Шестью месяцами ранее поступает сигнал бедствия с "Аякса", корабля-разведчика на орбите Титана. Патрульный "Скиф" приходит на помощь, но топлива, чтобы вытащить терпящий бедствие корабль из колодца, недостаточно. Антон выходит в открытый космос, чтобы отстыковать жилой отсек, но шлюзовая камера оказывается повреждена и запечатана намертво. И тогда этот чертов русский лезет в лабораторию и оттуда, через узкий служебный ход, сквозь разрушенный и разгерметизированный отсек телескопа добирается до шлюза изнутри и подрывает аварийные пиропатроны.

   Без скафандра.

   Сорок футов. Сорок чертовых футов в космическом вакууме без всякой защиты. Сколько он так парил? Десять? Двадцать секунд? Антон ослеп, у него радиационные ожоги и барические повреждения внутренних органов, он стал инвалидом, но спас тринадцать человеческих жизней. На Земле он герой, о нем говорят в новостях по всей планете, но вряд ли во всей Солнечной есть сила, способная ему помочь. Его увозят на Землю, но медики говорят, что это бесполезно: одиннадцатимесячный полет ему не пережить. А если его не убьют раны и время - я не знаю, переживет ли он то, что настигнет его на Земле.

   Через три месяца после спасения экипажа "Аякса" гибнет Алисита.

   Никто точно не знает, что происходит, но двигатель "Алсиона" выходит на нештатный режим работы и через пять с половиной минут взрывается. Официальная версия утверждает, что экипаж погибает мгновенно, но техники на "Схерии" говорят: через тридцать минут после взрыва была трансляция через мегаваттный передатчик на низкой орбите. Я уверен: это Алисита. Она говорит почти семь минут, но среди четырехсот миллионов приемников в Солнечной не находится ни одного, записывающего трансляционную волну.

   Последние слова Алиситы слышат лишь звезды.

   Через сорок часов останки "Альсиона" сгорают в верхних слоях атмосферы Юпитера. Алисита, наша маленькая звездочка, наш сияющий талисман, гаснет навсегда.

   Напряжение последних лет накладывается на шок и стресс. Мне плохо. Я надираюсь до беспамятства и срываю рейс. Ругань, штрафы и дикая, чудовищная неустойка - но мне все равно. Я не могу протрезветь: осознавая утрату, теряю способность дышать. На третьи сутки меня находит Сэм, бьет по морде и полощет под холодной водой. Потом долго проповедует о смысле бытия, и я, черт возьми, проникаюсь его словами. Через неделю я снова могу дышать - боль притупляется, уступая место глубокой депрессии. Медики запрещают мне летать, но компании и правительство не желают нести убытки. Через десять дней я, обколотый антидепрессантами, вновь в кресле пилота, выполняю очередной рейс.

   Так проходит два месяца. Потом, на транзите к Энцеладу, мы получаем сигнал с научной станции Сэма: неполадки со спускаемым аппаратом. Я холодею и вызываю старого друга: он на чертовом спутнике, внезапное извержение повредило спускаемый модуль, и он с командой не сможет вернуться назад. Он просит, чтобы я не волновался - ничего уже не исправить, кислорода у них на полчаса. Я же знаю, что так бывает - это ведь космос. Он говорит со мной все оставшееся время - до самого конца. Странно, но когда он отключается, я не испытываю ничего - во мне образуется бездонная пустота, которую нечем заполнить.

   Меня отстраняют, и рейс заканчивает автоматика. Сразу по возвращении на "Схерию" я подаю рапорт о списании.

   Я - Николя Дюжарден, выпускник интернациональной космической программы Нового Звездного, Герой Земли, первый человек на фронтире. Я - невротик и психопат, боюсь и ненавижу космос: в нем нет ничего, кроме иллюзий.

   Мне тридцать лет.

   * * *

   За окном - дождливый весенний день. Двадцать один год с того дня, как мы стояли на набережной Нового Звездного. Молодые герои, властители мира - для нас не существовало преград. Кажется, это было не со мной - с кем-то другим, в чьей-то чужой жизни. А я... всего лишь тень, прожигаю ненавистный выходной, пялясь в древний телевизор. Смотреть нечего - единственный канал, осколок прошлого: прогресс делает ненужными самые разнообразные вещи, мало заботясь о том, сколь много мы связываем с ними. И вместе с этими мелочами уходим мы сами - превращаемся в живые ископаемые, немые реликты. Смысл вымывается из жизни, как кальций из костей. Все меняется слишком быстро, и ты сам - как одноразовый пакет, годный лишь на путешествие из супермаркета домой.

   В огромном обитаемом мире, протянувшемся от фотосферных станций до пояса Койпера, я не мог найти себе места.

   ...Тусклое сияние органических кристаллов рисует мне высоколобый лик какого-то ученого мужа. Нахрапистая журналистка пытается выжать его, как гнилой лимон, но он держит удар. Пытаюсь вслушаться в слова, что-то понять - выходит скверно.

   - ...объяснить нашим зрителям суть вашего открытия?

   - Оно не мое. Не я создал общую и специальную теории относительности и предложил решение четырехмерной интерпретации пространства-времени для СТО. Не мной создано теоретическое решение уравнений ОТО, позволяющее, в теории, путешествовать через пространство со сколь угодно большой скоростью и не мною описано явление квантовых потоков в пространстве Минковского. Моя научная группа лишь связала все это воедино.

   - Говоря, что уравнения метрики этих... потоков, невероятно сложны. Расскажете подробнее?

   - Попытаюсь. Представьте, что всю жизнь живете в цветущей долине. В ее центре есть озеро и пахотные участки - это Земля. Вы живете, растите детей и в один прекрасный день начинаете расширять свои пахоты на всю долину - нашу Солнечную систему. Но со всех сторон она окружена неприступными скалами Теории Относительности. Для того чтобы перебраться через них, потребуется не одна человеческая жизнь. Вы не можете себе этого позволить. И вот так вы живете и вдруг... находите работающий фуникулер.

   - Хотите сказать, что эти... потоки - созданы инопланетными цивилизациями?

   Ученый не может скрыть улыбки.

   - Это... маловероятно.

   - Правда ли, что вам не известна природа этих... потоков?

   - Правда, что наши знания лежат в области математики - знания абстрактного. В настоящее время эффект описан достаточно полно, однако причина его возникновения пока не просчитана.