Заниматься зимой в засыпанной снегом деревне почти нечем, кроме, конечно, уборки подворья и рубки дров. И это только потому, что некоторые не хотят или не успевают рубить последние. К тому же дрова, оставленные к зиме в чурках, не высыхают и дают больше тепла. У тестя много дров было составлено чурками вдоль забора. Я проскрёб лопатой снег посреди большой ограды и взялся за колун!

* * *

Стылые чурки рубились хорошо. Колун у тестя – новомодный, с длинным резиновым топорищем, которое в свою очередь напаяно на железный стержень. Немного привыкнув к довольно тяжёлому топору, я быстро наколол приличную кучу и решил сразу стаскать поленья в предбанник. Утащив первую охапку и идя обратно, увидел через забор соседа, тоже занимающегося дровами. Мне очень хотелось с ним познакомиться и, не раздумывая, я подошёл к ограде. Он был увлечён работой. Причём как-то по-детски, совершенно отстранившись от реальности. Я залюбовался грамотностью и последовательностью действий.

Чурка, на которую он ставил следующую для раскола, была несколько шире предназначенных для рубки, что позволяло ей стоять плотно и – в половину ниже. Это опять же давало более длинное пространство для замаха и удара, и сам удар был сильнее и жёстче… Он ставил чурку и внимательно её рассматривал, находя только ему понятную слабину, по которой нужно ударить! Наметив такое место, брал колун и, примерившись, вставал на наиболее выгодном расстоянии для удара. И как-то неожиданно коротко взмахнув колуном, без обратного сгиба к чурке, как это получалось у меня, по-профессиональному плавно, но резко и чётко опускал колун. Колун бил по чурке, издавая всегда определённый звук, позволяющий кольщику понять – в правильное место удар или нет. Этот удар деду Коле не понравился и он, отставив топор, немного развернул чурку. Затем снова шаг назад, короткий, над головой, замах, и плавно-резкий удар: «Хэ-эк!» Да! Сейчас он услышал именно тот звук, который хотел. И уже не трогая чурку, снова – шаг назад, замах, удар… шаг назад, замах, удар!.. После четвёртого удара кусок дерева издал хруст и расслоился на две получурки, связанные между собой жилами дерева. Дед поставил колун и, взяв другой, уже лёгкий и острый топор, короткими взмахами дорубил по разрыву, развалив чурку надвое. Затем поставил одну половину на подставу и снова, как по сценарию, продолжил работу. Через пять минут чурка была расслоена на шесть или семь неровных, с торчащими деревянными волосами кусков, слабо напоминающих моих ровных и гладких полешек. Да, тут, кроме силы, необходимы ещё и терпение, и упорство…

Я, улучив момент, когда он отбрасывал дрова в кучу, громко, боясь, что он глуховат, подал голос:

– Здравствуйте!

Дед моментально повернулся, причём, не рыская взглядом вдоль забора, высматривая, откуда окликнули, но сразу заключив мою голову в поле зрения. Так моментально реагируют на шорох профессиональные охотники, по слуху

определяя, откуда звук.

– Здоров, коль не шутишь, – он выпрямился во весь рост, широко,

устойчиво расставив ноги, и засунул руки за ремень на поясе. Так он, в своей кожаной, с мехом, безрукавке, надетой на шерстяную кофту, и в лохматой овечьей шапке совсем был похож на северного крестьянина, который занимается всем, что приносит достаток и моральное удовлетворение. И то, и другое мужик может себе позволить, потому что крепко стоит на ногах и уверен в себе и в завтрашнем дне…

Он не улыбался, как обычно улыбаются люди, согласные на знакомство, и я, не зная, как добиться продолжения, немного польстил ему:

– Вон, у вас как лихо получается! А я некоторые откладываю – не могу разрубить. Потом бензопилой с тестем пилим…

Дед, неторопливо вытащив правую руку из-за ремня, подошёл к забору и внимательно, секунд пять, смотрел на меня, чуть прищурив глаза под лохматыми бровями. Затем на заросшем лице появилась снисходительная улыбка и он, немного растягивая слова, как-то внутренне-глухо заговорил:

– То есть, ты Сёмки Летуна зять? Помню, помню… Вы в том годе с Дашуткой тута гостили. А нонче где она, не вижу?..

Я объяснил, что она родила, и я приехал один.

