, бросились к нему, а он готов. Ну тут уже и руководить обороной больше некому, да и некем. Привязали сменное исподнее к винтовке и подняли из траншеи. Пару очередей ещё рядом прошло. Но вот противник заметил белый флаг. Свои силы тоже ведь не стоит подставлять. Даже один сумасшедший может пару солдат вермахта на тот свет отправить. Прекратили огонь. Подошли ближе, сначала с опаской, но как начали оставшиеся из траншеи и окопов вылезать, держа руки с оружием над головой, тут уж сомнений не осталось. Сгрудились защитники Родины, все в пыли, лица серо-чёрные, глаза в землю, друг перед другом совестно. А что поделать, с винтовкой против танка много не навоюешь. Прошли между ними немцы, позабирали гранаты, кто выложить позабыл в горячке, ножи пособирали да патроны из подсумков. Вот они, Иваны-победители, вместо сапог нормальных на ногах ботинки грубые с обмотками. Вместо белья нормального летом под гимнастёркой и галифе исподнее бязевое, жарко ведь, да и потом пахнет, каждый день же в баню не водят и бельё не меняют. Вот этими кальсонами бязевыми об окончании боевых действий и возвестили. Прошли немцы по окопам, дострелили кто ещё дышал, где им ранеными заниматься, тут ещё надо решить, что с этими делать.
