Вид у мисс Таработти был мрачный.

— Я уже приняла приглашение графини Надасди. Отказаться теперь было бы ребячеством.

— Почему с вами всегда так трудно? — крайне раздраженно поинтересовался лорд Маккон.

Алексия осклабилась и предположила:

— Из-за отсутствия души?

— Скорее, разума, — поправил ее граф.

— Тем не менее, — мисс Таработти встала, — кто-то должен выяснить, что происходит. Если рой знает что-то о мертвом вампире, я намерена понять, что именно. Лорд Акелдама сказал, они хотят понять, что я об этом знаю, потому что они либо знают больше, чем я, либо, наоборот, меньше. Выяснить, как обстоят дела, в моих интересах.

— И снова лорд Акелдама!

— Его совет показался мне разумным, и он находит мое общество умиротворяющим.

Это последнее заявление удивило оборотня.

— Что ж, наверно, кто-то должен считать и так. Но это очень экстравагантно.

Обиженная мисс Таработти подхватила свой парасоль и собралась уходить. Лорд Маккон остановил ее вопросом:

— Почему вас так интересует это дело? И почему вы так желаете в нем участвовать?

— Потому что кое-кто умер, причем от моей руки, — ответила Алексия с хмурым видом. — Вернее, от моего зонтика, — поправилась она.

Лорд Маккон вздохнул. Он допускал, что когда-нибудь, возможно, переспорит эту выдающуюся дамочку, но явно не сегодня.

— Вы прибыли в собственной карете? — спросил он, признавая этим вопросом свое поражение.

— Не беспокойтесь, я найму извозчика.

Граф Вулси весьма решительно потянулся за пальто и шляпой:

— У меня тут карета Вулси и четверка лошадей. Позвольте мне по крайней мере отвезти вас домой.

Мисс Таработти поняла, что для одного-единственного утра лорд Маккон сделал ей предостаточно уступок.

— Если вы настаиваете, милорд, — согласилась она. — Но попрошу вас высадить меня на некотором расстоянии от моего дома. Видите ли, маменька совершенно не осведомлена о моем интересе к этому делу.

— Не говоря уже о том, какой шок она испытает, если увидит вас выходящей из моей кареты без сопровождения. Мы же в любом случае не хотим испортить вам репутацию, не правда ли? — одна мысль об этом явно вызывала у лорда Маккона негодование.

Мисс Таработти подумала, что понимает причину его злости, и рассмеялась:

— Милорд, уж не думаете ли вы, что я пытаюсь вас на себе женить?

— А что такого смешного в подобной идее?

Глаза Алексии искрились весельем.

— Я старая дева и давно не котируюсь на брачном рынке, а вы — жених высшей пробы. Даже подумать странно!

Лорд Маккон вышел за дверь, увлекая за собой Алексию.

— Не пойму, почему вы находите это настолько дьявольски забавным, — пробормотал он себе под нос. — Вы, по крайней мере, ближе ко мне по возрасту, чем большинство тех так называемых бесподобных девиц, которых вечно подсовывают мне светские дамы.

Мисс Таработти еще раз заливисто рассмеялась:

— О-о, милорд, до чего ж вы забавный! Сколько вам лет? Где-то около двухсот? Можно подумать, при таких обстоятельствах имеет какое-то значение, что я лет на восемь-десять старше любой девицы на выданье! Какая прелестная чушь! — она одобрительно погладила графа по руке.

Лорд Маккон помолчал, расстроенный тем, что она принижает и себя, и его. Потом до него дошло, что за дурацкий разговор они вели и в какое довольно опасное русло свернул он теперь. Часть его с таким трудом завоеванных навыков жизни в лондонском обществе вернулась к нему, и он решил придержать язык. Но про себя подумал, что, говоря о примерно одинаковом возрасте, имел в виду не прожитые годы, а способность понимать жизнь. А потом сам удивился таким легкомысленным думкам. Да что с ним сегодня такое? Он же терпеть не может Алексию Таработти, пусть даже ее прекрасные карие глаза искрятся, когда она смеется, и пахнет от нее хорошо, и фигура просто изумительная. Он повлек гостью по коридору, намереваясь как можно скорее усадить ее в карету и избавить себя от ее присутствия.

