— Четырнадцатый… я… — неуверенно, нерешительно и стушеванно, стараясь держать в голове, что поверхностную неприязнь и почти маниакальное недоверие к этому человеку придумал себе сам, пробормотал потупивший взгляд мальчишка, тщетно пытаясь заставить голос звучать спокойно, ровно, с каким-никаким — пусть и критически лживым — теплом… Правда, получалось из ряда вон плохо: он нервничал, и желтоглазый человек хорошо это различал.

Руку, впрочем, пожал, попутно отрешенно удивившись тому, насколько горячей ощутилась забавная темная кожа, разнящаяся с оттенком его собственным, как летняя грязь разнилась с попытавшимся отбелиться серым снегом, а потом, вновь нахмурившись, поймал на губах мужчины улыбку уже другую — чуть более насмешливую и неприкрыто над ним потешающуюся.

— «Четырнадцатый», говоришь? Что ж, не могу сказать, что это очень приятное прозвище, но не мне, в самом деле, выбирать. Я — Джек, — как будто бы нарочно норовя уколоть поциничнее да побольнее, хмыкнул он, мягко уклоняясь от ненароком попытавшихся оцарапать мальчишеских ногтей. — Джек Пот, чтобы для общего сведения, но обращаться всё-таки лучше «Джек». Иначе я чувствую себя не совсем, скажем так, уютно.

Уинд, быстро отпустивший только-только собравшуюся назреть обиду, недоуменно нахмурил брови, опустил потерпевшую поражение руку, с сомнением перебрал в потрескивающих мурашками пальцах щекочущий и холодный, но вместе с тем какой-то ни разу не воздушный воздух.

— Но ведь… как же все эти… номера и… запреты недавние… на такие… прошлые, не цифирные… имена…? — получилось глупо, слабо, тихо, самому себе до тошноты под горлом омерзительно, но остановить дурацкого вопроса, уколом сорвавшегося с тут же поджавшихся губ, он уже не мог.

— И что с того, что запреты? Тебе до них есть некое личное дело, о котором я, в силу своей незнакомости с тобой, не осведомлен, или в тебе просто-напросто скрывается повальная, но отнюдь не похвальная потребность подчиняться да вылизывать чью-либо задницу? — недобро, скаля глаза и рот до оскопленного зверового прищура, прорычал этот чертов Джек Пот, с однозначной издевкой вскидывая аккуратные и темные брови. — Если это так, то можешь вылизывать её, скажем, мне, потому что я все эти паскудные прихоти вышестоящих козлов на дух не переношу. Хотя, впрочем, что это я на тебя так давлю… Если тебе подобное обращение по вкусу и ты считаешь, что всё в этом мире устроено верно да испокон веков стоит на положенных местах — я легко могу называть тебя по присвоенной порядковой циферке, странный же ты малыш.

Он его злил.

Этот лохматый, кудлатый, ехидный и навязчиво кажущийся не в шутку опасным тип злил и бередил что-то внутри, до чего добираться отчаянно не хотелось, настолько, что частично вспыльчивое сознание, болезненно и с завидным умением покусанное за ущемленные хвостцы, взбеленилось и сорвалось с привязи намного раньше, чем посеревший в лице мальчишка успел то приструнить да заткнуть.

— Уинд я! — мрачно, пылко, раздраженно и напористо, но не до конца веря в то, что не совершает очередной непоправимой ошибки, прорычал седоволосый. — Меня зовут… Уинд. Уинд… Феникс…

Мужчина с желтыми, что луна, расплавленная в лампадном масле, глазами — всё еще слишком неудобно высокий, чтобы он, говоря с ним, мог надеяться испытать хоть малейший намек на уют — вдруг, ничем не предупредив и до чертиков новой непредсказуемой выходкой перепугав, грузно наклонился, придвинулся близко-близко, заглянул в перекосившееся от холодливого ужаса и непонимания лицо. Опустил, не мешкая и не видя причин сдерживаться и не делать, на дрогнувшее, узкое, жилистое плечо тяжелую и наверняка очень и очень сильную ладонь, со впаявшимся в поры снисхождением по тому похлопав так, будто пытался выколотить из найденной на свалке полезной вещицы налепившуюся тусклую пыль.

