- Что она там плетет? - спросил Мейер.

- Что не хочет аутопсии.

- Скажи, что ее разрешение необязательно.

- Ни черта это ее не остановит! Она с ума сошла от горя. - И он снова обратился к женщине: - Синьора, в этом нет ничего страшного.

- Да, да…

- Все будет нормально, успокойтесь.

- Да, да, понимаю.

- Прошу вас, синьора… - Он похлопал ее по плечу и повернулся к Ричарду (Ричарду Палумбо было около тридцати - крепко сколоченный мужчина с широкими плечами и талией танцовщика): - Вы позволите, мистер Палумбо? Я хотел бы задать вам несколько вопросов.

- Прошу вас, простите маму, - сказал Палумбо, - она плохо говорит по-английски.

- Ничего, - ответил Карелла.

- Отец хорошо говорил по-английски, но не тогда, когда приехал сюда. Он учил язык, а мама… - Ричард покачал головой. - Мне кажется, она всегда думала, что Америка -это что-то временное, только этап. Видите ли, я думаю, она все время верила, что вернется в Неаполь. А отец - нет. Он был здесь дома, это была его страна. Он нашел родину, вот и выучил язык. И неплохо - небольшой акцент, но почти незаметный. Он был настоящий мужчина.

Все время, пока говорил, Ричард смотрел в какую-то точку над плечом Кареллы, стараясь не глядеть ему в глаза, даже в лицо. Он произнес эти слова, как молитву над открытой могилой своего отца.

Глаза его были сухи, но он был страшно бледен и не отрываясь, упорно смотрел в эту воображаемую точку за спиной Кареллы.

- Он много работал. Всю жизнь, - продолжал Ричард. - Когда он приехал в эту страну, я был совсем малышом. Это было в тридцать восьмом году, давно. Мне было восемь лет, а брату только три. Тогда нам было нечего есть, представляете? Отец работал как зверь, грузил пароходы. Видели бы вы его тогда - маленький заморыш. Он накачал себе мускулы, таская все эти грузы. Да, отец был настоящим мужчиной! - Он жестом показал на фотографию в рамке, стоящую на камине. - Он все делал сам, понимаете? Все: дом, магазин. Он начал с нуля, экономил каждый грош, учил английский. Из первых денег, которые он накопил, работая докером, купил тележку. Как в Неаполе, он таскал свою тележку по улицам, а домой возвращался вечером, совсем без сил. Помню, он на меня орал, а однажды даже ударил. Но не потому, что сердился, а просто больше не мог, не было сил. Но ведь он пробился! Стал владельцем магазина! Хорошее у него было дело, да и сам он был мужик что надо!

Карелла посмотрел на Мейера, но оба промолчали.

- А потом его кто-то убивает, - продолжил Ричард. - Кто-то усаживается там наверху, на платформе станции, и стреляет в него. Что отец ему сделал? Он никогда никому не причинил зла. Он и меня-то ударил только один раз. Меня, своего сына! И то потому, что был вымотан, а не зол. Он никогда никого не ударил со зла, да и вообще никогда и никого. И его убивают. Я его даже не видел сегодня утром. Он ушел до того, как я проснулся. Мы с женой живем здесь в верхнем этаже. Обычно я его каждое утро вижу. Мы почти одновременно уходим на работу. Я работаю на заводе, на Двадцать третьей улице, делаю детали для самолетов, но сегодня я приболел, и жена сказала: «Лежи в постели!» - и позвонила, что я заболел. И я не смог повидать отца. Даже не смог ему сказать: «Привет, па! Как дела?» И конечно, именно сегодня его. убили. В тот день, когда я его не повидал.

- Вы не знаете, кто мог это сделать? - спросил Карелла.

- Нет.

- Вашему отцу угрожали?

- Нет.

- Никаких недоразумений с другими торговцами?

- Никаких. - Ричард покачал головой. - Все его любили. Это сумасшедший сделал. Все его любили, - Он потер нос указательным пальцем и повторил: - Я его даже не видел сегодня. Даже не смог поздороваться.

