– Хотите уметь ничего не уметь? Познать таким образом собственные глубины собственной глубины, которая есть лишь тень мироздания по отношению к Мирозданию Тени?
– У него каждая вторая мысль – это перекрученная первая, – пробормотала Тоня, – или, нет, он каждым новым утверждение повторяет предыдущее, но наоборот, или, нет… да как же всё-таки это объяснить, Алик! – Она в досаде ударила себя по ноге, и, тут же вскрикнув от боли, сердито прибавила:
– Ну вот, снова на нас смотрит эта тётенька. – Алик не обратил внимания и на эти её слова, только глянул вскользь, в какую-то совершенно неожиданную сторону; следуя его взгляду, Тоня удивлённо нахмурилась.
Там, чуть в сторонке от толпы обычных и «необычных» учителей, тот самый старик общался с неким полупрозрачным господином в шляпе, оба изредка поглядывали то в одну сторону, то в другую, а то – прямо на Алика с Тоней, и в том, что именно на них, не было никаких сомнений, потому как господин в шляпе даже помахал им несколько раз рукой и, как показалось Тоне, приветственно улыбнулся. Но улыбка его, отчего-то, не располагала, скорее, наоборот, вызывала чувство изводящей тревоги, почти тоски, – такое бывает перед дальней дорогой, когда не знаешь, куда собственно едешь, и – на сколько, иными словами – перед высылкой.
А высылку Алику с Тоней уже раз довелось пережить, в целом, с неё-то и началась для них нелёгкая жизнь в столичном городе. Казалось бы, высылка в столицу, смешно! Но для ребят всё обстояло именно так, и даже намного прискорбнее, чем могло показаться на первый взгляд постороннему.
Давние предки Алика и Тони относились к роду, берущему своё начало от племён степных людей шево, «пыльных», как их пренебрежительно называли жители Триданторы, посмеиваясь в усы и глядя сверху-вниз, т.к. пыльные люди были ко всему прочему и коротки, и неказисты. Как и все степчаки, они вели кочевой образ жизни, умели задумываться надолго, и так же долго, самозабвенно предаваться гульбе, нередко нападали на поселения оседлых антрорцев (предков нынешних жителей Триданторы), но победы одерживать не умели, так как по складу своему были, скорее, мирными скотоводами, чем разбойными «вагрями», своими восточными соседями. Ко всему прочему, в год 15-ый Жаркий, вождь племенного союза «пыльных людей» заключил договор с вождём другого степного племени, который назывался не то Фенеки, не то Родон (рыжий), и вместе они торжественно обязались друг перед другом не совершать набегов ни на одно мирное поселение, чтобы не навлекать на себя гнева антрорцев, которые к тому времени были уже довольно сплочённым народом и могли дать отпор любому наглецу, даже воинственным вагрям. В противодействии последним, вожди двух племён поклялись помогать друг другу, и, по сути, с этих пор образовался новый племенной союз, Шево-Родон, который просуществовал почти два столетия, вплоть до объединения разрозненных антрорских земель Вакком, в единое государство – Антрору, со столицей Талор. Вакк и стал первым королём нового царства, и одним из его предприятий было отвоевание степей у коренных степчаков: вагри были разбиты и прекратили своё существование; союз Шево-Родон заключил с королём мирный договор, и, по сути, тоже распался: люди-шево «стали» триданторцами, Родоны перекочевали на западные земли других, ещё не освоенных людским племенем, мест.
Обо всём этом мама рассказывала Алику и Тоне, шёпотом, в потёмках, перед тем, как затушить вечернюю свечу; папа подсказывал что-то, перемежал рассказ шутками и забавными историями, и, в общем многое способствовало тому, чтобы дети воспринимали услышанное скорее, как занятную сказку, а не как правду, похожую на сон. Да и сны после таких историй бывали необыкновенные, что тоже не добавляло правдоподобности родительским словам.
Возможно, так они того и хотели, надеялись, что быль останется сказкой и никогда не протянет из прошлого своих пыльных рук, но всё произошло иначе…
В один день король Ивох умер, на трон взошёл его сын, Демид, пылкий юноша, полный тщеславных надежд и планов. Он издал указ о том, что «ради обеспечения порядка и мира в государстве» все потомки народа шева должны находиться под бдительным наблюдением властей, в местах, где «поведение их будет предельно прозрачно», т.е. в больших городах, но в маленьких округах, за особыми заборами из зелёного кирпича – «со стёклами и гнущимся железом по верху», и чтобы обязательно – с вышкой наблюдателя по центре от ограждения.