– А что приспело-то? Скучаешь по родне или за продуктами командирован? – он ещё сильнее заулыбался, показав немного серые, но целые зубы.

Надеясь установить с ним дружеские отношения, как можно откровеннее я ответил:

– Скучаю-то ещё не очень, не успел привыкнуть, а продукты пригодятся… Здесь же всё из лесу, не как в городе – химия… Так что двух зайцев – враз, хотя и не охотник, – и, протянув руку через забор, представился, – Игорь, Дашин муж.

Он неторопливо поднял свою и цепко, явно оценивая крепость, пожал мне ладонь.

– Ну, да ладно… А чем колешь, если не секрет? Новомодным?

Я, поняв, о чём он говорит, подал ему красивый колун.

– Вот, только такой у тестя. Но мне нравится: и замах хороший, и по весу подходит.

Дед, улыбаясь, взял колун и, повернувшись, пошёл к своим дровам, коротко бросив:

– Ну, иди сюда. Спытам, чей дядька важнее, а то привыкли, как сороки,

на блеск зариться…

Обрадованный поворотом дела, я быстро подкатил две чурки и, встав на них, перемахнул через забор. Дед, уже стоя около дров, подал голос:

– В калитку же полста метров обойти, не лихо скакать через заплот?

– Да скорее хочется…

– А куда гонишь? У тебя ещё время вволю есть. Это мне надо бы шагу добавить, однако, наоборот, ноги тише бегут…

Он, разговаривая, осматривал чурки, придирчиво выбирая необходимую, и, наконец выбрав, по его мнению нужную для моей проверки, поставил её на «постамент».

– Ну, бери свой красивый и, как умеешь, руби. Только не скромничай, со всей силы…

Я взял топор, отшагнул на длину топорища и, немного из-за спины замахнувшись, ударил по чурке. Удар был довольно сильный и чуть заострённое, вытянутое лезвие нерусского колуна воткнулось в чурку. Дед удовлетворённо хмыкнул и, посмотрев на меня, быстро прикрикнул:

– Ещё!

Я, опять длинно замахнувшись и уже с протяжным выдохом, ещё раз рубанул по чурбаку. Он, подняв руку, остановил меня.

– Теперь, бери мой и сделай то же самое.

Его колун был немного тяжелее и совсем не такой блестящий, насаженный на прямое берёзовое топорище с тонкой стороны в сторону утолщения, и без обычно обязательного клина. Само топорище было тоже примерно чуть больше метра, тёмно-серого цвета, шлифованное стеклом по всей длине, с удобным, по руке, местом хвата. Хозяин не торопил, явно довольный моим интересом к колуну. Взяв правой рукой сантиметров на семь от окончания топорища, а левой примерно за середину, я отступил правой ногой на шаг назад, замахнулся и, перенеся опору на левую ногу, ударил по чурке – хрясь! Чурка раскололась! Она не развалилась на две половины, но дорубить другим острым топором было уже дело техники…

– Ну, и в чём разница? – дед довольно улыбался.

– Я как-то не понял пока. Может, я уже своим набил трещину и вашим добил…

– Держи карман шире. Своим набил… ты видишь, у твоего ручка какая, как удилище у рыбака болтается! Ты бьёшь, а она амортизирует словно рессора, и удара, как факта, нет. А мой?.. Насколько замахнёшь, настолько и удар – жёстко и чётко… Самое главное, чтобы сам колун по чурке ударял на излёте, с самой большой энергией. Тогда и руки не отбиваешь, и эффект девяносто процентов!

Дед замолчал, улыбаясь и любовно глядя на свой колун в моих руках.

– Все эти выкрутасы магазинные мне известны: чтобы блестело ярче, чтобы футляр с буквами иностранными, да чтобы куплен был в городе: в ГУМе или на барахолке, – он говорил это, не отрывая цепких глаз от лица, от цветной куртки и от, модных тогда, сапог-дутышей с поролоновыми чулками – от всего меня, по его мнению, искусственного и абсолютно не пригодного для настоящей жизни. – И это – вы, наверняка видевшие и помнящие ещё настоящее, уже привыкли жить на готовом: из магазина или чужих рук… А детей ваших, что ждёт? Думать страшно… – Он отвернулся и стал молча собирать разбросанные вокруг дрова, как бы намекая, что разговор закончен.