Он ухмыляется

– Ты тоже собираешься скормить меня тварям? Или у тебя другие планы?

Это почти игра: «я знаю, что ты знаешь, что я знаю». Но никто из них двоих пока не собирается признаваться. Игра.

– Другие, – говорит она.

– Хорошо, – беспечно говорит он. – В мои планы тоже не входит быть съеденным.

Отдыхает.

Не стоило… Шельда смотрит на него и пытается понять, как это вышло.

Ее планы… смешно. Нет у нее никаких планов. Так вышло.

Не стоило забирать его домой, проще было добить. В чем же дело?

Все что угодно, но на беспомощного калеку Хёд точно не похож. Он просто пытается жить, используя все, что у него есть, что осталось, не оглядываясь на то, чего лишился. Без страха, без сожалений.

Это невероятно.

А потом, когда время обеда и Тьяден прибегает в дом, Хёд тоже, серьезно и сосредоточенно, шаг за шагом, переставляет свою табуретку ближе к столу. Отыскав на звук и на ощупь, упершись в угол стола, в край, садится, невероятно довольный собой. Совсем недвусмысленно намекая, что он пришел обедать тоже.

– Ого! Ну, ты даешь! – Тьяден радуется его успехам совершенно по-детски. – Дошел! Сам! Шельда, он смог сам! Будешь с нами обедать?!

Ладно, пусть так. Возможно, это правильно.

И Хёду достается большая тарелка горячего рагу с потрохами, ломоть хлеба и два вареных яйца. Надо отдать должное, ест он как благородный лорд – без суеты, не спеша, с достоинством, даже и не скажешь, что голодный. И все же – аккуратно подбирая хлебом остатки рагу из тарелки, до капли, не оставив ничего.

– Очень вкусно, Шельда. Спасибо, – говорит он.

И даже сомнений не остается – завтра он с этой табуреткой и на улицу сможет выбраться, пусть и босой.

* * *

Еще днем Шельда почувствовала, что они пришли.

Еще до того, как услышала голоса, до того, как началась суета, как соседка прибежала, охая: «Шельда! Шельда! А ты видела? Ты видела, что делается? Там же солдаты пришли! Из самого Йорлинга, из Альтана! Что же будет-то?!»

Не видела еще, да и не солдаты это. Резни здесь не будет, никого не тронут… по крайней мере, Шельда очень надеется, что не будет резни. Если только Хёд… Хёнрир, не выкинет чего-нибудь…

Стоило добить его, а не возиться.

Стоило уехать самой. Теперь, после смерти Норага, ее здесь ничего не держит. Да, стоило уехать. Может быть, даже из Йорлинга совсем, в Барсу, к теплому морю… взять Тьядена с собой.

Но что-то остановило. Нельзя бегать вечно.

– Шельда, а там эта… – соседка нервно мнется, никто из них так и не научился с Шельдой запросто, она, вроде бы, своя, и чужая сразу, – командир их, белобрысый такой… он про лекаря спрашивал. Так я сказала, что ты. Он зайдет вечером.

Лекарь им нужен…

– Хорошо, – говорит Шельда. – Пусть заходит.

Так даже лучше. Зайдет, они поговорят. Командир, значит должен подробности знать.

Сама Шельда никуда не пойдет, у нее и так хватает дел.

– Там солдаты Йорлинга! – с порога кричит Тьяден, возвращаясь вечером.

Взъерошенный, глаза горят. Как же, такие чудеса! И что могло солдатам понадобиться в этой дыре? Только не дыра ведь. Если верхом, то меньше дня пути до Фесгарда, а Краснокаменка, что за холмом, вполне еще судоходна для плоскодонных судов. Это выше по течению, уходя в Лес, она становится мелким ручейком. Краснокаменка впадает в Оллу, а по той до Тиарка а можно добраться. Золотой Тиарк – крупный порт Йорлинга.

Формально, эти земли уже отошли Лесу, только Лес сюда еще не вполне пророс, но Шельда уже отчетливо чувствует его под ногами. И Лес берет дань.

Ей не стоило оставаться до весны.

– И что же им нужно, этим солдатам? – спрашивает Шельда.

– Пристань будут строить на речке! – говорит Тьяден, ни капли не сомневаясь.

Пристань… все может быть. Сначала эти, потом другие… снег скоро сойдет. Здесь снег рано сходит, стоит только первому весеннему солнцу пригреть.

