Закончив трапезничать, Марсель вернулся в гостиную, с горем пополам запрыгнул на диван и развалился на нём, словно это его собственность. Глядя на щенка в тот момент, я думал, что сейчас он взмахнёт лапой и произнесёт вальяжно: «Поди ко мне, холоп Трисон». Пока Марсель осваивался в квартире, мы все вместе ходили за ним по пятам, наблюдая за его действиями. А ему хоть бы хны, он вёл себя так, будто родился в этом доме.
По возвращении из Швейцарии мы с напарником не сразу вышли на работу. Ещё несколько дней продолжался наш отпуск. Первое время мы уживались с Марселем вполне благополучно. Правда, теперь приходилось выходить на прогулки не как раньше, утром и вечером, а пять-шесть раз на дню. Какое-то время Елисеев выбирался с нами, но вскоре ему это надоело. Стоило только Александре заикнуться, что пора выгулять Марселя, у него тут же находилась куча неотложных дел. Я давно заметил: мой напарник – лентяй ещё тот. В общем, воспитание Марселя легло на наши с Александрой плечи. Нам приходилось прикладывать немало усилий, чтобы гиперактивность щенка не превратилась в разрушающую силу, сметающую всё на своём пути. По вечерам мы выгуливали Марселя так, что, вернувшись домой, он падал в свою кроватку, которую поставили в гостиной под батареей, и дрых без задних лап. А когда люди уходили спать в свою комнату и наступало моё время отдыхать, чудо, как назло, просыпалось и настоятельно требовало с ним поиграть. Мне ничего не оставалось делать, как брать на себя роль аниматора. Видели бы вы, мои дорогие читатели, чем мне, бывшему поводырю и действующему сотруднику полиции, приходилось заниматься. Но чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало. Если бы мог, я бы и на ушах стоял, чтобы отвлечь его от мыслей найти клад в диване, оторвать обои на стене, пободаться с подушкой или попробовать на вкус хозяйские ботинки. До сих пор помню, как Марсель гавкал от восторга, когда увидел меня на задних лапах. Однажды ночью, во время такого дефиле, меня неудачно занесло, и я зацепил хвостом торшер. Тот закачался, словно кораблик на волнах, накренился. Не успел я к нему подбежать, чтобы своим телом смягчить удар, как он рухнул на пол, точно сбитый самолёт. Оранжевый абажур оторвался от ножки и, отлетев в сторону, приземлился на бок. На моё счастье, хоть лампочка осталась цела и невредима. Марсель разразился громким смехом, то бишь лаем, и начал носиться вокруг упавшего предмета. Простите, но я бы производителю этого торшера откусил руки по самую майку. Неужели нельзя было сделать его более устойчивым? А то, получается, ветерок подует – и он грохнется, словно сухая берёза. На заливистый лай сбежались домочадцы. Вы не представляете, как мне было стыдно, когда зажёгся свет и я увидел людей на пороге гостиной. Честное слово, я готов был просочиться сквозь щель в полу, лишь бы не смотреть им в глаза.
– Трисон, вы что натворили? – воскликнул Макс, обведя хмурым взглядом комнату. – Вы зачем повалили торшер? Ну ладно, он мелкий. – Напарник осмотрелся, пытаясь найти Марселя, а того словно ветром сдуло. Он спрятался за диваном и выглядывал оттуда в прямом смысле слова как нашкодивший щенок. – Но ты-то взрослый пёс. Неужели ты не можешь по-своему, по-собачьи объяснить ему, что нельзя портить и ломать наши вещи?
От того, что напарник подумал, будто это Марсель повалил торшер, мне стало ещё более стыдно. Если бы собаки умели краснеть, я бы превратился в варёную свёклу. Как же мне хотелось сознаться, что это моих лап дело, вернее, хвоста. Но, видит бог, я сделал это не нарочно. Я всего лишь хотел сберечь имущество домочадцев от покушений маленького хулигана. Но увы… Что я мог ответить на вопрос Елисеева? Конечно, я промолчал, понуро опустив голову и мысленно ругая себя на чём свет стоит: «Тоже мне, циркач нашёлся. Ты на своих четырёх ходишь и всё цепляешь хвостом, а тут решил выпендриться перед малолеткой и на двух пройтись». Хотя, если говорить откровенно, у меня даже в мыслях не было выделываться перед Марселем, в тот момент я думал лишь о том, как отвлечь его от копания ямы в диване. Елисеев поставил торшер на место, поднял абажур и внимательно осмотрел его со всех сторон.
