– Ладно, потом приду, про работу поговорим. А сейчас домой я, к своим.

– Ну, ты не злишься на меня, Коля? Я это хочу знать… Я же её после тебя взял, как бы не постеснялся…

Коля вспыхнул и проорал:

– Да ты дурак, Юра! Ты же мне твердишь что любишь её, так люби, люби, не торгуясь, – и выйдя из ограды, не оборачиваясь, пошёл. А в кухне за чистым столом плакала Ольга, смахивая пальчиком капли слёз с красивой скатерти.

* * *

Деревня жила! Точнее сказать, вопреки всему жила. Всё, что не нужно стало совхозу, раскупили приезжие из города и даже ближнего зарубежья. Дома уже не пустовали, как в начале 2000-х, а обзавелись новыми хозяевами, железными заборами и крепкими воротами. Что творится за этими заборами, не видит никто. Кто хозяева, и как они живут, тоже мало кого интересует. Люди могут теперь жить в одном месте годами и не знать друг друга! И это в деревне, где раньше жили одной семьёй. Местные свыклись и научились ничем не интересоваться: живут и ладно. Имеют право! Демократия!

По деревне несколько ларьков, в основном торгуют пивом и водкой, ещё магазин Безгиных, отца и сына, с красивой вывеской «Всё что надо»!

Колька обошёл знакомые с детства места и решил зайти к хорошему товарищу Вовке Филину, жившему здесь с матерью и младшей сестрой. Старый пёс узнал Кольку и для порядка гавкнув, завилял хвостом. В стороне от будки, на зелёном ещё, но уже начавшем сохнуть конотопе, лежал пластом Вовка, вытянувшись, подложив обе руки под спину и откинув верх голову, немного храпя из-за этого. Вокруг него ходили здоровые, но ещё цыплята, бройлеры.

Один подошёл вдруг к Вовке и, склонив набок голову, несколько секунд смотрел, а потом неожиданно клюнул того в нос, пытаясь вырвать волосинки, торчащие оттуда и болтающиеся от дыхания, как живые червячки. Клюнул, наверное, сильно, до крови ободрав пьяный нос, потом, не боясь, стал пытаться ещё. Человек прекратил храп и, с усилием приподняв голову, открыл глаза. Птица и человек посмотрели друг на друга, и последний, явно располагая большим интеллектом, осипшим голосом прошипел:

– Ну, ты это зря, слышишь? Зря сделал, петух… – И, обессиленный, снова уронил голову.

Позади раздался горький смех. Это была сестра пьяного, ровесница Кольки, Анюта.

– Напьётся и валяется где упадёт, а с похмелья хвалится, что спит по системе йогов даже на камнях, и почки не простудит… И сделать ничего не можем, совсем пропадает… Ещё работы нет вообще, в долг пьёт, потом отрабатывает и снова пьёт…

– А как отрабатывает?

– Как попросят. Кому дрова нарубит, кому забор починит, крышу на сарае. Серьёзного ничего не доверяют, а яму выкопать – пожалуйста, за бутылку.

Потом Анюта поила Кольку чаем и рассказывала о жизни в деревне. В конце, наклонясь и глядя ему в глаза, вдруг сказала.

– И парней почти нет: кто пьёт, а кто не пьёт, разобраны, а мне скоро двадцать шесть…

Она отвернулась и, встав, попрощалась.

– Мне ещё ранетки собирать, компот хочу сварить.

Колька поднялся и вышел, пообещав по случаю зайти…

* * *

Надо работать! Бездействие порождает лень, выход лени – пьянство!

Колька понимал это, поэтому и пошёл к Юрке, помня недавний разговор. Если работы не будет, придётся ехать в город, но почему-то именно этого ему не хотелось. Уезжая отсюда на какое-то время, он остро ощущал нехватку именно всего этого: остатков неустроенности, просёлочных дорог, уходящих в туманный осенний лес, утренней побудки петухов, и, обязательно, дыма из труб, осеннего, слабого, рвано виснущего на крышах —всего, что у городского вызывает пугливую дрожь, а у Кольки – непередаваемое какое-то детское восхищение, радостное и постоянно непонятное!

Наверное, из-за отсутствия даже небольшой радости в нём для себя, город Колька не любил.

