Помню, какую ненависть вызвала у меня советская власть. Эта ненависть сохранялась во мне вплоть краха всей коммунистической своры в России и других странах-сателлитах. Я всегда верил, был убеждён в том, что рано или поздно распадётся всё то, что создано силой, и что каждая из республик, входящих в пресловутый Союз, а также страны с насильственно насаженным социализмом выберут для себя строительство новых, свободных, демократических обществ.

Финская война. Отец – политрук танкового батальона. Суровая зима и ожесточённые бои и человеческие жертвы. Всё это пришлось пережить и нашей семье, которая постоянно тревожилась за судьбу отца.

Война за освобождение Западной Украины. Помню, как отец по окончании войны привёз нам, мне и сестре меховые шубки. Помню, как отправляли в Германию мясо, сало, яйца, хлеб, тщательно откармливая развязавших по всему миру войну немцев.

В 1938 году я пошёл в первый класс средней школы № 86. Наша классная руководительница, Галина Алексеевна, была очень красивой. Я был просто влюблён в неё. Я прижимался к ней, как кот, в поисках ласки. Из-за Галины Алексеевны в школу я всегда бежал. Но занятия были на втором плане, и поэтому я часто приносил домой дневник с записями учительницы. Конечно, меня наказывали, лишая выходов на улицу и прочих мероприятий.

Помню, мать однажды попросила меня присмотреть за сестрой в коляске. Я не оставлял коляску и со всей серьёзностью выполнял свои обязанности. Подошёл мой приятель Валя Дятлов и, заглянув в коляску, дотронулся до сестры. Реакция моя была мгновенной. Я схватил камень и запустил его в Валю, угодив ему прямо в бровь. Кровь брызнула, затем раздался дикий крик мальчика. Он испугался и убежал домой. Ну а я, растерянный и испуганный, не знал, что мне предпринять и как быть. Я хотел убежать, спрятаться, но не мог оставить сестру одну без присмотра. Я стал звать мать. Та же подумала, что с сестрой что-то случилось. Когда мать оказалась рядом с коляской, я вихрем убежал домой и спрятался под кроватью. Долго я там не пролежал, ибо и мать моя, и мать Вали зашли вместе в квартиру, а мне пришлось предстать перед судом. Конечно, меня наказали, конечно, я просил прощения, и, конечно, я очень сожалел о содеянном. Мы остались с Валей друзьями, и разлучила нас только война 1941–1945 годов.

Позднее, когда сестрёнка Лена начала ходить, я по своей неосторожности слегка толкнул её, и она присела на включённую электрическую печку. Помню, как она кричала, помню как мать прикладывала что-то к её мягкому месту.

Помню, как однажды отец и мать ушли в ресторан, оставив меня дома одного. На крики мои сбежались соседи. Они успокаивали меня, пытающегося вылезти через окно и спуститься по дереву вниз. Я плакал не от страха перед тем, что меня оставили одного. Я плакал оттого, что родители ушли без меня. Мол, как они посмели вообще не взять меня с собой?.. Так я был приучен. Не забыл я, как мать прятала меня, больного скарлатиной, в шкафу для одежды, когда приехала машина, чтобы забрать меня в больницу. Болезнь эта была инфекционная. Меня так и не нашли.

Помню, как мать зашла в аптеку что-то купить, а я остался её ждать. И пришло же мне в голову покататься на железной двери аптеки! Кончилось это тем, что палец мой попал между дверью, как результат – ранение, и кровь, и крики, и истерика.

Да, это был 1936 год, шла Гражданская война в Испании. Я помню, как привозили испанских детей в пилотках с кисточками. Дети эти ходили строем по улицам города. Помню, как уезжали в Испанию добровольцы, чтобы принять участие в так называемой войне за народную власть, за свержение диктатора Франко. Много добровольцев не вернулись домой и нашли своё последнее пристанище на чужой земле ради коммунистического призыва.

Мне запомнился военный парад на Крещатике и то, как я наблюдал с трибуны за танком, у которого соскочила гусеница. Он крутился на одном месте, преградив дорогу танкам, следующим за ним. Был скандал, и я думаю, что кто-то поплатился за это.