– Максим, да не ругай ты их, – вмешалась Александра. – Видимо, ребята не заметили его. Они же не коты, чтобы в темноте видеть.
– Шура, во-первых, ночью спать надо, а не по гостиной шастать, – ухмыльнулся он. – А во-вторых, да будет тебе известно, собаки видят в темноте не столь хорошо, как кошки, но гораздо лучше, чем человек. Так что не надо их защищать, они прекрасно его видели.
– Ну всё же обошлось, – улыбнулась Александра. – Лампочка не разбилась, и абажур целый. Завтра ты поставишь его на место, и будет наш торшер как новенький.
Она обняла мужа и звонко чмокнула его в щёку, отчего тот размяк, словно сливочное масло под солнцем, и вся его злость тут же улетучилась.
Вот за что я люблю Александру. Что бы ни случилось, она всегда становилась на мою – вернее, теперь уже нашу – сторону. Иногда я задавался вопросом, что должно произойти, чтобы она серьёзно отругала нас.
Шура вытащила из-за дивана дрожащего от страха Марселя, прижала его к груди, ласково погладила по голове и сказала: «Не бойся, малыш, всё хорошо». Тот на радостях, что гроза миновала, лизнул её в нос. Признаюсь честно, в самом начале нашего совместного проживания с Марселем, когда Шура брала его на руки и проявляла нежности, я с ума сходил от ревности. Оказывается, это низменное чувство присуще не только людям. В такие моменты я начинал носиться вокруг них и громко лаять, требуя немедленно поставить его на пол. До чего же теперь стыдно вспоминать, но, как говорится, из песни слов не выкинешь. Конечно, я мог бы не рассказывать этого, но вы же знаете, я не умею врать. Как-то раз, во время моего очередного приступа ревности, Шура подозвала меня к себе, а когда я ткнулся носом в её колени, она ласково погладила меня по голове.
– Трисончик, не нужно ревновать меня к Марсику. Он ещё совсем ребёнок, ему нужны забота и внимание, а кто ему их даст, кроме нас? У него же нет ни отца, ни матери. Мы с Максимом будем для него родителями, а ты возьми на себя роль старшего брата, – с улыбкой объяснила она и, потрепав меня по холке, сказала самые важные слова: – Для меня нет собаки дороже, чем ты. Я никогда не забуду, как ты спас мне жизнь, плюс ко всему ты мне мужа нашёл. Или ты уже забыл об этом? – Она подмигнула.
Да разве такое забудешь? Конечно, зрение у меня не такое хорошее, как у котов, зато память отличная. Да и вы наверняка помните тот случай, когда мы с Шурой приехали в гости к её подруге, а потом я вывел их из квартиры за несколько минут до взрыва в подъезде[6]. Ну а что касается мужа, тут она погорячилась. Его нашёл не я, просто судьба так распорядилась, что Елисеев и Шура перепутали чемоданы в аэропорту – так и познакомились. Как она потом сказала: история достойна кинематографа. И я с ней абсолютно согласен. Если вам вдруг станет любопытно узнать об этом подробнее, почитайте, я уверен, вы не пожалеете[7].
Как вы уже догадались, Марсик – уменьшительно-ласкательное от Марселя. Шура переименовала щенка в первый день его пребывания в нашем доме. Когда я услышал это впервые, у меня перед глазами тут же поплыли эпизоды из фильма «Марсианин». Я смотрел его с Елисеевым ещё в ту пору, когда он был холостяком. Поначалу Марсель и правда напоминал мне инопланетное существо, особенно когда неуклюже, вразвалочку выхаживал по квартире. С тех пор шоколадное чудо так и ходит в Марсиках. Хотя чему тут удивляться, я уже давно привык к тому, что люди переиначивают не только свои имена, но и наши. Кем я только не был: и Тристаном, и Трусоном, и Трюфелем, и Трезором, и Трифоном. В общем, можно долго и нудно перечислять. Поначалу я даже пытался запоминать свои новые клички, а потом плюнул на это гиблое дело. Их все невозможно было упомнить.
Я всегда говорил: моя Шура, хоть и молода, мудра не по годам. Она вылечила меня от ревности одной-единственной фразой: «Для меня нет собаки дороже, чем ты». Вы даже представить не можете, какое я испытал облегчение, когда избавился от этого страшного, гнетущего чувства. Будто с души громадный камень свалился. Но больше всего я благодарен ей за то, что с появлением Марсианина в нашем семействе она перестала называть меня Малышом, Зайкой, Сладеньким и прочими нелепыми прозвищами. Да я бы со стыда сквозь землю провалился, если бы она при щенке сказала: «Зайка, иди ко мне».
