– Понимаешь, Паша, с инвалидностью у тебя будут льготы, хотя бы на покупку лекарств. И в больницу можешь обращаться без всяких направлений. Сделай это, пожалуйста. Сделай для нас. – И он, обнимая её с пацанами вместе, обещал.

Потом начались поездки по больницам и кабинетам. Много раз он, стоя в очередях или мотаясь через весь город за справкой, а потом в другой конец города – за другой, порывался всё бросить. Но жена терпеливо и спокойно убеждала его закончить начатое, и он снова вступал в бой. Наконец, почти через месяц, он всё собрал и ещё через месяц ему назначили комиссию.

* * *

На комиссию он приехал с вечера, ночевал на вокзале и утром на первом автобусе поехал по адресу. Поехал специально раньше, чтобы попытаться пройти всё одним из первых. Месяц назад он сдавал сюда своё дело, поэтому приехал к заветной двери быстро. Эта широкая чёрная дверь находилась сразу за остановкой и, чтобы не стоять, он сел на лавочку на крытой автобусной остановке. И немножко даже закемарил. Но когда хлопнула входная дверь, проснулся и выглянул из своего убежища. Из «волшебной», как он для себя

окрестил, двери вышли двое. Один – здоровый бугай в дорогом спортивном костюме, с широким лицом и громким голосом. Другой – наоборот, небольшого роста, вертлявый и, как показалось Пашке, заискивающий.

Вначале говорил маленький:

– В общем, Мишенька, всё в норме. К твоей инвалидности никто не придерётся, всё у тебя по закону.

Тот громко отвечал:

– Ну, спасибо тебе, Олегович, помог. Так что говоришь, мышца у меня в ноге сохнет? А? – и он громко захохотал. Маленький суетился, улыбаясь и потирая руки.

– Конечно, деньги не большие, но льготы хорошие, а деньги всегда пригодятся…

– Да, деньги я тебе отдавать буду, мне корочка нужна для дел. – И здоровяк опять засмеялся.

– В общем, Олегович, «будешь у нас на Колыме» – пьём коньяк, жрём шашлык! Хорошо? – маленький хихикал и кивал лысой головой. Здоровяк сел в недалеко стоявший роскошный автомобиль и, прогудев, уехал.

Маленький постоял ещё, оглядываясь по сторонам, потирая руки и внимательно поглядывая на них. Затем зачем-то понюхал правую и, громко хмыкнув, вошёл в дверь, перед этим тщательно вытерев ноги. Посмотрев на часы, Пашка подошёл к заветным дверям.

«Буду здесь стоять, а то набегут сейчас инвалиды! – он засмеялся мыслям. – Всё хорошо.»

Пашка был в очереди самый первый. Но, когда услышал из кабинета «очередной, входите», вдруг засомневался и пропустил вперёд пожилую женщину, которая громко ругала власть, не дающую ей инвалидность, хотя она всю жизнь «корячилась» на стройке, да ещё, как оказалось, зря. Она всё время спрашивала его с издёвкой:

– А ты-то чего? Ведь молодой и морда нормальная, и не хромаешь, а туда же…

Как назло, позади его все оказались пожилыми претендентами на инвалидность, и за него никто не заступился.

Минут через двадцать женщина выскочила, радостная, словно выиграла в лотерею очень много денег. Мужик, который был за нею в очереди, поднялся и пошёл в кабинет. Пашка сказал, что его очередь, но мужик, не слушая его,

спокойно зашел и закрыл дверь.

– Моя очередь будет, ладно? Я же пропустил женщину, а мужик сам прошёл. – Пашка встал и подошёл к двери.

Здесь вообще стал чувствовать себя, как, наверное, лошадь на продаже. На него все стали оценивающе смотреть, только что зубы показать не просили. За время, которое мужик был в кабинете, Пашка взмок. Через полчаса он всё-таки вошёл.

Маленький кабинет с ширмочкой. Слева сидит женщина лет сорока, тёмная, в чёрных роговых очках, с большой родинкой между верхней губой и носом. Прямо – тот самый лысый мужик, которого он видел утром около больницы. Справа – ещё одна женщина, прямая и дородная, возвышающаяся над столом, как гора. Эта смотрит прямо, на пальце теребит толстое кольцо и тихонько мычит.

Пашка назвал фамилию. Чёрненькая быстро нашла пачку его документов и, начав листать, стала невнятно торопливо читать.

