Перебросить сумку через дыру в потолке, подтянуться на руках на неровном крае бетона и вползти на пол — что могло быть проще?

Встав, я увидел привязанную к стулу пожилую женщину. Веревки обвивали ее, как в мультфильмах, рот был заклеен липкой лентой, а глаза набухли от слез.

Я приветливо кивнул, подобрал сумку и пошел к двери. Она открылась легко, и людской поток поглотил меня. Контракт есть контракт. Либо я найду Сашу, либо погибну.

Около получаса понадобилось зебам на то, чтобы вызвать труповозку, задать соседям дурацкие вопросы и обшарить мою квартиру. Затем, убедившись, что брать у меня нечего, они оставили микроробота присматривать за помещением, а сами отправились в ближайшую пончиковую.

Будь я нештатным из зажиточных или добропорядочным пожизненным, они бы вели себя иначе. А все потому, что зебы работают на «Пубкор», а эта компания большую часть своих денег получает за то, что обеспечивает безопасность другим корпорациям. Вот и скажи, о ком бы ты стал беспокоиться: о людях, которые приносят тебе миллионы каждый год, или о немытой орде, которая платит по шесть баксов в месяц? Правильно. Я тоже.

Итак, оставив дверь дамы открытой, чтобы кто-нибудь обнаружил ее бедственное положение, я влился в толпу на 37-м уровне. Мне не так-то просто смешаться с толпой, но я постарался. Чтобы влиться в огромное братство, недостаточно одной внешности, нужна еще и правильная походка. А чтобы научиться правильной походке, нужно пожить так, как живут нештатные — еле-еле сводя концы с концами.

Так было не всегда. Я слышал, было время, когда компании предлагали своим работникам условия, равносильные пожизненному найму. Но этой практике пришел конец где-то в начале века, когда рухнуло последнее коммунистическое правительство и капитализм окончательно победил.

В самом деле, зачем оплачивать служащим то время, когда они не нужны? Да еще при том, что население растет, а автоматизация постоянно сокращает число рабочих мест. Вот так почти все и закончили нештатными: когда нужны компаниям — работают, когда не нужны — ждут.

В общем, я опустил плечи и зашаркал ногами, подражая походке человека, изголодавшегося по работе. И шел в толпе, не глядя на встречных, — такой же, как все. Одинаковость — вот ключ. Люди, которые ведут себя как-то иначе, выделяются из толпы, и их легко запомнить.

Чем глубже ты спускаешься под землю, тем хуже условия. Комплекс, в котором живу я, включает в общей сложности пятьдесят подземных уровней, так что 37-й — не самый лучший. А на что похожи 45-й или 50-й, одному богу известно. Я там никогда не был. Корпы, управляющие комплексом, экономят деньги на всем. Каждая вторая лампа не горит. Старый водопровод, установленный в незапамятные времена, то и дело лопается, и возникают неожиданные водопады, стекающие по стенам или льющиеся с потолка через разбитые кафельные плитки. Забытый дополнительный кабель так и висит над головой. И повсюду громоздятся кучи мусора — использованные шприцы и презервативы, коробки из-под еды, банки, грязная одежда и многое другое, о чем и говорить противно. Роботы-уборщики приходят каждую ночь, но на следующий день к полудню мусорные горы вырастают снова.

А человеческие отбросы! Чем они лучше? Наркоманы без сознания валяются в грязи. Нищие, продавшие руки, ноги, глаза и бог знает что еще, и искушенные не по годам уличные дети торгуют, воруют и мошенничают, чтобы прожить еще один день. Не хочется говорить, но Земля — унитаз, готовый спустить воду.

Но, кажется, я отвлекся.

Моей первой остановкой стала коридорная гостиница, где за пять баксов в сутки я снял спальные апартаменты размером семь на четыре фута. Протиснувшись внутрь и убедившись, что там достаточно чисто, я закрыл дверь. Номер ничем не отличался от других: исписанные стены, матрас с залатанным одеялом и подержанный телевизор.