– Им два дома дали! – делится Тьяден, – один, что пустой стоял, Угрета, а другой, где старый Ман живет, он сразу сказал, что возьмет постояльцев, если по хозяйству помогут. Хотели еще к Эйдуну, но у него внучка…

Тьяден смущенно замолкает, мнется. Хотя, чего уж, и так понятно, что имперских солдат… даже если просто солдат, в дом, где молодая девушка, жить пускать не стоит.

– Сколько их? – спрашивает Шельда.

– Двадцать, – говорит Тьяден. – И командир еще. Только Шельда… если это солдаты, то почему без оружия? Только у командира оружие есть, у остальных ничего. И никто ведь внимание на это не обращает. Я спрашивал, они плечами пожимают.

– И ты не обращай, – говорит Шельда строго. – Потом сам узнаешь.

Вечер, почти ночь. Стемнело давно, Тьяден забрался спать, а Шельда ждет. Придет этот командир? Что-то подсказывает, что он ночи дожидается, не хочет на виду у всех.

Хёд бросил бродить по дому, успев за день исследовать комнату по периметру, вылезти на кухню, сунуть нос в очаг и полки с посудой. Нашел чайник, нашел ведерко с чистой водой и кружку рядом. Долго пил. Пытался и на улицу сунуться, но Шельда не пустила. Хватит. Ступеньки на крыльце высокие, шею еще свернет. Он спорить не стал. К ночи забрался в кровать…

А Шельда сидит, вяжет шерстяные носки, надо же чем-то себя занять.

Легкий шорох из-за двери. Ее новый гость поднимается по ступенькам, и долго стоит, привалившись к стене. Потом только стучит.

– Хозяйка?!

– Открыто. Заходи, – отзывается Шельда.

Бояться ей нечего.

А он… тот человек, он тяжело дышит.

Заходит, останавливается у дверей.

– Добрый вечер, хозяйка, – говорит он чуть хрипло. – Мне сказали, ты травница.

Ему около тридцати, крепкий, среднего роста… волосы светлые, да. Солдат – сразу видно… даже не вольный наемник, а именно солдат, и выправка и взгляд… Темные круги под глазами.

– Так и есть, – Шельда встает. – Тебе нужна моя помощь?

– И раны лечишь? – говорит он.

А сам едва на ногах стоит.

– Лечу, – говорит Шельда. – Не стой в дверях, заходи, иди к свету. Я посмотрю.

Он еще мнется неуверенно, словно у него есть выбор. Только если не она… нет, помереть он, конечно, к утру не помрет, но вот встать уже скоро не сможет.

Шельда берет еще одну масляную лампу, зажигает, ставит на стол.

– Сюда, – говорит она.

Человек подходит.

– У меня… плечо, – говорит он, и замолкает, желваки дергаются.

– Снимай рубашку, я посмотрю, – говорит Шельда.

Он снимает теплый шерстяной плащ, и дубленую кожаную куртку со стальными пластинами, но куртку уже с трудом, видно, как ему даже повернуться тяжело. С левого плеча почти стряхивает, роняет на пол, только со второй попытки наклоняется, держась за лавку, поднимает. Сдавленно шипит, стиснув зубы.

А дальше под курткой все совсем плохо. Перевязано прямо поверх рубашки, замотано кое-как, и что-то, вроде, подоткнуто снизу. Он пытается размотать и снять, только кровь присохла, не отдирается. И ему не достать.

– Сам перевязывал? – спрашивает Шельда.

– Сам.

– Не дергай, я тебе помогу. Сядь.

Он бросает на нее взгляд… какой-то затравленный, но не спорит.

Шельда может аккуратно… иначе, но не стоит делать это явно. Повязку, намотанную сверху она отдирает с треском, не обращая внимания на то, как он морщится и сопит. Ничего. Уж это переживет как-нибудь.

– Рубашку твою надо постирать. Есть еще одна? Нет? Я тебе дам. А эту у меня завтра заберешь.

Он послушно кивает.

У него жар… шея горячая. Разматывая, Шельда дотрагивается пальцами… Широкая крепкая шея, покрытая веснушками и короткими светлыми волосами сзади… Мокрая от пота. Как он вообще еще на ногах стоит?

– А что с тобой случилось – не мое дело, да?

Он только качает головой, вздыхает.

– Ладно, – говорит Шельда. – Будем считать, что не мое.