Юрка опять был рад или так здорово прикидывался. Он понял, зачем пришёл Колька и сразу начал:

– Понимаешь, Колёк, я прокумекал почти все варианты, как зарабатывать здесь деньги. Лучший, смею заверить, жратва и водка! Но пьющих, по сравнению с девяностыми, сократилось в разы, и остались они почти нищие: довольствуются спиртом и султыгой. Отметаем! Жратва – доходное, но достаточно кропотливое дело. Мой батя с этим справится один на все окрестные села. У него и техника, и помощники. Отметаем! А мы с тобой давай залезем в воду. Подомнём под себя местных рыбаков, начнём у них рыбу скупать, собьём цену – и всё наше! Потом коптильню сделаем, морозилки хорошие поставим – и оп-ля! – он радостно щёлкнул пальцами и засмеялся. – Думай!

Колька несколько минут помолчал, сжав кулаки.

– Я согласен. Только торговать – ты. Не могу я по головам ходить, не умею коммерцию мутить. И ещё: шибко не наглей, мужикам тоже жить надо. А я возьму лодку, куплю мотор и сети, сам буду рыбачить, мне это знакомо с детства. Что ещё сделать – буду помогать. Банк – пополам. И который в минус, и который в плюс. Если согласен, давай начинать, прям завтра.

Юрка заулыбался и живо воскликнул:

– Ну и договорились. Только ты, Коля, обещай к моей жене не лезть, люблю я её. Пятого сентября свадьба у нас, а на Новый год ей рожать. Хорошо?

У него вдруг немного сорвался голос, но он выправился и встал во весь рост. Колька тоже поднялся и, глядя ему прямо в глаза, ответил:

– Это твоя жена, что бы я ни чувствовал к ней. Всё.

Юрка опять, улыбаясь, протянул руку. Колька пожал и быстро пошёл со двора.

* * *

Они начали вовремя. Из большой когорты настоящих рыбаков остались единицы. Перестройка и сюда внесла разрушительную лепту. Раньше был организован лов рыбы частными рыбаками по лицензиям, и соответственно организованный сбор этой рыбы в лабазы. Но лабазы вначале отошли в частные руки, потом были разворованы, а затем и вообще сожжены. Рыбаки пытались держаться, выискивая частных скупщиков и пробуя работать. Но скупщики были сезонные: лишь осенью и зимой, поэтому постепенно многие отошли от дел и лишь самые серьёзные или, наоборот, те, кто ничего больше не умел, ещё пробовали заниматься этим прибыльным, но трудным делом.

Колька договорился почти со всеми и организовал более или менее постоянное дело, правда, пока по-браконьерски. Но что поделаешь, в перспективе собирался добиться лицензии и организовать всё законно. Осенняя рыба вкусна и ловится хорошо. До первого льда уже было видно, что дело пошло. Юрка закончил монтировать коптилку, купленную за большие деньги.

В кредиты не лезли, поэтому работали на износ. Отремонтировав с мужиками старую стоянку на острове, Колька дневал и ночевал на воде. Раньше это была база отдыха каких-то генералов, но потом оказалась заброшена и разграблена. За месяц её привели в порядок, утеплив дом и перекрыв его новой крышей, сладив хорошую баню и накатав из брёвен ледник. Мужики, почувствовав вкус настоящего дела, радовались удаче и рыбачили хорошо. Юрка же на берегу наладил сбыт и больше всех понимал перспективу начатого дела. В общем, пока всё шло хорошо.

* * *

Ожидаемая зима пришла неожиданно!

Относительное тепло с начала ноября, в ночь на восьмое сменилось тридцатиградусными морозами.

Целую неделю при полном безветрии погода ковала природу. И люди спрятались, обескураженные этим напором. В ночь доходило до –40° с небольшим, днём не поднималось выше – 30°. Но Колькиной бригаде это было на руку. Ведь лёд встал ровный и серьёзный, и как только спадёт мороз, можно выставлять сети…

Только вдруг пятнадцатого ноября Колькин отец с утра сообщил, что к вечеру будет буран:

– Давление упало совсем, сын! В уши мне словно пробки забило – ничего не слышу, как в самолёте. Не вздумай на лёд – заметёт!

Колька поверил отцу, и они отложили выход на лёд. И когда уже к сумеркам ничего не произошло, он начал думать, что отец ошибся. Вечером легли спать с намерением завтра выставлять сети. Только ночью задуло!

Колька проснулся от скрипа дома и тяжелого хлопанья неприпёртых ворот. Быстро одевшись, выскочил на улицу и был почти сбит с ног бешеным тёплым ветром. Ворота, распахнутые настежь, закрыть не было никакой возможности, и Колька, еле держась на ногах, привязал их к стопорам. Ветер рвал с него одежду и тащил на валенках по земле, как по льду. Вдоль улицы по дороге катились пустые вёдра, гремя испуганно и жалко, летели тряпки и пустые мешки, куски целлофана и всякая пыль.