Профессор Рэндольф Лайалл не был профессором в какой-то определенной области, зато отлично разбирался во многих предметах. В том числе ему принадлежало долгое и пока не завершенное исследование типичной поведенческой реакции человеческого существа, когда тот наблюдает трансформацию оборотня. Исследования этой темы научили его, что принимать волчий облик лучше вне приличного общества, предпочтительно в дальнем конце очень темного переулка, где увидеть его в худшем случае сможет лишь какой-нибудь сумасшедший или вусмерть пьяный прохожий.

Пусть население Большого Лондона в частности и всего Британского острова в целом более или менее научилось теоретически принимать существование оборотней, реакция непосредственно на акт трансформации по-прежнему оставалась малоутешительной. Сам профессор Лайалл полагал, что он весьма неплохо перекидывается в волка — элегантно и грациозно, несмотря на боль. Молодняк при трансформации был склонен чрезмерно корчиться и извиваться, а порой даже и поскуливать, но профессор Лайалл просто плавно перетекал из одной формы в другую. Однако превращение было по своей сути противоестественным. Нужно заметить, что оно не сопровождалось ни свечением, ни туманом, в нем не было никакой магии. Кожа, кости и волосяной покров просто перестраивали сами себя, однако и этого обычно хватало, чтобы вогнать представителей дневного народа в крайне нервное состояние, сопровождаемое воплями. Вопли — это ключевое слово.

Профессор добрался до филиала БРП в Кентербери перед самым рассветом, все еще в виде волка. Его звериный облик был неброским, но опрятным, в точности как его любимый жилет: шкура того же рыжеватого цвета, что и волосы, но с черным отливом на морде и шее. Он не был особенно большим, в основном потому, что и в человеческом обличье не отличался крупными габаритами, а от принципа сохранения массы никуда не деться, сверхъестественный ты или нет. Оборотни вынуждены подчиняться тем же законам физики, что и все остальные.

Трансформация заняла считанные секунды: шерсть втянулась, а на голове превратилась в волосы, кости ломались, скелет четвероногого перестраивался, превращаясь в скелет прямоходящего, а глаза из ярко-желтых стали светло-карими. Во время бега оборотень нес в пасти свой плащ, который накинул сразу после того, как принял человечий облик. Когда профессор вышел из переулка, никто по-прежнему не знал, что в город прибыл оборотень. Прислонившись к косяку входной двери в здание БРП, он подремал, пока не настало утро и не явился первый клерк, который пожелал узнать, кто он такой. Профессор Лайалл отклеился от двери и шагнул в сторону, чтобы ее можно было отпереть.

— Ну так кто вы? — спросил клерк, не давая профессору войти следом за ним в дом.

Лайалл оскалился, демонстрируя клыки. Этот трюк было проблематично исполнить в лучах утреннего солнца, но профессор был достаточно опытным оборотнем, чтобы со стороны все выглядело легко и просто.

— Бета стаи Вулси, агент БРП. Кто в вашей конторе отвечает за регистрацию вампиров?

Клерк, хладнокровие которого не поколебалось от демонстрации потусторонних способностей посетителя, без задержки ответил:

— Джордж Гримс. Он придет к девяти. Гардероб вон там, за углом. Когда явится мальчишка-коридорный, послать его к мяснику?

Профессор Лайалл двинулся в указанном направлении:

— Да, будьте добры. Пусть возьмет три дюжины сосисок. Варить не надо.

В большинстве филиалов БРП в гардеробных хранилась запасная одежда. Такая архитектурная причуда, как гардеробная, вообще была порождена многими поколениями прибывавших в БРП оборотней. Профессор отыскал относительно приличную одежду, пусть и не полностью соответствующую его взыскательному вкусу (жилет, например, вообще не выдерживал никакой критики). Потом проглотил несколько связок сосисок и прилег на удобную оттоманку, чтобы вздремнуть — в этом он особенно нуждался. Проснувшись незадолго до девяти, он уже чувствовал себя человеком — конечно, настолько, насколько это вообще возможно для сверхъестественного.