– Когда упал, трезвый был. – Мужик, приподняв плечи, был похож на орла, – и что, действительно, одиннадцать дней был без сознания? – Пашке было стыдно, он ведь был выпивший тогда, но ответил утверждающе.

– А как же ты выжил? – чёрная с недоверием шевелила бумажки, – может, и не так всё страшно было?

Пашка совсем потерялся. Помолчав, ответил, стараясь держать себя в руках:

– Может, и не страшно, не помню, точнее не знаю, какой был тогда. Но сейчас очень голова болит, почти постоянно. И тошнит…

– Понятно, – прервал его врач-мужик, – раздевайся до трусов.

И началось. Сначала к себе подозвала врач-Гора. Эта стучала по коленям, проводила острой ручкой по животу, отчего Пашка вздрагивал, заставляла показывать язык и доставать рукой до носа. Все эти манипуляции она громко озвучивала: «Реакция нормальная, язык чистый, немного правит, координация нормальная, в нос попал со второго раза…»

А Пашка, слыша всё это, как мог, старался, как бы желая понравиться врачам. Подошёл Лысый. Этот сначала заставил опуститься на корточки, затем, держа сзади за плечи, приказал подниматься. Подняться было очень трудно, но Пашка, отчаянно напрягшись, заваливаясь на левую ногу, всё-таки встал.

– Хорошо, – Лысый показал на лежак за ширмой, – ложись. – Руками согнул ему колени, потом подал обе руки, с выставленными указательными пальцами, – жми сильнее, сильнее.

Пашка жал, что есть силы – так жал и старался, что вспотел. Лысый тоже что-то комментировал, но быстро и невнятно, поэтому в голове Пашки ничего не оставалось.

Потом настала очередь Чёрной. Эта заглядывала к нему в глаза через тарелочку с дырочкой, просила повторить скороговорку, которую он довольно чётко повторил. Потом, смотря в глаза, спросила, вдруг:

– Какие праздники знаешь? – Пашка сразу не мог вспомнить, но, подумав секунды три, ответил:

– Новый год!

– Хорошо, а ещё?

«Что-то дуру гонят, путают что ли?» – он вспомнил, обрадовавшись: – Пасха!

Чёрная улыбнулась: – Хороший праздник, а ещё?

«Что ты, блин, пристала?» – подумал Пашка, а вслух сказал: – День рожденья!

– Чей же?

– Как чей – мой! Ваш-то, какой мне праздник?

Все по очереди негромко засмеялись. У Пашки отлегло от сердца: «Ну, наверное, всё нормально, не зря мучился». От сознания, что всё вроде получается, ему стало как-то вдруг хорошо, и он вместе со всеми тоже засмеялся.

– Ну, одевайся. – Чёрная что-то дописывала в листки, пока Пашка одевался. Потом он опять сел около её стола.

– Ну что ж, Алексей Олегович, я не вижу у этого молодого человека никаких причин на инвалидность, всё у него более-менее нормально. Как ваше мнение? И ваше, Наталья Аркадьевна?

Лысый сказал, что по травматике всё хорошо, а врач-Гора, оказавшаяся невропатологом, тоже выдала положительную резолюцию.

– Здоров!

– В общем, молодой человек, медицинская комиссия в составе врачей высшей категории (она назвала всех по имени-отчеству, с озвучиванием медицинских регалий, назвав себя Аллой Наумовной), не нашла у вас показаний для назначения вам инвалидности.

У Пашки отнялся язык. Он, конечно, не считал себя совсем уж конченым, но, не притворяясь, далеко не был здоровым.

– Да нет, это… я работу не брошу, мне бы лекарства, чтобы подешевле, всё так дорого – не укупишь, а голова болит… – Он поворачивался через плечо то вправо к Лысому, то влево – к Горе.

– Мне не работать нельзя, у меня же дети, их надо поднимать…

– Вот что, молодой человек, тебе же компетентные люди говорят: не положено, и все органы у тебя нормально работают. С нас же тоже за вас спрашивают и проверяют, не можем же мы всем подряд лепить инвалидность только за то, что детей надо кормить? – Лысый, поднявшись и оперевшись о стол, был опять похож на орла. На его лице было написано такое возмущение, что, по его мнению, Пашка должен был сгореть со стыда.

– Не положено?! А кому положено? Толстому буржую, у которого детская травма мизинца на левой ноге, ему? Или его тёще, у которой изжога от мучного? Или кому-нибудь, кого судят за миллионные взятки, в суд предоставить, мол, инвалид? Так, да?