Развеселившийся народ не хотел расходиться, но Ведунья закричала:

– А теперь по домам! Дел у всех много, завтра невестины смотрины: кто как ткёт, кто как шьёт, кто как вяжет. И жениховские: кто как рабочий инструмент куёт, или горшки крутит, или на корзины лозу плетёт. Не забудьте про колодки для невест и женихов! И главное! Пора готовиться к походу за солью. Тимослав, закрывай хмельные корчаги!

– Ведунья, подойди ко мне, – негромко позвала Умила волховицу.

– Что, княгиня? Вроде бы всё идёт по правилам.

– Только что заметила, – княгиня огляделась. – А с хутора Лужково никто не приехал.

– Так они ж там окончательно с ума посходили. Как начали ставить брагу для крепкого напитка, понасажали сады, пшеницу и просо не сеют, так и спиваются. К нам им стыдно ехать, они сами себе понаставили богов.

– Неужели не боятся? – удивилась княгиня.

– А чего им пьяным-то? – пожала плечами Ведунья. – Страх и совесть в браге утопили.

Через два дня после Крещения, в пустые дни седмицы, на строительстве церкви горожане успели растопить кострами землю, вырыть котлован, вбить рядами колья, чтобы они держали лежни-брусья и… всё. Работать на великий праздник Масленицы они отказались. Все до одного. На стройке остались только монахи, вместе с отцом Николаем, непривычно одетые для горожан в длинные тёплые рясы на волчьих или заячьих шкурах.

Новгородский младший воевода Лихва со своими дружинниками, решил заново пройтись по домам и, либо вывести горожан на работу, либо забрать ещё по овце или козе, если кто не повесил на шею крестильный крестик.

Об этом Лихва и боярин Юлья заявили князю Белогору за ужином в поварне. Всегда спокойный князь смотрел на гостей с тихой ненавистью. Воевода Лихва ел лениво, в обед обожрался осетриной. Но свиную рульку держал крепко, а руки вытирал о скатерть. Боярин Юлья ел осторожнее, придвинув к себе ближе поднос с молочным поросёнком и кувшин с брагой.

Зашедший в поварню воевода города Сукромля Горыня уверенно сел напротив нежеланных гостей и тихо проговорил:

– На Масленицу никого заставлять работать не будем, иначе люди поднимут бунт. И мы, дружинники, поддержим наших горожан.

Одет сегодня Горыня был в простую одежду, не в военную. Из-за густых волос и бороды, широкий в плечах и высокий ростом, он смотрелся лесным вепрем. Лихва был чуть меньше, а низенький боярин Юлья выглядел зайцем перед кабанами, хотя сидел в военных кожаных портах и в кольчуге.

– Ты охренел, Горыня? – Удивился Лихва. – Ты попрёшь против Новгородского князя?

– Правильно решил мой воевода. – Медленно проговорил князь Белогор. Роста князь был среднего, не толстый и не худой, возраста такого, что уже воспитывал трёх мальчишек и девочку. Но взгляд тяжелый. Сразу было понятно – князь. – Нельзя принуждать народ работать. Вы и так с крещением много страшного наделали. А ты, Лихва, и ты, Юлья переждёте седмицу, попьёте пива, у меня его отдельный человек варит, а по утру будете ходить на работу строить церковь.

– Дай мне Гаяну на седмицу, князь, – непривычно просяще сказал Лихва.

– Гаяну не дам, – как отрезал Белогор. – Она не мыльница, она наложница. В городе есть пара мыльниц, у меня для гостей подрабатывают. А Гаяну не трогай. Даже когда женюсь, её от себя не отпущу.

– Это смотря какая тебе супруга достанется, – усмехнулся Лихва. – Меня мачеха воспитала, в дружину продала, когда своих нарожала. Строгая, очень. Так отец её до сих пор боится и другой супруги не привёл.

– Отец Николай настаивает, – встрял в разговор Юлья, вытирая ладонью рот от жира с куска поросятины, – что Масленица бесовский праздник и его нужно отменить.

– Да ты чего, Юлья? – Повертев хрустнувшей шеей, Лихва отпил пива из высокой кружки. – Я ещё хочу жить, а если запретить Масленицу, то народ поднимет бунт. Не-ет, мне и так ночью приснился Золотоволосый Сварог и грозился, если буду лютовать, отсохнет мне правую руку, в которой я не смогу держать меч. Но уезжать тоже пока нельзя. Нужно возвести хотя бы половину церкви, а то из монастыря Великому князю отправят грамоту, и у нас отберут всё, что мы здесь набрали.

