Его, всё так же придерживая за голову, чтобы не рыпался и не мешал, просканировали вдоль и поперек в просвечивающем инфракрасном диапазоне, наклонились, проверили все и каждый внутренние карманы. Не отыскав абсолютно ничего, за исключением горсти разбежавшихся блох да издохшего между слипшимися подкладками таракана, ухватили за глотку, сдернули воротник и, не попытавшись даже предупредить, спокойно вонзили в моментально вздувшиеся вены маленького серебристого жучка, вгрызшегося в шею округлым рядком ввинтившихся игольчатых лап.
— Это медицинский сенсор, — без особой охоты пояснил мужчина, проявляющий к мальчишке-смертнику какое-никакое снисхождение: остальные, впрыскивающие в глотки скулящим людям очередные регулирующие датчики, и вовсе ничего не объясняли, отвечая на каждый испуганный вопрос кулаком в зубы или сгибающим пополам коленом. — Обязательное нововведение, от которого не отвертишься, если не умудришься пробиться в город. Отныне, как только кто-нибудь из вас подхватит что-нибудь смертельное или заразное, тот, кто заправляет этими данными, будет уничтожать бесполезного или инфицированного переносчика одним дистанционным нажатием кнопки. Мир движется по направлению неминуемой катастрофы и в нём осталось слишком мало ресурсов, чтобы кормить еще и тех, от кого всё рано нет никакого прока…
Процедив это, не собираясь оставаться рядом с перекошенным от медленно вливающегося в кровь ужаса подростком тогда, когда до него всё в полной мере дойдет и уляжется, человек в черном железе и прошитых вдоль тела наносных проводах, окинув того напоследок тяжелым взглядом, одновременно несущим и сожаление, и больное вбитое превосходство, и повседневно-простое, как похоронный прах, безразличие, ушел, вздергивая за подбородок следующего на очереди отброса.
Феникс же, всё прекрасно услышавший и понявший, но отчего-то готовый не взвыть, не заорать, а немножко безумно и без всякого веселья рассмеяться, краем глаза успел заметить, что тому, следующему, никакого жучка не досталось. Того, следующего, бегло записав на клеящемся листке имя и нацепив то на едва дышащую грудь, вроде бы собрались куда-то вести…
А затем внимание Уинда отвлек вновь появившийся, невольно заинтересовавший желтоглазый мужчина.
Одному дьяволу известно каким чудом столь ловко и незаметно перемещаясь в согнутой животным страхом толпе, единогласно подчиняющейся отданному приказу не рыпаться, не говорить и почти-почти не дышать, тип этот преспокойно вырос за спиной седовласого Четырнадцатого, чуть наклонился к уху, что-то незатейливое и совсем уж неразборчивое на то выдохнул, притронулся к дрогнувшему плечу осторожным и невесомым мазком сильных жилистых пальцев.
Обернуться бы к нему, посмотреть в глаза, получше разглядеть лицо, попытаться спросить и понять, что ему вообще нужно и почему он продолжает так настойчиво бродить по следу, раз за разом выделяя среди сотен и тысяч иных, да только Уинд, поддавшийся повторно ударившему под дых тошнотному головокружению, рассеянно ощупывающий выросший на шее нагревающийся бугор, уставший, измотанный, хотящий закрыть глаза и обо всём на свете позабыть, не сумел заставить себя сделать ничего иного, как просто опустить к груди голову, наплевав и на продолжающую трогать руку, и на едва различимый подбадривающий шепот, и на кого-то невидимого, неведомого, кто, отказываясь уходить по-хорошему, надрывал на периферии слуха умоляющий визгливый голос, просящий не трогать его и оставить умирать прямо тут, среди тех, кого он успел полюбить.
Говорливая аларма с ревущим рёвом выплавленного из железа конвейерного дракона продолжала надрывно гудеть, срываясь на тревожливые плаксивые вопли, собаки рычали и дышали втравленной в шкуру ненавидящей злобой выбредших из сожженного леса озверелых волков. Внизу, под забранными в резиновую кожу ногами, переползали осколки смешавшихся контрастных теней, заляпанных бесконечно проливаемыми красными сполохами, рваными тряпками, обломками разбитых и растоптанных радиопередатчиков…
Странный кучерявый человек со странными желтыми глазами, переместив ладонь на изгиб оснащенной датчиком пульсирующей шеи, продолжал и продолжал неторопливо наглаживать, принося зябкое, мурашчатое, самую капельку наэлектризованное, но почему-то всё еще желанное, всё еще непривычно приятное и согревающее…
Успокоение.
