МУНК. Об этом и речь.

СТРИНДБЕРГ. Мунк, ты должен мне помочь. Моя жизнь в опасности. Это Поппофский.

МУНК. Кто?

СТРИНДБЕРГ. Поппофский. Ты знаешь. Польский писатель. Наш друг из Берлина, который женился на той шлюхе, как там ее зовут. Поппофский, прости Господи.

МУНК. Пшибышевский.

СТРИНДБЕРГ. Кто?

МУНК. Пшибышевский. Не Поппофский. Станислав Пшибышевский.

СТРИНДБЕРГ. Именно. И он пытается убить меня.

МУНК. Как он может тебя убить? Мы – в Париже. Он – в Берлине.

СТРИНДБЕРГ. Это его не остановит. Он может быть в Берлине, но он также и здесь.

МУНК. Как он может быть в Париже и Берлине одновременно?

СТРИНДБЕРГ. Он очень умный, Мунк. Поэтому такой опасный. Ты должен спрятать меня. У тебя есть шкаф для белья?

МУНК. Август, успокойся. Зачем Пшибышевскому пытаться убить тебя?

СТРИНДБЕРГ. Ты знаешь, почему. Потому что я спал с его ужасной женой.

МУНК. Я не желаю этого слышать.

СТРИНДБЕРГ. Я тоже, но ничего не мог поделать. Она нашла меня неотразимым. Что мне оставалось? Я не хотел показаться бестактным. А кроме того, с ней спали все остальные. Но Пшибышевский как-то все выяснил. Может, сама шлюха ему и сказала. Я этого не исключаю. И теперь он собирается меня убить.

МУНК. Не думаю я, что он убьет тебя из-за этого.

СТРИНДБЕРГ. Да, убьет. Ты не знаешь его так же хорошо, как я. У меня есть доказательство. ДОКАЗАТЕЛЬСТВО! Водка у тебя есть?

МУНК. Нет.

СТРИНДБЕРГ. Я должен найти водку. У твоих соседей есть водка? Может, я постучусь в соседнюю дверь…

МУНК (встревоженный такой перспективой). Нет, подожди. Присядь. Думаю, где-то водка у меня есть. Я знаю, что есть картошка. Я сделаю из нее водку. Но послушай меня. Пшибышевский не хочет никого убивать, заверяю тебя, а если бы и хотел, то не смог бы убить тебя, находясь в Берлине.

СТРИНДБЕРГ. Кто-нибудь нас подслушивает?

МУНК. Надеюсь, что нет.

СТРИНДБЕРГ. Кто-то всегда подслушивает, Мунк. Поверь мне. А теперь я скажу тебе, как этот злодей Поппофский собирается меня убить. (Это большой секрет. СТРИНДБЕРГ тянет МУНКА вниз, и вот они оба сидят на корточках под плащом СТРИНДБЕРГА, какой мог бы носить и граф Дракула). Он собирается убить меня с помощью… ЭЛЕКТРИЧЕСТВА!!!

МУНК. Электричества?

СТРИНДБЕРГ. Да. Он дьявольски умен. Собирается поджарить меня электричеством, когда я никак не буду этого ожидать. Я вернусь домой после прогулки по Люксембургскому саду, протяну руку к дверной ручке, и Поппофский сожжет меня польским электричеством, едва я возьмусь за латунь… Ж-Ж-Ж-Ж-Ж-А-А-А-А-А-Х-Х-Х!!! (Громкий крик сопровождается хватанием МУНКА за руку, отчего у последнего чуть не случается инфаркт). Ты ПОНИМАЕШЬ? ПОНИМАЕШЬ? Я берусь за ручку, и тут же Ж-Ж-Ж-Ж-Ж-А-А-А-А-А-Х-Х-Х!!!

МУНК. МОЖЕТ, ТЫ ЭТО ПРЕКРАТИШЬ?

СТРИНДБЕРГ (трагично). Я умру. Поджарюсь, как шведский сухарик. Стану черным, как сердце немецкого критика. Я затеряюсь, Мунк, я затеряюсь в великих пустошах мертвых. Ох, Мунк, ты не знаешь, ты не можешь знать, как я страдал после отъезда из Берлина. Никто не может себе представить.

(СТРИНДБЕРГ отходит, чтобы биться головой о стену. Тем временем появляется СОФИ, в Осло 1877 г.)

СОФИ. Эдди, я хочу, чтобы ты кое-что сделал для меня. Никогда больше ни о чем тебя не попрошу. Пожалуйста? Ты единственный, кто может. Эдди, мне суждено умереть, так?

ГАМСУН (в Экелю, 1943 г., с другой картиной). А это еще один маньяк, Стриндберг. И тоже был с тобой в Париже, так? После того, как в Берлине наша компания разбежалась, но до тех убийств. Мы с ним всегда друг друга на дух не выносили.

