К концу предложения голос её становился всё слабее, хрипел и был еле слышен, слово «пожалуйста» она уже шептала, причём настолько тихо, как молились бы Богу, и эта молитва, в отличие от предыдущих, была донесена и услышана адресатом:
– А как иначе?
Столь хладнокровный ответ являлся предсказуемой неожиданностью. Понурая Мари получила отказ, а это значит, что совсем скоро её муж, отец её ещё не родившегося ребёнка, о котором она всё ещё не подозревала, будет убит. Всякая сила и бойкость умертвилась в женщине. Последняя инстанция, высшее, куда она могла обратиться, ответило её жёстко и без малейшего шанса на веру в чудо. Её оставалось только смириться.
– Когда… – на этот раз Рафаэлю пришлось наклониться к вопрошающей, и только спустя минуту он, учитывая контекст, смог сопоставить три явных звука «к», «а», «д».
– Когда? Полагаю, что завтра. Да, именно завтра, в центре города, на рассвете, – Рафаэль явил собой воплощение ужасающей хладнокровности.
Мари была безутешна, она начала сжиматься куда-то вглубь самой себя, её тело извивалось в неестественных позах из-за судорог, захвативших её мышцы, словно из неё изгоняли нечестивого, она держала за свою небольшую женскую головку за волосы, рыдала, параллельно утирая слёзы, словно с большим спокойствием, но вот снова случался приступ, и снова неестественный выгиб рук, и снова она тянулась к волосам, чуть ли не вырывая их с корнем.
Рафаэль смотрел на происходящее перед ним, и, к его собственному удивлению, в нём содрогнулось что-то крохотное, что-то, что находилось приблизительно в грудной клетке. Совесть? Сочувствие? Нельзя быть уверенным, но это было для него чем-то совершенно новым, неописуемым. Он подал женщине салфетку. Она посмотрела на него красными, полными боли и ненависти глазами, на её лице проявился оскал, а на лбу виднелась взбухшая вена, она звучно вдохнула и со всей силы бросила эту салфетку, предварительно её смяв, ему в лицо, а сама ушла прочь. Догонять он её не стал.
Глава 6.
Мария проснулась с опухшим вдвое лицом, но ей было откровенно плевать на свой внешний вид. Траур никому не идёт на пользу. Да и какому человеку есть дело до собственной внешности, когда сердце терзает тысяча мучений-лезвий, словно оно обмотано егозой4, когда у тебя есть лишь два варианта: умереть от ран или от обездвижения. Во всяком случае, когда думаешь, что есть лишь два варианта действий, всегда найдётся третий, он может быть неочевидный или невообразимо сложный, но всегда можно взять себя в руки, встать и двигаться дальше, вопреки всему. Так и Мари, умывшись, надела своё жёлтое платье – любимое платье Бориса, заколола волосы, и вышла на площадь. Она пошла прощаться с мужем.
В вечерней газете тиражом в тысячу экземпляров было вскользь упомянуто о приговоре Бориса Голошейкина. На площади, несмотря на ранний час, уже собралась толпа, причём в таком количестве, в каком она собирается обычно в день города или у главной достопримечательности в разгар туристического сезона. В толпе виднелся и Алиев, всё в том же сером костюме, но без своего коричневого портфеля. Мария заметила его, но решила не обращать более пристального внимания и пробилась поближе к трибуне, где происходило само действие, чтобы успеть повидаться с любимым.
Послышался звук включенного рупора, сопровождаемый небольшой неполадкой звука, и посыпалась речь:
– Приветствуем всех в столь поздний час, спасибо всем собравшимся, помогающим вершить закон. Сегодня перед вами будет казнён невиданной наглости человек. Он посмел…
«Да уж, посмел, какой он нахал» – Мария продолжала плыть в толпе, устремляясь к условному первому ряду.
– …он посмел выказать неуважение к Богу, а так же к Достопочтенному Правителю, съев в церкви шоколад. За это он приговаривается к быстрой казни на главной площади города. У осуждённого есть право на предсмертное слово, – ведущий поднёс рупор к Борису.
В это время Мария наконец пробилась к сцене, она увидела своего мужа, и не всё не могла поверить, что сейчас, буквально в считаные минуты, он будет казнён. Борис заметил Мари, он смотрел на неё своими чистыми, полными слёз, голубыми глазами, и сказал лишь три слова: Я. Тебя. Люблю.
