Эй, красавчик, ты сейчас вжираешься в ничтожество, понимаешь? Осознаешь это или можешь лишь едва ли не дрожать от гребанного недопоцелуя?

Он думал, что сошел с ума, но мир перевернулся, когда она ответила. Маленькая сука запустила руку в его жесткие волосы, а ее влажный язык робко прошелся по нижней губе, заставляя Блэка недоумевать. Прислушиваться к собственным ощущениям, которые были слишком новыми, неопознанными, необъяснимыми. Он не мог подобрать слова, чтобы описать, что чувствовал, потому что с ним такого еще не было. Максим ненавидел ее, но получал удовольствие от того, что происходило.

Он должен лишь унизить. Растоптать. Заставить рыдать. Да, он хотел, чтобы она плакала. Чтобы глаза опухли, а лицо покрылось багровыми пятнами, а плечи подрагивали от громких, болезненных всхлипов. И, да, он хотел видеть ее чертовы слезы.

Но никак не ее гребанный язык в своем рту.

Ее такой сладкий язык.

Пах начинал пульсировать, отдавать диким желанием нагнуть эту девушку прямо на этом балконе и плевать, кто она и как он ее ненавидит. Он хочет, неистово желает. Просто трахнуть эту суку и понять, что она ничтожество. Доказать ей и самому себе, что она ничтожество. Она недостойна. Ее пальцы в его волосах. Ее губы мягко отвечают на такой грубый поцелуй. Боязливо. Робко. Сомневаясь в правильности своих действий.

Кларисса совершенно не понимает, что происходит с ней сейчас. Она не ожидала, что придется столкнуться с таким Блэком. Он мог кричать, унижать, втаптывать в грязь, но прикасаться к ней брезговал. Тем более так. К ней никто и никогда так не прикасался. Все это было в новинку, она не понимала, что делать со всем этим букетом из эмоций, который накрыл ее с головой.

Он обезумел, и заразил ее этим безумством. Она могла контролировать это несколько секунд, но потом размякла в его руках, словно податливая тряпичная кукла. Она сопротивлялась, билась, вырывалась из его рук, прикосновение которых было холодным, притягательным, опасным. Нельзя было поддаваться, нужно было биться до последнего.

Но она всегда была слабой. Слишком слабой, чтобы противостоять этому.

Его губы вытворяли что-то невероятное, что-то безумное, что-то выходящее за грани возможного. Что-то, что еще никто и никогда не делал. А она позволила. Позволила его губам сминать ее. Он не прикасался к ней, за исключением только руки крепко сжимающей запястье и второй руки, сжимающей горло.

Это ненормально. Это безумно. Это невероятно.

До дрожи в коленках. До преступного наслаждения. До сдержанного, едва ли не прикусом губы, стона. Нельзя, нельзя показывать, насколько ей приятно. Разве это не очевидно? Она словно была голой перед ним, если бы Блэк открыл глаза, он бы увидел ее абсолютно оголенную душу перед собой.

Бах! Кларисса вздрогнула, когда рука с шеи вдруг исчезла, а кулак Блэка с грохотом припечатался в стенку. В считанных миллиметрах от ее светлой головы. Чуть-чуть левее и от Клэри и мокрого места не осталось бы.

Разочарование вперемешку с острым чувством стыда накрыло ее с головой. Это она должна была его оттолкнуть первой. Он победил.

– Фригидная сука, – ухмыльнулся он так мерзко, что по коже прошелся неприятный озноб. – Странно, что дружки трахают тебя, а целоваться так и не научили. С твоим положением только дыркой ты и можешь быть.

Хлопок дверью – и по коже пробегает озноб от подувшего холодного ветра.

***

Успокойся!

Успокойся, черт тебя дери!

Ты просто устал, поэтому набросился на первый попавшийся кусок мяса, который, к сожалению, оказался не совсем удачным экземпляром. Который, сука, выпотрошил. На который у него встал. Мда, хреновей оправдания его действиям не придумаешь. Но у него не было другого объяснения, которое подошло бы лучше.

Встал от одного лишь непонятного поцелуя с Ковалевой. Даже Энж такое никогда не удавалось проворачивать. Никогда. А ведь он даже и не прикоснулся к Ковалевой. Просто удерживал, чтобы сука не смела распускать руки. Только лишь вжимал ее в стенку так, что ее сердце колотилось, казалось, прямо у него в ушах. Так быстро, словно у птицы в клетке.

