Ирис вздохнула, явно сожалея о том, что пришлось оставить своего ребенка и что вообще завела такой разговор, но эта печаль проскользнула только мимолетно и растаяла в очередной добродушной улыбке.

— Молодые люди вроде тебя приходят сюда, чтобы распробовать вкус жизни и главных ее удовольствий, а не когда выглядят столь потерянными и начинают клевать носом, едва переступив порог. Ты что, сбежал из дома, или у тебя проблемы похуже?

— Вовсе нет. Но я почти сбежал от своего наставника… То, чем он занят сейчас, мне не нравится, и я не хочу в этом участвовать.

Дьюар и сам поразился тому, с какой легкостью выдал правду. Или в самом деле отвечать на искренность столь же искренне всегда было просто и естественно, но ему не доводилось этого поверять раньше? А Ирис отчего-то негромко рассмеялась.

— Точно такой же непосредственный, как Арвил. Хорошо, ты можешь остаться, но не здесь. Пойдем, я покажу более подходящее место.

Он и не спорил. Дьюар не говорил всего, но после иссушающего силы ритуала ему ничего не хотелось так сильно, как просто выспаться. Он с готовностью последовал за Ирис, которая всучила ему лампу и решительно повела прочь из комнаты. Так они миновали лестницу, на этот раз спускаясь обратно, прошли по коридору первого этажа, резко завернувшему вбок, и остановились около небольшой двери. Ирис распахнула ее, пропуская Дьюара вперед, в душный полумрак маленькой комнатки.

— Она не для гостей, так что выглядит не ахти, зато никто не тронет, — на ходу пояснила женщина, распахнула скрипучие ставни на окне, чтобы впустить хоть немного свежего воздуха, и остановилась, уперев руки в бока.

При свете пристроенной на крюке лампы оказалось, что обстановка и в самом деле едва ли не более воздержанная, чем на постоялом дворе — кровать обычная, узкая, с шерстяным одеялом, да большой сундук у ее изножия, ничего более. Но даже в этом скудном убранстве проскальзывала некоторая обжитость и касание женской руки, чего так не хватало и башне наставника, и большинству тех съемных комнат, в которых Дьюару доводилось ночевать во время путешествий. Аккуратно вышитая занавеска прикрывала окно, легкая гирлянда из золотистой соломки свисала с потолка, неумелый, но забавный и сделанный с душой рисунок трех длинноухих зайцев красовался на выцветшей крышке сундука.

— Сиди здесь тихо, щеколду изнутри закрой, — наставляла Ирис торопливо. — Раньше утра меня не беспокой. Если захочешь уйти, пользуйся черным ходом, вон там, за кухней. Переночуешь и возвращайся к своему наставнику, не дури — учиться надо, какое бы ни было ремесло, а все лучше… Ну ладно, некогда.

Прощаться она не стала, упорхнула — только цветные юбки в двери мелькнули. Ответа не дождалась, хотя смотрела при этом, будто и в самом деле ждала чего-то, надеялась, но волю своим надеждам не давала, не осмеливалась. Дьюар не понял этого, хотел было спросить, но не смог придумать, как, и просто последовал совету: затворил дверь и, не раздеваясь, плюхнулся лицом в подушку. Сон пришел моментально, кажется, еще раньше, чем он успел закрыть глаза.

***

Удивительно, но отзвуки далекой музыки нисколько не мешали ему. По обыкновению Дьюар спал плохо, постоянно прислушиваясь к шагам наставника, предпочитавшего ночное время для многих дел, к карканью воронов, приносивших Дэрэйну письма, и негромкому перезвякиванию склянок с зельями. Особенно сейчас, когда Дэрэйн готовился уничтожить разгулявшегося в городе некроманта, все это приобретало нездоровый характер. Этажом выше ходили и пели на разные голоса, смеялись, возможно, даже плясали, но все это беспокоило меньше, чем ощущение творящейся под боком магии — не просто некромантии, а чего-то более темного и глубокого, чем Дьюар когда-либо знал и чему не мог еще подобрать названия.

Он проснулся слишком рано. Последние голоса еще не смолкли, нестройно бренчала домра, а двери то и дело хлопали, выпуская задержавшихся гостей. В комнатке к этому времени стало совсем холодно, сквозняк из приоткрытого окна полностью задул угли в маленьком очаге, и Дьюар ощутил, как продрог, но это уже не было холодом Загранья — всего лишь обычной рассветной прохладой, в некотором роде даже приятной. Отголосками вчерашнего дня осталась опустошенность, которая часто приходит на смену сильным чувствам; он не терзал себя более укорами, но и не видел смысла в дальнейших стараниях, раз плоды их оказались столь скудными.