На следующее утро, в среду второго мая, Стив Карелла отправился к лейтенанту Бирнсу и объяснил, что дело принимает неожиданный оборот. Они с Мейером, сказал Карелла, подумали было, что напали на след, но теперь уже не так в этом уверены. Вполне возможно, что убийца просто сумасшедший. И поэтому Карелла попросил лейтенанта дать ему в подкрепление свободных сотрудников восемьдесят седьмого комиссариата и потребовать помощи от других комиссариатов, поскольку убийца каждый раз появлялся в другом районе и время, которое можно было бы посвятить размышлениям, они теряли в изнурительных переговорах. Если, конечно, было над чем размышлять, что при настоящем положении дел представлялось крайне сомнительным.

Бирнс внимательно выслушал Кареллу и заверил его, что постарается сделать все, что в его силах. Как только у него появится свободная минута и он разберется с расписанием, тут же позвонит дивизионному комиссару в центральный комиссариат. Однако Карелле пришлось прождать почти до вечера, прежде чем была получена просимая помощь. И помощь эта совершенно непредвиденным образом пришла к нему из кабинета районного прокурора.

Эндрю Маллиген был помощником прокурора. Он хотел стать губернатором штата, а потом - поскольку отныне Кеннеди открыл дорогу католикам - он отлично мог бы вписаться в шкуру президента Соединенных Штатов. Его офис находился на Хай-стрит, как раз напротив Дворца правосудия. Бирнс позвонил дивизионному комиссару точно в одиннадцать часов пятнадцать минут, но Маллиген об этом ничего не знал, потому что был во Дворце и вместе с прокурором участвовал в процессе о налоговых нарушениях. Маллиген не знал, что прокурор сам хотел стать губернатором штата, но если бы и знал, это не лишило бы его сна. В деле, которым они занимались, обвиняемым был крупный гангстер, и все местные газеты писали о нем на первых страницах. Маллиген обожал, когда о нем писали в газетах. Единственным, что его нервировало, было существование джазиста Джерри Маллигена, который даже не был его родственником.

По мнению помощника прокурора, когда произносилось или фигурировало в газетах имя Маллиген, в воображении должен был сразу же возникнуть образ молодого прокурора, горевшего на работе, а не какого-то жалкого барабанщика или Бог его знает какого шута балаганного, как этот Маллиген.

Поскольку Маллиген вскоре должен будет сыграть свою роль в деле об убийстве, надо сказать еще, что с тех пор, как он поступил в прокуратуру, Маллиген участвовал в четырех процессах об убийствах. Такие дела нравились ему, потому что газеты обычно писали о них на первых полосах.

Он спустился по широким ступеням Дворца правосудия, лениво размышляя о том, чем будет заниматься после того, как осудят этого грязного гангстера, который, прикрываясь поставками мяса в магазины, занимался рэкетом, приносившим миллионные прибыли. А еще он думал о том, что будет есть в полдень. Расположенный на тихой улице, в самом центре делового квартала ресторан, в котором он обычно обедал, был местом встреч адвокатов, и Маллигену нравился тот легкий шепоток, который всегда встречал его здесь.

С преувеличенно рассеянным видом он задержался у входа, дожидаясь, пока хозяйка ресторана заметит его, что и не замедлило произойти.

- О, мистер Маллиген, - сказала она огорченно, - я не знала, что вы придете сегодня. Ваш столик занят. Но я посажу вас за другой. Очень хороший столик, мистер Маллиген, в другом зале. Пойдемте, я покажу вам. - Она направилась было в другой зал, но остановилась, и на лице ее появилась широкая улыбка. - Подождите, они уходят. Смотрите, уже расплачиваются, видите, мистер Маллиген, все хорошо, что хорошо кончается. Сейчас вам предоставят ваш столик…

- Я очень доволен, - сказал Маллиген, - честное слово.

Два джентльмена, занимавшие столик Маллигена, расплатились, встали, зажгли сигары и вышли. Официант сменил скатерть и подвинул стул, чтобы Маллиген мог сесть, а тот придвинул стул ближе к столу и, не глядя на официанта, сказал:

- Виски со льдом, пожалуйста!

Потом он расслабился и стал смотреть на улицу сквозь огромное окно. Он любил каждый день сидеть на этом месте: здесь он был на виду. Он особенно любил этот столик у окна: его могли видеть как с улицы, так и из ресторана. Мимо столика прошел его коллега.