Развалившийся на лавке Юлья отложил на лавку свой меч в богатых кожаных ножнах с дорогими каменьями, и пил не из кружки, а прямо из кувшина.

– А чего мы тут набрали? – громко удивился он. – Нас пятеро, не считая раненого дружинника. Пока до Новгорода доедем, так телёнка сожрём, хлеба подъедим. Половину баранов нужно отдать монахам, у них скоро закончится пост. Что останется?

– Не боитесь гнева наших богов? – лениво поинтересовался Горыня. Не дожидаясь ответа, он встал, сплюнул в сторону и вышел из поварни.

– Что это с ним? Плюётся при нас, – удивился Юлья.

– Кузнец Любоград, которого забили твои дружинники при крещении, был его двоюродным братом, – помрачнел князь.

– Н-да, – Лихва почесал сальные волосы. – Мудьёво получилось. Но ведь кузнец нашему дружиннику спину перебил молотом. Боец лежит, не встаёт. Помрёт, наверное. Нехорошо получилось.

– Нехорошо? – усмехнулся Белогор. – Половину города избили, мужики до сих пор обижены, синяки на теле считают, челюсти на место ставят. – Стряхнув со скатерти объеденые дружинниками кости на пол, он сердито выговаривал: – Дом кузнеца с кузней сожгли, хозяина до смерти забили. Две супруги горелую кузню делят, а третью, младшую, они вообще выгнали. И отправилась она с дочерью в деревню Явидово, в нищету. А ты говоришь «нехорошо?»

– Баба-то хоть красивая? Я её видел только в слезах, не разглядел, – прекратил неприятный разговор Лихва.

– Одним удом мужики думают, – проворчала Гаяна, войдя в поварню. Молодка цвела самым ярким бабьим цветом, когда тело в соку, а седины ещё нет. Да и одета она была празднично. – Младшая жена у Любограда, тётка Малина, очень красивая, но не для тебя.

– Значит, не пропадёт, – равнодушно заключил воевода, стараясь не пялиться на желанную наложницу. – Лады, князь, посидим ещё в твоём городишке. Мои дружинники помогут монастырским мужикам строить церковь.

– Я тоже буду строить, – пообещал боярин Юлья, не отводя взгляда от лаптей Гаяны под длинной юбкой с расшитым подолом, представляя её стройные полноватые ноги под юбкой. Ещё ни одна баба за всю жизнь ему так не нравилась. – А с Крещением получилось жестко… Хотя бывало и хуже. У тебя, князь, Волхов Ветер мудрый, сумел обойтись малыми смертями.

Отказавшись от Крещения, семеро стариков из разных семей ушли в дом Волхва Ветра на край города и там сожглись, разложив горящие лучины по всем углам домишки. Во время пожара они уже спали на полу и по лавкам, а до этого пели песни и плясали, топая изношенными за долгую жизнь ногами, готовясь к уходу в Верхнее Лето, где всегда тепло и сытно.

Чтобы люди не мучились, Волхов Ветер оставил старикам жбан грибной настойки, от которой люди на время сходят с ума, а потом крепко спят, если не отравились до рвоты. В тот скорбный день Ветер, стоя на княжьем холме, видел, как сквозь тёмный дым над его горящим домом поднимаются вверх светлые облачка семерых душ.

Стариков, что сожглись в его доме, хоронить по отдельности не стали. Разбили до основания глиняную печь, сгребли обгоревшие тела на середину пожарища, завалили сверху недогоревшими брёвнами и заново подожгли. После закидали кострище землёй и получился погребальный холм.

Родственники стариков плакали, пели, даже немного плясали на холме, отмечая тризну со скромной закуской и брагой… и утром разошлись по домам готовиться к Масленице.

Забитого новгородскими дружинниками кузнеца Любограда сожгли и закопали на общем кладбище его две первые супруги и четыре сына. Младшую Малину к обряду не допустили – выгнали на зимнюю дорогу вместе с дочкой, отдав им только сани и кобылу.

– Возьми из хозяйства, что можешь увезти, Малина, – с многолетней неприязнью сказала старшая жена Любограда. – И больше здесь не показывайся. – Он тебя больше нас любил и этого мы тебе не простим.