Наскоро составили списки всех неугодных семей, распределили по округам; разослали письменные указы, где значилось, кому, куда и в какое время явиться. Всё это было и внезапно, и скоро, и почти никому из шево не удалось покинуть царство…
Вот, таким примерно образом и очутились Алик с Тоней в столице, за «стеной из зелёного кирпича, со стеклом и гнущимся железом по верху», где и проживали вплоть до сегодняшнего дня. Конечно, всё было не так уж и сурово, «пыльным» людям дозволялось покидать свой округ, и даже гулять по городу в определённые часы, даже посещать некоторые, подобные сегодняшнему, торжества, а то, что время возвращения было строго оговорено «башенным жандармом» …так это только подчёркивало милость короля и его подданных, которые, кстати, так и не научились различать коренных антрорцев от шево, если, конечно, у последних не было видно особенной пометки на руке. Но скрыть такой пустяк – дело нехитрое, стоит только спустить пониже рукав, или, если зима, подтянуть повыше рукавицы. Так и поступали Тоня с Аликом, а, возможно, и их родители: по жестокой случайности их отправили в совершенно другой конец государства, где, как говорили антрорцы, «сами медведи воют от холода», а небо «трещит, потому что промёрзло».
– Наверное, там ужасно, – не раз повторяла Тоня, – хорошо бы их найти и всем вместе сбежать! – Что думал Алик по этому поводу, она не знала, потому как он предпочитал ничего не разглашать из своих замыслов, и чем серьёзнее они были, тем усерднее он отмалчивался. Вот и теперь…
Когда необыкновенные учителя, наконец, окончили свои приветствия, на балкончике снова объявился Глашатай, и, поглаживая камзол, произнёс целую речь, в которой призывал и взрослых, и юных к порядку и чинности, чтобы торжество не имело печальных завершений, а, напротив, стало свершением в жизни каждого из присутствующих.
Послушав его, правда, уже без былого благоговения, ребята выстроились в ряды, не без помощи жандармов, конечно, и, напутствуемые улыбками старших, отправились каждый к приглянувшемуся ремеслу, вернее – учителю. Придворные музыканты, – оказывается, всё это время они стояли под платанами, – принялись играть весёлый, но и весьма тревожный марш, от которого дух перехватывало где-то в горле, и иногда хотелось рыдать.
– Кажется, музыка неподходящая, – пробормотала Тоня, и, поскольку на сей раз желала поддержки, повторила эти же слова в ухо брату. Подумав, он пожал плечами, и Тоня заметила, что взгляд его нет-нет, а возвращается к тому месту, где ещё недавно стояли старик с полупрозрачным человеком. Теперь их там не было, когда они ушли и куда, Тоня уследить не успела, потому что часто отвлекалась на странных преподавателей и, что поделаешь, на чаек – над округом они появлялись редко, а выглядели красиво, и – весьма. Она даже придумала одной из них имя, но тут же и забыла – какой, поэтому пришлось убеждать себя в том, что все чайки одинаковы, а, следовательно, и имя у них может быть одно на всех. Но тут возникла другая незадача: забылось и само и имя, и, не желая тратить силы на изобретение нового, Тоня принялась вспоминать старое… К этому занятию она и возвращалась периодически, когда не делала замечаний по поводу того или иного лица или явления.
Как раз, когда грянули музыканты, догадка была близка, она уже вертелась у языка, требовалось совсем немногих усилий. Возможно, стоило как-то хитро развернуться, чтобы ухватить мысль, или подпрыгнуть… Тоня так и поступила, и – замерла от внезапного страха: всё это время за её спиной стоял полупрозрачный человек. Теперь они встретились лицом к лицу, и было понятно, что встреча эта знаменательна: человек улыбался всё той же, внушающей ужас, улыбкой, руки его, туловище, голова – всё было напрочь прозрачное, и в то же время, не призрачного состава, а, скорее, туманного: клубящегося и влажного, как дымка над дорогами в летнюю зорьку.
