– Потерпевший вонц вор экав (как будто бы пришёл), – прервав песню, отреагировал Арег, а Цукер, по пояс высунувшись в окно, уже общался с соратником: – Больш, у нас пиво есть. Поднимайся, Суро ушел «гороху» варить…

Очень скоро, дробно цокая деревянными на босу ногу сабо, в комнату вошел «душа».

– Сабо где оторвал? – удивился Виктор.

– Махнул не глядя, – отмахнулся потерпевший. – А, негодяи, пиво дуете?!

Взяв бутылку из ящика, он достал из кармана мятый фунтик с фисташками, бросил его на стол и приговаривая: «Фыстана, фыстана, кер пупулэт хастана!» («Фисташка, фисташка, иди ко мне, чтоб члену не было тяжко!»), стоя, не усаживаясь на личную кровать, принялся за пиво. Сделав добрый, в полбутылки, глоток он, наконец, спросил: «Какой горох?»

– К пиву. У них в Кировабаде…, – начал было объяснять Арег…

– … Хорошо хоть у вас, в Степанакерте, тутовку, а не пиво с «горохой» пьют …,– прервал его беглец.

После неискреннего пассажа, посвященного «тутовке», «душа» невольно поморщился и икнул, вспомнив свой прошлогодний вояж в Нагорно-Карабахскую автономную область, в гости к Арегу, где его, как дорогого гостя, увы, систематически потчевали данным не вполне им любимым крепким и духовитым напитком. Кстати, именно в доме родителей Арега состоялось незабываемое знакомство «души» не только с запрещенной в Союзе самогонкой, но и с другом семьи Видади, азербайджанцем с большой душой и не менее большим животом. Видади, что также очень не понравилось Вардананку (потомку древнего рода, некогда давшего государству армянскому самого знаменитого спарапета), подверг сомнению справедливость его эсэсэровского прозвища, нагло заявив: – Эти ти Балшой? Нэт, эти я Балшой!– многозначительно при этом погладив свое необъятное брюхо.

Нужно заметить, что именно после волнующего знакомства с Видади, отличавшегося крайней прожорливостью вкупе с непомерным употреблением тутовки, Большой стал непроизвольно частенько использовать в своих речах азербайджанский акцент.

…– А почему с «горохой»?

– Так Сурик сказал. Сурик пошел варить.

– Пока он сварит, пиво кончится, – оценил ущерб, нанесенный гастрономическому ящику Большой. – Вы времени не теряете. Ладно, пускай варит, а я пивка попью и попозже пойду в лес соловьёв слушать.

– Соловьи, соловьи, не тревожьте … , – подражая популярному эстрадному исполнителю, напел известную песню Цукер и как-то резко спросил : – И с кем ты соловьёв собрался слушать? Девочку снял?

– Какие здесь, в горах, девочки? – лукаво улыбаясь, отмахнулся «душа». – Один. Пойду. Под утро, говорят, соловушки так поют, так заливаются!

– Врёшь, нехороший человек, – не согласился Виктор. – Какой сумасшедший один ходит соловьёв слушать?!

– Я, – ткнул себя в грудь огромным кулаком Большой. – Я хожу. Пойду, послушаю – эли…

– Ладно, ну его к … к соловьям, ребята, – сказал всегда полный разнообразных безнравственных идей Цукер. – А мы пульку распишем!

– Кому «преф», кому соловьи, – примирительно изрек «душа», затем закинул в рот несколько фисташек и со словами: «Фыстана, фыстана, кер пупулат хастана»,– взялся за очередную бутылку.

– А почему ты нас не приглашаешь? – почти обиделся по своему обыкновению весьма позитивно настроенный в отношении романтических приключений Виктор. – Может мы тоже желаем соловьёв послушать!

– Ара, ты что забыл нашу поговорку: «Кто с Большим пойдёт, тот в большое г… попадёт!»? – мгновенно напомнил ему Арег. – Пускай сам идет своих соловьёв слушать. Гна, Вард –джан, гна (Иди, дорогой, иди!)!

Действительно, подобная поговорка имела хождение в сообществе и родилась она в результате многочисленных ковбойских похождений недруга тутовки со товарищи. Примечательно, что все без исключения похождения оканчивались плохо. В лучшем случае – дракой.