Мария плакала, её охватила вторая волна истерики, которую сдерживала лишь подсознательная надежда на лучшее и отсутствие веры в происходящее. Она упала на колени и взрыдала. К ней подбежал Алиев, попытался унять, утешить, поднять, поддержать: сделать всё, что угодно, лишь бы она не…
Безутешная женщина привлекла внимание. Послышался выстрел. Второй. На землю упало тело. Ещё более громкий вой. Алиев держал Мари, руки его были в крови теперь не только в переносном смысле, но и в прямом. Женщина кашляла кровью, но ещё была в сознании. Её глаза закатывались, однако она боролась. Борис закричал, что есть мочи, он упал, но его подняли. Два патрулирующих лица держали его, каждый со своей стороны. Серия. Мужчина расстрелян. К тому моменту звуки выстрелов заглушали слившиеся воедино крики людей. Кто-то скандировал «УРА-А-А!» (страшные люди), а кто-то панически орал от увиденного. Различить эти два крика было практически невозможно.
Но было кое-что, что услышать мог только Алиев, который всё ещё сидел, склонив голову над лежащей Мари. Он держал её тело, дрожа, не чувствуя себя. Послышалась та самая серия, предназначенная Борису. Жалобный стон – крик боли, испущенный из последних сил. И слеза ползла вниз по щеке, закатившись по траектории в ухо. Мари потеряла последнее, что у неё было – надежду. Пули, вошедшие в тело Бориса, словно вошли и в тело Мари. Они были одним целым. И эта боль, дополнив сердечные страдания, отобрала последние жизненные силы женщины. Алиев опустил ей веки.
Глава 7.
Яркий свет. Морг. Алиев представился родственником погибшей. Больничный запах кружил ему голову (или это были муки совести?). Патологоанатом зашёл в комнату с папкой документов – это были результаты вскрытия. Алиев поднял глаза на врача, и тот заговорил:
– Родственник?
– Он самый.
Проверка родственных связей была невозможно в связи с исчезнувшими во время массовых расстрелов людей. Поэтому семейная неразбериха в таких моментах могла быть подтверждена лишь словесно. Но все были мертвы, поэтому Алиева без лишних вопросов приняли за истинного родственника.
– В целом, причина смерти вам известна, как я понимаю. Пулевое ранение, потеря крови. Но есть один нюанс, – врач сделал озадаченное лицо и провёл резиновой перчаткой по жёсткой щетине на подбородке. – Вы знали, что она ждала ребёнка?
Алиев встал со стула, на котором ожидал прихода врача, и загрёб одну руку в волосы, а другую уткнул в свой бок, и начал с напуганным и шокированным видом ходить по комнате, наматывая круги, глубоко и часто дыша. Он никак не ожидал, что посодействовал смерти не двух, а почти трёх людей, или двух с половиной, как угодно. Проводив Мари, понимая свою вину во всей этой трагедии, он не мог простить себе этого, и хотел всячески искупить вину, как минимум организовать достойные похороны.
– Какой срок? – Алиев посмотрел на врача с испугом и сильно озадаченным лицом, на котором виднелись красные от бессонной ночи и яркого света глаза, которые вот-вот и наполнятся слезами.
– Три месяца.
Три месяца. Целых три. Алиев шёл домой, крутя эту фразу, а потом переключаясь на «беременна», и снова «три, три месяца!». Он не мог простить этого себе, и то, что им двигало – нежелание нарушить закон. Он виноват? Прав? Поступил ли он правильно? Является ли в действительности единственной правдой закон? Всякий ли закон? В его голове крутилась мысль о ребёнке. Мальчик это бы был или девочка? Как бы его звали? Как он мог допустить смерти Мари, ведь он был способен унять её прежде, чем случилось то, страшное…выстрел… Он шёл, не обращая внимания на дорогу.
Чудом не сбитый, он всё же дошёл до дома. Там мужчина выпил несколько таблеток мощного успокоительного и начал думать над похоронами. Но дума была не долгой, поскольку очевидно, что близких людей у пары не было. Алиев пришёл к решению организовать погребение и только.