Измаил, 1939–1940 годы. Партия отправила отца наводить соцпорядки в освобождённой Бессарабии, в город Измаил. Мы приехали позднее. Проживали в доме бывшего адмирала румынского флота. Это был громадный дом. Каждый день рано утром привозили молочные продукты, сифоны с газированной водой и прочие съестные припасы. В подвале стояла большая бочка с квашеной капустой и антоновкой, которую я очень любил. Рядом стояла бочка вина со шлангом, к которому я порой присасывался. Гуси гуляли по двору. Помню, как привезли нам бочонок дунайской сельди. Вкус её я не могу забыть до сегодняшнего времени.

Помню, как влюбился в девчонку-одноклассницу. Я частенько посещал её дом, и ко мне совсем неплохо относились её родители. Отец её был морским офицером, и в их доме можно было видеть уйму вещей, напоминающих о его морской службе.

Однажды с приятелем по школе мы решили пасануть и не пойти в школу. Свободное время мы провели, взобравшись на башню большого брошенного под давлением советской власти собора и начав бить в колокола. Звон привлёк внимание многих жителей, ставших забывать мелодии церковного служения. В недоумении они стали собираться у собора. Мы же задумали звоном спугнуть сотни голубей, но не более того. Сбежали мы очень вовремя. Собралось очень много людей. Приехали представители милиции, но мы уже стояли внизу среди толпы любопытных людей и радовались тому, что натворили.

Помню страшное землетрясение в Кишинёве и его трагические последствия. Отец взял меня с собой. Я видел разрушенный город, панику, плачи и страдания людей, находившихся в поисках родных и близких. Ужасно было смотреть на груды разрушенных домов, поглотивших тысячи людей.

Помню, как высылали евреев в далёкую Сибирь. Помню, как мать скупала у выселенцев постельные принадлежности. Помню, как отца однажды привезли больным, с очень высокой температурой, и, чтобы спасти его, врач попросил две простыни и ведро воды. Он намочил простыни и обернул ими отца. «Пусть лучше получит воспаление лёгких, чем мы его потеряем», – сказал врач. И действительно, врач выходил отца и поставил его на ноги.

Помню, как в школе сидящий за мной мальчишка обрызгал чернилами мой новый костюм и, конечно, меня тоже. Долго не раздумывая, я засадил ему в руку восемьдесят шестое перо моей ручки. Больше я с этим парнишкой не встречался, но дома убедить родителей в своей невиновности не смог и получил, как выразилась мать, по заслугам.

Прошёл год. Всё яснее стали разговоры о приближающейся войне. Немцы оккупировали почти всю Европу. В апреле 1941 года отец решил отправить нас в Киев. Совсем недолго нам довелось побыть там, ибо 22 июня в четыре часа утра раздалась первая воздушная тревога. В этот злополучный день немцы бомбили киевский речной порт. В этот же день погиб Женя Горбачёв, наш сосед, парень, которому исполнилось всего восемнадцать лет; и этот первый день его призыва стал для него последним днём жизни. Он погиб, но в памяти моей навсегда запечатлелся образ этого замечательного парня, у которого многому можно было поучиться, и я всегда старался ему подражать.

Тревоги с каждым днём учащались, а вместе с ними стали учащаться и взрывы падающих бомб. Город превратился в полигон, а жизнь в городе стала очень и очень тревожной.

В один из таких тревожных дней выступил Молотов, заявив о внезапном нападении Германии, именно той самой Германии, с которой наш вождь Иосиф Сталин так подружился и договорился о разделе Польши. И вот эта Германия в один день превратилась в фашистскую, нацистскую и агрессивную. Суматоха и паника охватили жителей Киева. Никто не видел иного выхода из создавшегося положения, кроме как собрать самое необходимое и бежать.

У парадных подъездов стали дежурить жильцы с противогазами на случай химической тревоги. В одно из таких дежурств моя мать увидела подозрительного проходившего мимо инвалида, костыли которого были сделаны из ножек стула. Мать оставила меня дежурить, а сама отправилась проследить за ним. Арестовали его пожарники. Он оказался диверсантом. Забрасывали таких десантом очень и очень много в разных концах города и его окраин. Помню, как высадился десант в Голосеевском лесу. Вылавливать десантников отправили милицию и всех, кто владел оружием. Были раненые, но выловили всех.