А она посмела зарыться пальцами в его волосы, перебирая их, слегка потягивая. Он чуть не трахнул ее на этом смежном балконе. Но сдержался, смог выплеснуть все желание в стенку, разбивая костяшки пальцев. Пуская кровь. Ту, которой так гордился его отец. Даже представлять не хотел, что было бы, если бы он не смог себя остановить.

Стул полетел в стенку, становясь жертвой очередного приступа ярости который снова накрыл Блэка. Отец даже и не позволял себе разговаривать с такими, как она. Даже сидеть в одной комнате с такими, как она. Макс чувствовал сейчас на себе его презрительный взгляд, которому он всегда пытался научиться. И научился. Это в крови. В аристократической крови Блэков. Презрительный взгляд, серые глаза и владение собой – вот основные качества семейства Блэков.

Не марай репутацию семьи. Общайся с лучшими из лучших. Не впускай в свою жизнь всякое отрепье.

Знал бы ты, отец, что только что он заткнул это самое отрепье совсем не фамильным презрительным взглядом, а очень вкусным поцелуем, ты бы выгнал его к чертям из дома. Заставил бы пожалеть, что вообще родился на свет, что посмел испортить идеальную репутацию семьи. Чистую, незамутненную. Разве что его чертовой смертью.

Не думал, что, даже подыхая, отец пренебрежет репутацией семьи. А он пренебрег. Старик слег не по собственному желанию. Как только он, Макс, закончит этот гребанный пансион, чтобы мать была спокойна, он найдет тех, кто его убил, и отомстит. Отомстит так, что ублюдки больше и пальцем не посмеют коснуться семьи.

И ни один гребанный волосок не упадет с головы Каролины. Никто не посмеет даже косо посмотреть на мать. Уничтожит. Мгновенно. Не задумываясь о последствиях.

Стук в дверь прервал все размышления, и он раздраженно выдохнул:

– Входи!

Красивая, рыжеволосая одиннадцатиклассница вошла в комнату, щеголяя лишь в неприлично-коротком бледно-розовом платье, которое полностью оголяло стройные ножки в черных чулках. Отлично. Вот и способ снять напряжение явился.

Способ вымыть вкус языка Ковалевой из себя. Надо, чтобы он убрался нахер. Чтобы исчез. Чтобы не напоминал о том, что он сделал на этом балконе. Сука, а ведь он теперь даже посмотреть не может в сторону двери. А вдруг она все еще там стоит? Возле той чертовой стены, на которой точно остались следы его ярости.

Все из-за нее. Если бы не ее слишком длинный язык, то все было бы нормально. Все было бы замечательно. Но нет, дьявол ее забери. Шлюхе надо было высказаться. Необходимо было вылить все то дерьмо, которое накопилось у нее за все это время. Чертовски он ее выбесил за это время, однако.

Подросла, что ли, чтобы такими словами в него кидаться? Никто и никогда не смел так с ним разговаривать. Если бы он силой взял ее на том злополучном балконе, то она определенно заслужила это. Эту боль. Но это запачкало бы его. Он не мог допустить подобную мерзость. Она обязательно получит свою порцию боли, он ей ее обеспечит.

С девушкой, имя которой он даже и не старался вспомнить, он церемониться не стал, потому что это было совсем не в его стиле. Он грубый, жестокий. И они все прекрасно это знают, но они получают неземной кайф от этой грубости. Некоторым девочкам совсем не нежности хочется, им хочется, чтобы их взяли жестко, грубо, буквально вытрахивая из них всю душу. Эта одна из таких девушек.

Резкий рывок – и девушка уже на коленях расстегивает его ширинку, подарив Блэку одну из своих сексуальных улыбок.

***

Выходя из кафе, они с Клариссой разошлись в разные стороны. Она пошла по лестнице на пятый этаж пансиона, где располагались комнаты Главных Старост, а Лиса пошла по коридору второго этажа, где были комнаты учеников ее класса. Они с Клэри замечательно посидели и без мальчишек, так как Лекс так и не соизволил появиться в кафе, чтобы поужинать с ними, а Кир наверняка сейчас подставляет своему сильно обиженному другу жилетку.