Если представить себе неудобства путешествий в те времена, почтовые клячи, тянущие громоздкие экипажи по разным дорогам, ночлеги в сельских харчевнях, поневоле преклоняешься перед энергией, потребной для таких долгих поездок.

Когда наконец великий преобразователь опять дома, ему предстоит упорная работа по управлению своей страной; плохо еще смазанные и налаженные колеса нового административного аппарата требуют от Петра того же забвения собственного покоя, вызывают тут же необходимость отдавать себе отчет обо всем самому, сколько бы это ни вызывало поездок в Архангельск, в Азов, в Воронеж, в Олонец, из конца в конец необъятной России.

Из всех знаменитых изречений Петра наиболее типичным остается то, которое он включил в свой приказ, обращенный к армии в то утро Полтавской битвы: «Вот пришел час, который решит судьбу отечества. И тако не должны вы помышлять, что сражаетесь за Петра, но за Государство, Петру врученное, за род свой, за отечество, за прославленную нашу Веру и Церковь… А о Петре ведайте, что ему жизнь его не дорога, только бы жила Россия в блаженстве и в славе».

Если бы ему суждено было погибнуть в бою, эти слова остались бы его политическим завещанием (единственным, какое он составил). Достаточно проследить его жизнь из года в год, чтобы убедиться, насколько патриотизм всегда стоял в нем на первой очереди.

Нелегко воссоздать наружный облик столь беспокойного существования. Само собой, этикету в нем места не было. Век тот был веком Людовика XIV, но жизнь французского короля в Версале и в Марли, застывшая в неподвижном церемониале, не имела ничего общего с беспорядочной спешкой рабочих дней Великого Петра. Он вставал обыкновенно в 4 часа, обедал в 11, после чего спал (когда это ему удавалось), а затем бежал тормошить своих сподвижников или углублялся в какое-нибудь полезное занятие до вечера. К концу дня он опять рассылал письменные распоряжения в разные углы своей обширной империи. Распределение его времени записывалось секретарем в дневнике, и эти «юрналы» были отпечатаны; по ним можно проследить механизм этого изумительного царствования. Но где найти ключ к тайным пружинам бурных переживаний Петра, нравственных его воздействий перед огорчениями и досадами, из коих соткана основа нашей жизни? Получал он их свыше мер, но мы можем о том судить лишь в качестве зрителей, а не посвященных в его переживания друзей, ибо он не высказывал кому бы то ни было, по каким соображениям действовал. Он молча выносил упорную борьбу и в большинстве случаев сумел восторжествовать над невзгодами, но решительность наносимых им ударов (вызванная по большей части желанием действовать быстро) забрызгала его память обвинением в жестокости, далеко не всегда заслуженным. Не надо в этом вопросе упускать из вида обычного варварства его времени и его среды, ни диких нравов его страны, коих он был отголоском.

В этом молчаливом и неуклонном упорстве кроется в значительной мере загадка его личности, столь сбивчивой на первый взгляд, но столь привлекательной при более подробном изучении.

К сожалению, немногие занявшиеся им историки едва ли написали с него похожий портрет. Что же касается полного анализа этого тысячегранного человека, никто еще не приступал к нему.

Первый в Европе историк, попытавшийся составить его биографию, был Вольтер. Выпустив свою историю Карла XII, этот остроумный автор сообразил, что в рассказанной им эпопее первостепенная роль принадлежала не капризному рыцарю, избранному им в герои своей повести, но, скорее, славному неприятелю шведского короля: жизнеописание Петра представляло еще куда более заманчивую тему. Уже в 1739 году, всего через четырнадцать лет после смерти императора, Вольтер стал собирать про него сведения. Два года спустя, в 1741 году, дочь великого преобразователя Елизавета Петровна вступила на престол. Она прослышала про намерения французского литератора, имя которого уже успело прогреметь в Европе, и дала ему заказ на биографию Петра, причем обязалась доставлять автору все на то потребные материалы. Она готова была платить, благо столь знаменитый писатель собирался прославить священную для нее память великого отца ее. Вольтер оказался в незавидном положении: он располагал лишь теми данными, которые ему сообщались из С.-Петербурга. Их переводили и просматривали академики, которым императрица доверила эту работу; главным образом, Ломоносов и Миллер. К тому же Вольтер брался за непосильную работу: он понятия не имел о том языке, на котором герой его книги написал свои бесчисленные письма; он не знал ничего про ту страну, преобразование которой брался описать; он не только никогда не видел ее, но не был в силах ее сколько-нибудь себе представить. В виде поправки к таким невыгодным условиям было постановлено, что каждая глава его сочинений могла быть отпечатана лишь после получения на нее одобрения из С.-Петербурга. Никто не смог бы написать серьезной истории при такой схеме работы, но, несмотря на это, книжонка Вольтера на протяжении двух веков осталась для французской публики наиболее известным сочинением про Петра Великого.

Даже по-русски не существует еще полной и правдивой истории гениального государя, хотя труды Устрялова, Платонова и Ключевского во многих отношениях пролили новый свет на его жизнь. Его переписка, в которой деяния его отражаются с поразительной силой, еще не напечатана целиком. Первый том ее появился в 1887 году, но издание прервалось в 1918 году на седьмом томе, доходящем лишь до 1 июня 1706 года. Приложения к этим томам содержат ответы на утраченные письма Петра, и по одному только первому тому (обнимающему 1688–1701 года и содержащему 402 подписанных Петром документа) видно, что за эти четырнадцать лет его молодости двести пятьдесят его писем не дошли до нас. Петр всегда торопился и далеко не всегда успевал сохранять отпуски своих писем; он, вероятно, отсылал их, как только они были написаны, и во многих случаях можно судить о них лишь по ответам, поступившим в Государственный архив.

Для четырех последних лет его жизни, от 1 июня 1721 года до января 1725 года, существует мало кому знакомый документ, заслуживающий, однако, гораздо большей известности. Это дневник Бергхольца, проживающего эти годы при Дворе Петра. Немецкий его текст редко попадается: он запрятан в тома (от XIX до XXII) Бюшинговского «Magazin für die neue Historie und Geographie», полная серия коего в двадцати пяти томах появилась в Гамбурге между 1767 и 1793 годами. Русский его перевод был издан в двух томах в Москве Амоном в 1858–1860 годах и стал библиографической редкостью, хотя появился вторым изданием.

Фридрих-Вильгельм Бергхольц (1699–1765) был камер-юнкером, а потом камергером Карла-Фридриха, герцога Голштинского (1700–1739). В 1721 году он приехал в Россию со своим государем и остался там до конца царствования Екатерины I. Бергхольц записывал, насколько умел точно и подробно, все, что проходило перед его глазами. После его смерти его рукопись попала к Бюшингу (1724–1793). Это был пастор, служивший (от 1761 по 1765 г.) в лютеранской церкви Св. Петра в С.-Петербурге. Вернувшись в Германию, Бюшинг, историк в душе и потому обуреваемый страхом, знакомым всякому историку, что неизданные документы могут погибнуть, стал издавать те, которые он находил. Ему мы обязаны за обнародование дневника Бергхольца.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.