Чтобы разобрать пистолет, протереть его, поставить новый ствол и заменить ударник, у меня ушло десять минут. Если надо, я сделаю это с закрытыми глазами. Замена — не универсальное средство на все случаи жизни, но она поможет ослабить доводы зебов, если они завели дело, что, впрочем, маловероятно. Похитители не пользуются всеобщей любовью, и полиция палец о палец не ударит, если какой-нибудь пожизненный не будет ее подгонять. Однако зебы, дай им только повод, с превеликим удовольствием отобрали бы у меня лицензию на ношение оружия. Так зачем искушать судьбу?

Да, я могу вернуться и заявить, что стрелял в целях самозащиты, но это займет день, а то и два, и уменьшит шансы отыскать девочку.

Оставив сумку в номере, я бросил улики в приемник вторичной переработки и направился к эскалаторам. Людской водоворот закружился вокруг, а рекламная стена, оснащенная плоским экраном с направленным звуком, попыталась втянуть меня в разговор. У электронного уличного торговца было биовылепленное лицо и черные, зачесанные назад волосы. Его горящие задором глаза повсюду следовали за мной.

— Эй, мистер! Вы похожи на парня с жокейским зудом. Позвольте показать вам «Элексар 9000» — систему ухода за пахом, и я…

Я так и не узнал продолжения, потому что на подходе к эскалатору людской поток сузился и втянул меня. Вокруг толкались поденщики — беднота, надеющаяся на пять-шесть дней работы, чтобы выплатить квартплату за месяц. Они таскали с собой пейджеры, да только те редко пищали. Мелькали в толпе и хищники — мошенники, зони и гомики, ищущие легкую добычу. А почему бы и нет? Они сами себе хозяева, работают, когда хотят, и никому не лижут задницу.

Гомик — здоровяк в коже и кружевах — переложил клюшку с одного плеча на другое и двинулся в мою сторону. Его сообщник пошел следом. Встретившись со здоровяком взглядом, я заманчиво ухмыльнулся и послал ему воздушный поцелуй. Обожаю стрелять в гомиков, и это, должно быть, стало заметно. Здоровяк сказал что-то своему приятелю, и оба отвернулись.

Вылившись с эскалатора, толпа потекла по коридору. Я шел вместе с ней. Выследить кого-то по основному урбоплексу не так сложно, как можно подумать. Да, коридоры забиты людьми, но вся хитрость в том, чтобы смотреть сквозь них. Искать тех, кто выключен из потока. Как, например, торговец эспрессо, который каждый день занимает одно и то же место, как дети, бросающие монетки у стены, или слепой, который не так уж и слеп.

Не знаю, почему Марвин занялся мошенничеством, но он уже давно этим живет и знает 39-й уровень, как свои пять пальцев. Купив «американо» у стойки эспрессо, я подошел к Марвину. У этого чернокожего пройдохи волосы торчат во все стороны, будто от взрыва, а всем одеждам он предпочитает халат из электроткани.

— Чистка сапог! Чистка сапог! Помогите бедному слепому!

Я уселся в красное виниловое кресло и поставил ноги на истертую подставку.

— Бедному, как же! Сколько ты загребаешь на своем жульничестве, а? Двадцать в год? Тридцать?

Будь я случайно проходящим корпом, Марвин спросил бы, какого цвета моя обувь. Но я не корп, поэтому он не стал себя утруждать. Руками, потемневшими от гуталина, но с аккуратно подстриженными ногтями, он скользнул по моим ботинкам. Это движение возникло как часть представления и развилось в привычку.

— Да уж побольше, чем некоторые горе-защитнички. Ну и уделали тебя, Максон. Увели шлюшку прямо из-под твоего паршивого носа. Оставили тебя в круглых дураках. Дерьмо собачье. От моей мамаши и то было бы больше проку.

Неисповедимы пути Марвина, так что не имело смысла допытываться, как он узнал о девочке и о том, то я ее потерял.

— Да, — серьезно согласился я. — От твоей мамаши было бы больше проку. Любое зеркало это подтвердит.

Презрительно фыркнув, Марвин набрал коричневого гуталина и намазал мои ботинки.

— Осел хромоголовый.