Улдукис взял ручку и нарисовал сову внутри кружочка. Похожий символ Гудинас видел вчера в архивном деле — на «письмах» бандита Совы.

— Если верить Улдукису, — подытожил Раймонис, когда подследственного вывели из кабинета, — то во главе шайки стоит опытный, умный преступник, видимо, неплохой организатор и конспиратор. Но односторонняя связь обладает недостатком: она неоперативна. Стало быть, у него был еще надежный канал связи, по которому он получал информацию с фабрики.

— Может быть, он пользовался официальными каналами? — вступил в разговор Гудинас. — Скажем, подобно Даймону, он работает где-то на фабрике и поэтому в курсе всех событий?

— По всей вероятности. — Полковник прошелся по кабинету, остановился у стола. — И вполне возможно, что он работает где-то в руководстве, вспомните, как быстро решился вопрос с увеличением производства. Затем: связь между убийствами Магды и Федоровича, а также махинациями на фабрике получает новые подтверждения: всюду фигурируют одни и те же лица.

— Не только одни и те же лица, но и одна и та же символика.

И Гудинас рассказал о бандите Сове, о клейме и штампе, который Сова оставлял на записках более чем 30-летней давности; о том, что подобное клеймо выжжено на спине Бените и символ «Совы» снова служит паролем, теперь уже воровской шайки.

На своем столе Гудинас нашел записку от сотрудницы, наблюдавшей за Гирич. Та сообщала, что, выйдя из управления, Гирич сразу же позвонила кому-то по автомату. Ядвига была в паническом состоянии, громко и возбужденно говорила в трубку, поэтому сотрудница часть разговора слышала. Гирич, плача, кричала:

— Они все знают! Все, все. И про Бените! Я боюсь. Не приходите!

Затем Гирич около часа бродила по улицам. Потом забрала дочку из сада и поехала домой. За ее квартирой велось наблюдение.

Во время обыска у Буткуса нашли целый баул с порнографической продукцией и негативами. Полковник сам решил допросить заведующего фотоателье. Гудинас привел его в кабинет начальника.

Буткус был ошарашен случившимся. Он испуганно переводил взгляд с полковника на капитана, вытирал платком пот, обильно выступавший на лбу и залысинах.

Раймонис некоторое время молча перебирал карточки, потом поверх очков взглянул на толстяка:

— Знаете, как это называется, гражданин Буткус?

У Буткуса от страха забегали глазки, он покраснел, но молчал.

— Называется это порнографией. И вы, Буткус, наверняка информированы о статье, которая предусматривает наказание за изготовление и распространение таких снимков.

— Я не распространял, — промямлил толстяк. — Это для собственного потребления. Невинная страстишка пожилого холостяка.

— Страстишка, — наклонил голову Раймонис. — У нас хранится чуть ли не чемодан с вашими страстишками! Тысяча экземпляров страстей, не много ли для одного Буткуса?

Буткус молчал, по-прежнему потея и отдуваясь.

— Одна ваша натурщица, Буткус, призналась. Кроме того, имеются показания других женщин, которых вы пытались склонить фотографироваться в подобном виде. И, наконец, известны те, кому вы продали карточки. Однако в данный момент меня мало волнует вопрос о ваших страстишках. К ним мы вернемся позже. А теперь расскажите о записочках, которые вы наклеивали на столбе рядом с доской объявлений.

Буткус буквально покрылся испариной.

— Не знаю никаких объявлений! — выкрикнул он.

— Ах, вот как... А я-то полагал, что вы рядовой исполнитель, который не знает содержания шифровок. Но ваш отказ заставляет думать, что вы на самом деле отлично сознаете, в какую историю влипли.

— Какая история?! Мне платили за то, чтобы я развешивал эти бумажки.

— Так. Теперь просветите нас, кто же вам платил. Может быть, мы с капитаном тоже подрядимся клеить бумажки?

— Кто... — сердито пробурчал Буткус. — Пинкявичус, вот кто! Наш фотограф, бывший заведующий.

— Он вам давал записки?

— Нет, он мне диктовал и еще заставлял рисовать филина. Или сову, черт его знает... В уголке. И так — не очень разборчиво...

— Бените позировала для порнографических карточек? — спросил Гудинас.

— Сдалась вам эта Бените, капитан! — подпрыгнул на стуле Буткус. — У меня и без нее забот полон рот. Она отказалась. Очень грубая женщина...