После повторного пересчета и ручного введения изменившихся данных в память генетической железной считальни, оставшихся — пока что не списанных, не отключенных и не попавших в мегаполис — людей разбили на дюжину лагерей, провели, предварительно обвязав вытянутые впереди живота руки удушливыми зубчатыми вервями, узкими сетчатыми лабиринтами, а затем, разделив еще на три группы, разогнали и их, оставляя в каждой колонии по нескольку — от пяти и до восьми с половиной — десятков человек.
Никто не объяснял, что происходит и что с ними станут делать, никто не говорил, для чего продолжается вползающее в сердце сумасшествие и что их поджидает в конце, и вскоре даже Уинд, прежде бросающий все оставшиеся в теле силы, чтобы сохранить натянутое спокойствие, начал ощущать, что вот-вот поддастся ползущей по пятам панике.
В группе, куда его определили, оказались по большей части женщины разных возрастов, маленькие, но вполне самостоятельные для своих лет дети, глядящие вокруг озлобленными и слишком хорошо всё понимающими глазами, несколько ломящихся от неестественной худобы стариков и опять тот самый желтоглазый тип, что ни на минуту не прекращал попыток поиграть с ним в эти свои неуместные заискивающие гляделки. Почему и для чего он был здесь, когда тянул на еще порядком молодого, крепкого, выносливого и не обделенного внешностью куралеса из тех, которых охотно увозили жить и зарабатывать в город — Феникс не знал, но недоверчиво поскребывающееся внутреннее чутье подсказывало, что не поддающийся никакой логике, наверняка всецело спятивший кудлатый человек попытался прибиться сюда в последний момент и, повстречав удачу в лице проявленной халатности со стороны блюстителей закона и порядка, так тут и остался, сумев избежать еще и стесняющих руки удавок — именно поэтому он так преспокойно оказывался то впереди, рядом с косо поглядывающим мальчишкой, то вдруг снова в самом хвосте, откуда с неподдельным вроде бы интересом крутил направо и налево головой, позволяя себе отпускать до ушей улыбчивые, только вот ни разу не солнечные комментарии.
Правда, к некоторому разочарованию Феникса, в его сторону мужчина больше не смотрел, заместо этого со вскинутыми бровями, задранной головой и сложенными посвистывающим «домиком» губами оглядывая грузно проплывающие мимо железные сетчатые ограды, за которыми с монотонной периодичностью показывались и исчезали остовы жилых многоэтажек, называемых за глаза «сотами».
Конвоир — высокий худощавый тип, похожий на едва-едва дожившего до совершеннолетия подростка — попеременно и без особой надобности — пытаясь, очевидно, заранее припугнуть — помахивал электрической дубинкой и маленькой психотропной машинкой, спрятанной под формами старинного револьвера, погоняя нехотя переставляющую ноги процессию нетерпеливыми и раздраженными прикриками, с чувством пиная под ломкие ребра тех, кто, оступаясь, сопротивляясь или пытаясь замедлить остальных и немного передохнуть, становился виновником очередной затянувшейся задержки. Поначалу, будто бы старательно подыскивая повод придраться, он долго и неприязненно посматривал на безропотно подчиняющегося Четырнадцатого, попробовал того задеть, а после, не добившись ожидаемой реакции и с пренебрежительной гримасой отплюнувшись от режущего глаза уродства, стал изо всех сил делать вид, словно никакого седого недоноска, омрачающего его возвышенный интеллигентный мир одним своим существованием, не водилось рядом в принципе.
Лабиринты долгих зарешеченных коридоров между тем тянулись и спутывались сходящимися друг с другом клубками, иногда, особенно пугая, ныряли под землю, где горело, позвякивая, всего по четыре или пять тусклых отмирающих лампочек на отрезок из опасного, прорытого трубными люками, стесняющего четырехсотметрового пути. Затем, выводя кверху довольно резким углом под залитыми сплошным бетоном без опор сорока градусами, вновь сменялись тоннелями открытыми, кое-где оббитыми загораживающими видимость железными листами, щедро проводящими импульсы потрескивающей статики, тянулись муторной прямой, одна из которых завершилась титановой огранкой высоких — выше пяти или шести метров, — распахнутых сейчас врат, охраняемых вооруженным отрядом в плотно облегающей кибернетической термоодежде.