Среди свежайших было следующее. Дело в том, что романтическая душа Большого не менее, чем приключения, любила разнообразных гехецкуи. Следует заметить, что обладавший харизматической внешностью и бархатным баритоном, а также хорошо игравший на гитаре, знавший к тому же множество лирических песенок, Большой легко кадрил ереванских красавиц. Стоило ему только взять в руки родную «шестиструнку» и …

Но вот, что характерно, мамы будущих невест, всегда, в отличие, конечно, от самих невест, почему-то относились к нему резко отрицательно. Одна из мамаш особо достала Большого, высказавшись по телефону в том духе, чтобы он «бродяга и мерзавец, и думать не смел об её дочери».

Не такой человек «душа», чтобы простить обиду. А посему, раздобыв где-то армейский взрывпакет, способный пустить на воздух небольшое подразделение тещ, он принялся действовать. В обязанности выбранного им в качестве ассистента Виктора входило несение боевого дежурства у дома будущей тещи и выбор подходящего момента для проведения акта возмездия.

Когда операция входила в завершающую стадию, т.е. всё, кроме потенциальной тещи, было подготовлено, самый рассудительный из соратников – Арег, прослышав об акте возмездия, забил тревогу. Как водится, в «Крунке» был собран президиум «СС-«Р». После церемониального распития энного количества бутылок «Жигулевского», проходившего под стрекот радиорепортажа с какого-то очередного пленума ЦК КПСС, президиум постановил акт возмездия отменить. Цукер по этому поводу высказался кратко: «Гижен!» – покрутив указательным пальцем у виска. Сурен как всегда грязно выругался, воздев указательный палец к потолку сего достойного питейного заведения. Арег, глядя на разом помрачневших Большого и Виктора, давясь и багровея от хохота, вынес общий вердикт: – Пусть живёт! Тёща – тоже человек!..

… Залпом осушив бутылку и крякнув от удовольствия, Большой хлопнул себя по животу, отозвавшемуся барабаном судьбы, и сказал: – Ми пашлы!

Едва только дверь за «душой» затворилась, Цукер призвал соратников к порядку: – Пуля – не свидание! За стол не опаздывают!

Сам он уже восседал за круглым столом, находившимся в центре комнаты, расчерчивая тетрадный листок. Рядом с Цукером ждала своего часа и почти новая колода карт.

– Ну что, раз – пас? Проигравший ставит пиво? – привычно спросил Цукер и после того, как остальные согласно кивнули, принялся сдавать.

За игрой, а очень быстро все трое слегка «поднялись в гору», они напрочь забыли и о Большом, и о Сурене, и о горохе, как вдруг раздался зычный голос борца-классика, неслышно открывшего дверь: – Сволочи, опять в преферанс играют, а я им гороху вари!

– Во-первых, – на мгновение оторвав взгляд от своего карточного веера во всемогущей левой длани, сказал Цукер, – не опять, а снова.

Затем, вернувшись к игре, он бросил партнерам: «Семь бубен», и добавил: – А, во-вторых, ты же сам, Суро-джан, взялся «гороху» варить. И потом ты же в «преф» не катаешь. Об чем базар?

– Валер! Кто играет семь бубен, тот бывает п…! – напомнил ему Сурен, хоть и не игравший сам, но часто сиживавший рядом с соратниками в ходе карточных баталий, а потому знавший кое-какие преф-прибаутки.

– Хочу тебе напомнить, Суро, – невозмутимо ответил Цукер, продолжая брать одну за другой взятки на козырях, – про наш уговор. О Большом.

– Что, знаешь где он?

– Знаю. В лесу. Соловьев пошел слушать. По-моему, не один, а с какой-то красоткой.

– Не один, не один, – в один голос подтвердили оставшиеся без вистов Арег с Виктором.

– Ах он … ! – грязно выругался борец-классик. – Что я ему лесник что-ли, за ним по чащобе гоняться?! Ничего, спать захочет, придёт, куда денется?

– Не придёт он, – все так же продолжая игру, ответствовал Цукер. – Будет ночью соловьев слушать, сказал. Не один, по-моему.