— Кстати, в последний раз Бените видели вблизи от фотоателье. В прошлую среду.

— А в прошлую среду меня как раз не было на работе. Целый день у начальства заседали, — обрадовался Буткус. — Пинкявичус командовал в ателье, а у этой Бените свои шашни с Пинкявичусом и с его племянником Тадеушем. Я за них отвечать не собираюсь.

— Зачем вы так настойчиво приглашали ее недавно для повторного оформления витрин?

— Это Пинкявичус велел мне взять ее на пару недель во что бы то ни стало. Видно, хотел расплатиться с ней таким образом за то, что она гуляет с ним и Тадеушем. У них свои дела. Сам видел...

— Расскажите подробнее...

— Как-то ночью, полмесяца назад, примерно, заявляется Пинкявичус, требует, чтобы я взял снотворного для инъекции и со шприцем шел к нему в машину. По образованию я фельдшер, могу уколы делать. Взял я лекарство, шприц, спустился, а у них в машине Бените сидит — пьяная и всю ее трясет. Тадеуш держит девчонку за руки, а она вырывается, плачет. Ну, сделал я ей укол — притихла. Поехали отвозить ее домой. Мы с Тадеушем Магду по лестнице тащили: лифта в доме нет. Еле довели: вырывалась, пьянь несчастная. Так что нализалась она в компании со старым Пинкявичусом и Тадеушем.

— Что из себя представляет Тадеуш?

— Племянник Пинкявичуса. Шмукас его фамилия. Мать его и отец умерли, вот Пинкявичус и воспитывал парня.

— Займитесь Пинкявичусом и Тадеушем! — приказал полковник, когда Буткуса увели.

— Вчера к Пинкявичусу ездил Глушаков, — сказал Гудинас. — Пинкявичус очень болен, еле передвигается. В четверг на прошлой неделе его доставили на «скорой» в больницу. Но в понедельник он потребовал отпустить его под расписку. Ничего заслуживающего внимания Пинкявичус Глушакову не сказал.

— Съездите к нему еще раз, — приказал полковник. — И осторожно расспросите про Бените, про записочки. И Тадеушем поинтересуйтесь. Как следует.

В дверь постучали: принесли акт экспертизы. Гудинас прочитал его, нахмурившись, передал полковнику. Отпечатки пальцев, ранее обнаруженные на полиэтиленовых мешочках, в которые были упакованы деньги в портфеле, найденном у тетки Магды, и те, что остались на фотографии, которую держала Гирич на допросе, совпали.

— Свяжитесь с прокурором и возьмите санкцию на обыск квартиры Гирич, — сказал полковник.

В кабинет вошел Глушаков.

— Извините, товарищ полковник. Разрешите обратиться к товарищу капитану?

Раймонис кивнул.

— Товарищ капитан, срочное сообщение: гражданка Гирич пыталась покончить с собой. В настоящий момент увезена в больницу машиной «скорой помощи».

Полковник выразительно поглядел на Гудинаса.

— Выезжайте немедленно!

Едва Гудинас вернулся в кабинет, позвонила сотрудница из его группы, которая была послана следом за Гирич.

— Что у вас, лейтенант? — спросил ее Гудинас.

— Видела молодого человека, который час назад приходил к Гирич, — доложила она. — Ее он, естественно, уже не застал...

— Так. И куда он пошел?

Лейтенант назвала адрес и номер квартиры. Адрес показался Гудинасу знакомым. Он глянул в записи. Так и есть — в этой квартире живет Пинкявичус...

— Буду через полчаса, ждите, — сказал он.

Приехал раньше. Расстроенная сотрудница поджидала его в подъезде.

— Сбежал, — объяснила она. — Минут двадцать назад, как ошпаренный, выскочил из дома и кинулся через проходной двор на улицу. Я не успела за ним. Видела, что он сел в такси.

Гудинас, укоризненно посмотрев на нее, вздохнул...

Поднялись на третий этаж. Гудинас позвонил. За дверью ни звука. Он нажал на ручку. Дверь отворилась. В прихожей было темно. Гудинас осторожно отворил дверь в комнату. Здесь сильно пахло лекарством. Гудинас нащупал выключатель, зажег свет. На софе, лицом вниз, неподвижно лежал полный седой мужчина. Возле софы валялась кислородная подушка. На тумбочке стояли пузырьки, горкой лежали разноцветные таблетки.