— О, оказывается, ты у нас не настолько и безнадежен, как мне уж было подумалось. Вот это сюрприз так сюрприз, — выдохнул он это с настолько простой, безобидной и добродушной улыбкой, что Феникс самую капельку оробел, растерялся, позволил проклятой ладони, вновь пересекшей безопасную черту, переползти на шею, чтобы ощупать быстро-быстро бьющуюся жилку и мочку растертого в пальцах горящего уха… Потом же сумасшедший этот резко и без всяких причин посерьезнел, переменился в оскале, наступил еще теснее, заставляя неволей попятиться, и, едва не вжимаясь лбом в лоб другой, распаленный и капельку поднывающий, предупреждающе прохрипел: — Только вот кровать, мальчик, всё равно моя.

☣☣☣

Есть хотелось кошмарно.

Голод терзал перемазанными в чумной пене собачьими зубами, скручивал желудок железной проволочной удавкой, поднимался щетинистой тошнотой по пересушенному горлу, отдаваясь на языке отвратительной желчной гарью.

Джек, время от времени издающий животом задумчивые меланхоличные вздохи и с упорным рвением продолжающий демонстрировать приотворенную копилочку собранных за жизнь странностей, перевернув вверх ногами изученную вдоль и поперек комнатушку, теперь торчал в «прихожей», деловито ползая на дырявых в коленках штанах перед наглухо закрытой дверью; что он пытался сделать — Феникс понятия не имел, но, вопреки легкому подкруживающему любопытству, интересоваться не собирался, боясь, что кудлатый придурок вновь отдаст всё своё щедрое внимание ему, бесчестной каверзной хитростью выуживая не самые приятные ответы на еще более гадостные вопросы.

С запозданием припоминая оброненные человеком в черном обещания о том, что где-то здесь должна была скрываться некая еда, Уинд, еще разочек покосившись на Пота и убедившись, что тот вроде бы искренне увлечен своим новым занятием и отрываться от того не собирается, осторожно поднялся с шаткой складной табуреточки, на которой всё это время тупо сидел, не особо осмысленно оглядываясь по успевшим зазубриться наизусть сторонам, и, полагаясь на шевелящееся под кожей оголодалое внутреннее чутье, полез рыться по тем коробкам и ящикам, редким полкам и нетронутым шкафчикам, в которые отчего-то побрезговал заглянуть причудливый на всю голову мужчина.

В первом ящике, на котором небрежно валялись отломанные от бетона настенные часы — сплошное белое табло с зависшими в пустоте галогенными цифрами, показывающими четверть четвертого, — он, вытряхнув наружу горсть комков из пыльных тряпок, отыскал якобы аптечку, представляющую из себя сборище непонятных, никем не подписанных препаратов, большинство из которых плескалось в шприцах или прозрачных пластиковых флакончиках. Во второй же коробке, нагроможденной на потрескивающий перегруженным напряжением черный спящий монитор, неожиданно отыскались две пары абсолютно одинаковой тошнотно-отталкивающей одежды — безразмерной бежевато-белой робы, сшитой по трафарету на один покров и для детей, и для взрослых, и, наверное, для засунутых в крематорные ящики горящих мертвецов.

Роба эта была холодной и немножечко склизкой, будто брюхо заползшего на кожу слизняка, разила стерильной тухлятиной прохлоренного полиэфира, но, по крайней мере, оставалась чище и целостнее того латаного-перелатаного гниющего отрепья, что кололось молоденькой порослью лишайного грибка и мешком да рванью болталось на устало примеривающемся мальчишке.

На время отложив настойчиво бьющие в виски мысли о необходимом до писка обеде, Уинд, предварительно убедившись, что никто в его сторону не смотрит и вообще о его существовании не помнит, вынул одну пару, повертел туда и сюда в пальцах и, чувствуя себя в некотором роде предателем, всё-таки отошел в самый дальний из возможных уголков, принимаясь торопливо стягивать с себя проеденные, точно клеем наклеенные на шкуру тряпки, тем больше воняющие, чем дольше их сминали пытающиеся отодрать трясущиеся руки.

Джек, трижды проклятый Джек, должный делать то, что он там делал, но, разумеется, делать резко прекративший, как будто нюхом почуявший, что вот-вот пропустит кое-что интересное, приперся в комнату аккурат в тот момент, когда Феникс, стянув с себя всё до последней нитки, стоял абсолютным беззащитным голышом, с брезгливым сомнением примериваясь к водруженному на башенку из перекошенных коробок «наряду».