Потянувшиеся к двери пятиклассники предусмотрительно шарахнулись в разные стороны.

– Не то чтобы уж совсем мой, – скромно возразила учительница. – Просто он здесь в шкафу в лаборантской всегда стоял.

– И как же он на лестнице оказался? – полюбопытствовал директор.

– Видимо, сам дошёл, – предположила Елизавета Аркадьевна.

– В смысле? – уточнил Александр Константинович, и учительнице пришлось подробно рассказать о происшествии на уроке, а пятый «Б» дружно её слова подтвердил.

– Удивительное дело! – заключил директор, и все с ним согласились, не менее дружно.

Беглеца водворили на место, в шкаф. И на лестничной площадке второго этажа стало совершенно пусто – ни скелета, ни мусорного контейнера.

Правда, последнего никто не хватился. Он сам нашёлся.

***

Девятиклассник Дэн Заславский нагло прогуливал алгебру.

Возможно, и не слишком нагло. Но когда у тебя не складываются отношения ни с предметом, ни с человеком, его преподающим, на урок не очень-то тянет. Зато тянет в разные укромные уголки, чтобы в тишине и покое поразмышлять о превратностях своей нелёгкой судьбы. Но такие уголки в школе отыскать довольно проблематично.

Дэн смотрел в окно на пасмурный день, на сугробы снега, и в голове сами собой всплывали полные надежд призывные строки:

Во глубине сибирских руд

Храните гордое терпенье,

Не пропадёт ваш скорбный труд

И дум высокое стремленье.

Заславский перевёл взгляд на небо. Серое, расчерченное тёмными штрихами голых ветвей, оно не вдохновляло, поэтому следующие четверостишия вспомнились только в виде ритмических строк: «Татата-та-татата-та!»

Сколько их там полагалось, Дэн точно не знал и сразу перешёл к самому позитивному – финалу:

Оковы тяжкие падут,

Темницы рухнут – и свобода

Вас примет радостно у входа…

Тут кто-то ласково потёрся о ногу Дэна, словно сообщая Заславскому, что он не один и его прекрасно понимают.

Обычно так делают кошки. И Дэн опустил было руку, чтобы благодарно потрепать сочувствующее ему животное, но вовремя понял, что никаких кошек в школе не водится.

Дэн посмотрел вниз.

Возле его ноги стоял серый мусорный контейнер и широко улыбался похожим на рот отверстием в крышке.

– О! – только и смог произнести Заславский, и контейнер тут же доверчиво припал к его брючине.

– Ты чего? – Дэн осторожно отодвинулся. Мусорка скакнула следом.

– Отвали от меня! – рассердился девятиклассник и попробовал отпихнуть контейнер ногой.

Улыбка у того стала какой-то обиженной, хотя по-прежнему оставалась широкой. Но Дэна запросто не разжалобишь.

– Катись, катись отсюда! – прикрикнул он и, брезгливо оглядев собственную штанину, отряхнул её.

Контейнер расстроенно загрохотал по коридору. Заславский презрительно посмотрел ему вслед. И вдруг вздрогнул, – опомнился! – торопливо вытащил из кармана мобильник и начал снимать.

Это уже почти рефлекс: если что – снимать на мобильник. А потом выкладывать в сетях и упоённо наблюдать, как прибавляются просмотры и лайки.

Аня сидела одна. Да ещё за первой партой у окна, которая в большинстве кабинетов упиралась своим фасадом прямо в учительский стол.

Со стороны ученицы это был неосознанный и вообще не добровольный выбор.

Ворожцова долго отбивалась, как могла, но, во-первых, учителя строго следили за соблюдением рекомендаций по посадке, разработанных школьным медиком, а у Ани было и с ростом не ахти, и со зрением не очень. А во-вторых, обстоятельства опять оказались сильнее.

Хотя имелось ещё одно свободное место, за самой-самой дальней партой – последней в ряду у стены. Но там разместился Гошка Чемоданов, с которым отношения у Ани сложились ну совсем никакие: не плохие и не хорошие, не приятельские и не враждебные. Учатся в одном классе, а дела друг до друга нет. А кому захочется сидеть с человеком, который тебе абсолютно по барабану? Даже тем для общего разговора не найти. И опять же – зрение.