Дьюар ушел почти сразу же, не желая злоупотреблять гостеприимством и попадаться кому-либо на глаза. Оставил на кровати несколько монет, прокрался к незапертому черному ходу, который показывала Ирис, и с головой окунулся в туманную утреннюю хмарь, пологом завесившую город, будто нырнул в нее с разбега.

За прошедшую ночь на дорогах растеклись широкие лужи, мутными зеркалами отражая стены и крыши ближайших домов. Дьюар даже подумал, что этим утром из-за густой пелены и серых потеков улицы напоминают Загранье, только в них все равно больше цвета, пусть это и цвет рыже-бурой грязи на дне канав, и, несомненно, больше звуков. Шел он быстро, поглядывая по сторонам и задерживая взгляд на табличках лавок, что попадались все чаще по мере приближения к центральным улицам. Большинство из них оставалось еще заперто, но на двери зелейника замка как раз не было, и Дьюар собрался пойти к нему. Простенькая деревянная шкатулка, извлеченная из кармана, сулила хоть и небольшую, но все-таки прибыль — вытяжки из трав, в изобилии встречающихся на лардхельмских болотах, здесь считались редкостью и от того ценились. Жаль, осталась последняя… Дьюар покачал на ладони шкатулку, раздумывая, стоит ли продавать ее сейчас или лучше приберечь на обратный путь. Деньги у него заканчивались, но другого способа заработать он пока не знал — лишь продавать травы да несложные зелья, пока наставник не видит, чем занят ученик. Он уже почти решил, когда позади зашлепали чьи-то сапоги. Человек не скрывался, и Дьюар не думал обращать на него внимание, но на плечо бесцеремонно легла тяжелая ладонь.

— Что ты творишь, мальчишка?

Голос звучал грубее и глуше, чем он помнил, но стоило обернуться, и Дьюар невольно попятился, сразу же узнав лицо незнакомца.

— Всего лишь иду в лавку и очень спешу. Пустите!

— Брось, ты понял, о чем речь. Прошлым вечером ты был там, где тебе быть не следует еще очень долго.

Рука не разжималась, напротив, сделалась еще жестче, а хватка — крепче, почти до боли сжимая. Безвыходность ситуации придавала неожиданные силы, хотя сердце бухало в ушах подобно тяжелому колоколу, отмеряющему последние мгновения перед казнью.

— Я пытался исправить то, что сделал ренегат… То есть, вы сделали, да? За что вы с ними так? Разве все они настолько провинились?

Некромант недобро прищурился. В этом взгляде действительно угадывалось сходство с наставником, и оно не сулило ничего хорошего.

— Они не должны были пострадать, но это необходимость. Тебе не понять, и я позабочусь, чтобы ты больше не мешал.

Жрецы Светлой Магдары утверждают, что у некромантов нет души, потому что жизнь их и смерть в руках безликой госпожи, но если бы на самом деле душа у него была, то сейчас бы превратилась в крохотный комочек страха, трепещущий где-то под ребрами. Дьюар всерьез поверил, что его убьют на месте, в голове помутилось, и он не почувствовал тончайшую нить магии, которая протянулась к нему от некроманта, опутала и погасила свет в глазах. Только шкатулка глухо стукнула, выпав из обессилевшей руки, раскрылась от удара о камни, и из нее выкатился маленький глиняный бутылек, утонувший в мутной луже.

***

Дьюар долго приходил в себя, не понимая, где очутился: голова кружилась, и в плывущей картине мира смутно угадывались грубые деревянные стены. Незнакомые. Понадобилось время, чтобы проморгаться как следует, но даже после этого ничего не сделалось яснее, вокруг обступала полутьма. Сквозь узкие щели между досками просачивались тонкие нити солнечного света, рассеивались золотистой пылью, лишь сгущая тени по краям. Воздух полнился тяжелым запахом птичьего помета и перьев, под ногами шуршала солома, а вдоль стен угадывались очертания насестов. В отгороженном углу поквохтывала на гнезде наседка, окончательно подтверждая, что нежданной тюрьмой оказался чей-то курятник.