МУНК. В Париже Стриндберг думал, что Пшибышевский пытается убить его на расстоянии, из Берлина, с помощью электричества.

ГАМСУН. Да, это Стриндберг, которого я помню. Может, чем-то, какой-то особенностью своего дефектного мозга, он чувствовал – должно случиться что-то ужасное. Я помню, он убеждал себя, что спал с этой Юль. А может, и спал. Я думаю, все спали. Кроме меня. Мне она не очень нравилась, если честно, хотя когда впервые появилась в «Черном поросенке» и встретилась со всеми нами, выглядела такой невинной. Это ты привел ее к нам, правильно? Вероятно, не следовало тебе это делать.

(ДАГНИ вернулась, одетая, в берлинские апартаменты МУНКА, 1893 г.)

ДАГНИ. Эдди, почему ты не берешь меня с собой, когда уходишь вечером?

МУНК. Я постоянно беру тебя с собой.

ДАГНИ. Только не в «Черного поросенка». Ты меня стыдишься?

МУНК. Только чуть-чуть.

ДАГНИ. Я думаю, стыдишься, иначе познакомил бы меня со своими друзьями.

МУНК. Не уверен, что это место тебе понравится.

ДАГНИ. Это хорошо, что ты решаешь за меня. Тем самым у меня отпадает необходимость решать самой.

МУНК. Есть у меня чувство, что не стоит мне приводить тебя туда.

ДАГНИ. Может, там ты встречаешься с другими женщинами.

МУНК. Давай без глупостей.

ДАГНИ. Ага, теперь я глупая, так? Ты думаешь, я слишком глупая, чтобы говорить с твоими друзьями?

МУНК. Нет, я думаю, они слишком глупые, чтобы говорить с тобой?

ДАГНИ. Я правда хочу пойти.

МУНК. Почему это так важно?

ДАГНИ. Не знаю. Ты так интересно об этом рассказываешь. Все эти писатели и художники. Мне нужно общаться с людьми, Эдди.

МУНК. Дагни, иногда, знаешь ли, мне надо менять обстановку.

ДАГНИ. То есть время от времени тебе нужно избавляться от меня.

МУНК. С тобой я в безопасном месте, отгородившись от выпивки, разговоров и шума. Но если ты станешь частью того мира, я не смогу уходить от него, даже оставаясь с тобой. Ты понимаешь?

ДАГНИ. Это то, что нужно тебе. А как насчет того, что нужно мне? Я приехала из Осло не для того, чтобы сидеть в твоей комнате и ждать, когда ты вернешься домой. Мне нужны новые ощущения, общение с другими людьми. И если ты не приведешь меня туда, я приду сама.

МУНК. Хорошо. Раз это так много значит для тебя.

ДАГНИ. Спасибо, Эдди. Обещаю, ты не пожалеешь. (Обнимает и целует его).

НИЦШЕ (наблюдая, как целуются МУНК и ДАГНИ, обнимаются, шепчутся, готовятся к уходу). Наша судьба контролирует нас задолго до того, как мы представляем себе, что должно произойти. Будущее определяет настоящее. Только на днях я говорил с собой, на самом деле, молился, а поскольку я – Бог, мне приходится говорить с собой или никто не ответит. Но я сказал кое-что интересное в ответ на очень каверзный вопрос, который задал себе. Я сказал, что тот, кто выходит сражаться с монстрами, должен осознавать, что в процессе он сам станет монстром. Довольно глубоко для мертвеца, правда? Я надеюсь, вы не обращаете на меня особого внимания, поскольку я совершенно безумен, как, впрочем, и мертв, и вы ощутите мою вонь даже в соседней галактике, если ветер будет дуть в нужном направлении. Но запомни, Мунк, даже если ты не запомнишь ничего другого, когда ты долго и пристально в бездну, бездна долго и пристально смотрит на тебя. И что, черт побери, это означает?

(«Черный поросенок», Берлин, 1893 г. МУНК и ДАГНИ только что пришли. Там ГАМСУН, на пятьдесят лет моложе, СТРИНДБЕРГ, ПШИБЫШЕВСКИЙ, НЕМКА и РУССКИЙ).

ПШИБЫШЕВСКИЙ. А вот и он. Где ты пропадал, Мунк? Мы не видели тебя целую вечность. И кто это ослепительное существо, которое ты привел с собой? Неужели это та таинственная норвежская натурщица, которую ты так долго держал при себе?

МУНК. Это Дагни Юль, из Осло. Дагни, это Кнут Гамсун, Август Стриндберг и Станислав Пшибышевский, все писатели, норвежский, шведский и польский соответственно, и при этом самонадеянные, нелепые и безумные, это уже относится к каждому.

СТРИНДБЕРГ. Ваша слава опережает вас, дорогая моя. Мы видели, как Эдвард бродил с вами по городу, но до сего дня не могли убедить его привести вас сюда, чтобы мы могли познакомиться. Представить себе не могу, почему.