Поэтому выбор ограничился двумя вариантами: либо располагаться близко к доске, либо надевать очки. Постоянное дёрганье предполагаемого соседа с вопросом «А что там написано?» – как вариант просто не рассматривалось.

В прошлом году Анину незавидную участь делила с ней подруга – Алёнка Карпушина. Но летом Алёнкины родители решили вдруг круто поменять жизнь и переехали в Москву. Дочку, конечно же, прихватили с собой, и Аня лишилась сразу всего: и подруги, и соседки по парте, и поддержки, и участия.

Девчонки постоянно общались в интернете, но это было совсем не то. Тем более во время урока ни один учитель не позволит болтать по телефону или строчить сообщения в Сети. А сидя за первой партой, никак не получится проделать подобное незаметно и тайно.

С остальными одноклассниками у Ани отношения сложились или никакие, как с Чемодановым, или поверхностно-приятельские. Поэтому и казалась её первая парта в ряду у окна островком одиночества, льдиной, отколовшейся от большого монолитного айсберга и унесённой течением куда-то вдаль. Аня даже предположить не могла, что однажды её место станет необычайно популярным и найдётся немало желающих занять его. А началось всё обычным февральским днём, холодным и скучным.

На улице ветер гонял колкую снежную пыль, пересыпал с место на место и всё равно оставался недовольным работой, раздражённо присвистывал сквозь стиснутые зубы и злился. В кабинете горел электрический свет, а в голове роились возмущённые мысли: «Куда меня принесло в такую рань? За окном ещё темно. Спать бы да спать!»

Переливы звонка прозвучали необычайно раздражающе. Восьмиклассники дружно уставились на дверь, ожидая появления директора Александра Константиновича, который преподавал у них историю.

Обычно начальство, свято верившее во всемогущество личного примера, не опаздывало и даже не задерживалось. Но со звонка прошла уже целая минута, заканчивалась вторая, рождая светлую надежду: а вдруг урока не будет?

Но тут дверь распахнулась, и директор всё-таки появился. Да не один. Вслед за ним в кабинет вступили два совершенно незнакомых ребятам мальчишки.

«Это кто? Новенькие?» – в воздухе завис огромный, общий для всех вопросительный знак. Но вошедших не смутил ни вопрос, ни обращённые на них придирчивые изучающие взгляды. Мальчишки держались настолько уверенно и невозмутимо, будто это они были здесь хозяевами, а все прочие попали в кабинет случайно и без приглашения.

– Я думаю, вы уже поняли, – обратился Александр Константинович к сидящим, – это ваши новые одноклассники. Роман Северин и Станислав Ерохин, – он неуверенно указал рукой, кто есть кто. – Если я не ошибаюсь.

Высокий светловолосый Рома независимо дёрнул плечом, словно ему было всё равно, каким именем называться, а Стас улыбнулся. И на его левой щеке появилась такая восхитительная, по-детски трогательная ямочка, что по классу пронёсся девчоночий вздох.

– Присаживайтесь, – предложил новичкам директор и широко взмахнул рукой, словно каждое второе место за партами пустовало и было из чего выбирать.

Мальчишки одновременно послушно кивнули и разошлись по разным углам кабинета. Долговязый Рома направился к Чемоданову, а Стас плюхнулся на стул возле Ани, и опять улыбнулся, теперь уже исключительно ей.

– Привет! Будем соседями?

– Привет! – тихонько откликнулась Аня, в одно мгновенье разглядела и весёлые глаза, зелёные у самого зрачка и золотисто-коричневые по краю, и прямой нос, и твёрдый подбородок, и насмешливо изогнутые аккуратно-правильные губы и тут же одёрнула себя. Не хватало ещё вот так с первого взгляда влюбиться в новенького. Тем более по затопившему класс шепотку было понятно, что соучастниц в данном мероприятии у неё наберётся предостаточно.

***

Уже на первой перемене кто-то из девчонок предложил новеньким проводить их до кабинета, где будет проходить следующий урок, а к Ане пристроились Куликова с Плаксиной.