Как, пожалуй, и я.

Мы немного поговорили, и он заметил:

– Ты явно на взводе, Клэр. Что-то случилось?

Я пересказала ему утренние новости об утонувшей девушке.

Он сочувственно на меня взглянул.

Ход его мыслей был ясен. Он беспокоился, что это происшествие разбередит мою боль. Дождь. Беспокойное море. Опрокинувшаяся шлюпка. Тело Мелоди в воде.

Я видела свое отражение в его глазах.

Клэр на грани.

Я понимала его волнение.

Он наверняка не раз видел женщин в таком состоянии.

Напряженных. Взвинченных. Нервных. Кажется, вот-вот потеряют самообладание.

Он думает, в таком состоянии женщины способны на все.

Возможно, он прав.

Я села в машину, вставила ключ и завела двигатель.

Выезжая на улицу, я поймала собственный взгляд в зеркале.

Холодный, жесткий, непреклонный. Он испугал меня саму. Мистер Коэн прав: способна на все.

По дороге на занятие я миновала аукционный дом, где раньше работала. Я больше не бываю там, потому что та Клэр, которую знали коллеги и покупатели, – общительная, дружелюбная, забавная – совсем не та Клэр, что теперь, – измученная, задерганная, вечно настороже: лос-анджелесская версия безумной жены на чердаке.

Мелоди было четыре, когда я впервые взяла ее с собой на аукцион. Макс поехал с нами. Мы гуляли по залам, где висели картины. Мелоди смотрела во все глаза и не могла усидеть на месте. Ее заворожила серия картин под названием «Фантазия». Это был причудливый мир парящих лиц, зрячих деревьев, кораблей с крыльями бабочек вместо парусов. Сплошные диковинки, все шиворот-навыворот. Мелоди они забавляли.

Макс посадил ее себе на плечи. Они составляли единое целое, там, где кончался один, начиналась другая. Гармония их отношений в ее физическом проявлении казалась мне столь же волшебно-прекрасной, как эти картины.

Но теперь я зарабатываю на жизнь, преподавая французский. Язык, которому меня научила мать.

Ее звали Мартина. Она была парижанкой до мозга костей: элегантная, утонченная, с острым умом. Она восхищалась родным языком, и у нее был очаровательный выговор. Французский язык лился из ее уст словно музыка – каждое слово было в нем звучной и чистой нотой.

Я помню, как сидела у нее на коленях и с восторгом слушала, как она повторяет числа, дни недели, времена года.

Они звучали песней в моих ушах.

По вечерам, укладывая меня спать, она говорила: À demain. Je t’aime très fort. Bonne nuit[3].

Эти простые фразы убаюкивали, точно колыбельная.

Она умерла, когда мне было семь. Отец нашел другую, а мне в наследство достался язык, который она научила меня любить, язык, где каждое слово напоминало о ней.

Многие мои ученики думают, что французский – это сказочный язык, который станет их проводником в другую, прекрасную жизнь. Они мечтают переехать в Париж – город света, город любви. В мечтах они наслаждаются вином в бистро. Рассуждают об искусстве. Находят вечную любовь, которая не знает разочарований.

Будь все так просто, весь мир жил бы в Париже.

Язык обозначает, кто ты и что ты чувствуешь. Иногда я говорила Максу: Je t’aime. И пускай он не знал французский, смысл моих слов был для него ясен – «я люблю тебя».

Когда-то, в первые годы совместной жизни, пока Мелоди еще не выросла, я говорила эти же слова Саймону.

С тех пор все изменилось.

И Саймону я хочу сказать только одно: Je vais me battre.

Это вызов, ведь он хочет, чтобы я отступила перед его могуществом, его угрозами.

Он хочет, чтобы я так или иначе исчезла. Никому нельзя вставать между ним и его желаниями.

Je vais me battre.

Я буду сражаться.

Моя новая жизнь в качестве учительницы французского началась с листовок. Сначала я собиралась убедить потенциальных учеников, что смогу подстроить занятия под их нужды, создам расслабленную атмосферу и проявлю гибкость в том, что касается времени и места.

Ава, моя подруга, предупредила, что мужчины неправильно поймут «гибкость» – как и «расслабленную атмосферу».

– Им только повод дай, – добавила она.

Я восприняла ее предостережение всерьез, поэтому флаер гласит: Клэр Фонтен, учительница французского – и ни слова о гибкости и расслабленности.

Я указала электронную почту и телефон, но скрыла адрес, хотя в наше время отыскать его в Интернете не составит труда. Я продублировала объявление на Thumbtack, Craigslist и других сайтах для поиска работы.

Теперь я ехала на занятие и пыталась припомнить то время, когда я была беспечной и доверчивой, когда будущее не казалось мне угрозой, а прошлое – обвинением.

Когда-то я училась в Париже, прогуливалась по легендарным бульварам, ходила в музеи, говорила на языке, который казался мне родным. Это был мой город-убежище, в нем я пряталась от кошмаров детских лет. Тогда мне попалась цитата греческого философа – не помню, кого именно: мы делаем не то, что можем, – мы делаем то, чего не можем избежать. В то время это мрачное высказывание не казалось мне насущным или неотвратимым.

Зато теперь кажется.

Мой путь лежал в район Плайя Виста. Я вожу старенький PT Cruiser, который не вылезает из мастерской: он то и дело хрипит, протекает и разваливается на части. Увидев его впервые, Ава не смогла сдержать смех. Она обозвала его «машиной для лузеров». Но я чувствую странное родство с трясущимися и дребезжащими вещами, которые побывали в разных переделках, но ухитряются оставаться единым целым.

Дзинь.

Я старалась не отвлекаться от дороги. Наверняка кто-нибудь из учеников решил отменить занятие. Или кому-то понадобился учитель французского. Но после утренних угроз Саймона этот звук выбил меня из колеи.

Свернув на обочину, я схватила телефон с приборной панели.

Сообщение от некоего Фила.

Он нашел мой профиль на сайте знакомств OKCupid – я зарегистрировалась там однажды вечером, когда одиночество стало невыносимым.

А ты за4отная! Французский знаешь? Вау!!! И на 42 не тянешь. Зафрендишь?

Ава бы ответила саркастичным: Еще 4его!

Но к чему эта издевка? Он просто нагрубит в ответ. Ава обожает подзуживать мужчин подобным образом. Она частенько показывает мне, как ее насмешки приводят их в бешенство. Градус повышается. Послания огненными стрелами пронзают киберпространство.

Аву этот обмен оскорблениями только веселит.

А я замечаю, как быстро мужская обида сменяется злостью.

Поэтому я вежливо ответила: Скоро переезжаю из Лос-Анджелеса, но спасибо.

Конечно, у меня и в мыслях этого нет.

Но я тут же представила, как впопыхах нагружаю машину вещами и под покровом ночи несусь по автостраде. Меня озаряет свет фар – сзади приближается другой автомобиль. Кто-то преследует меня?

И тут сзади и в самом деле пристроился внедорожник.

Огромный и черный, похожий на танк внедорожник. Я проезжала по бульвару Сансет, и он то приближался, то отдалялся, будто исполнял странный танец. Водителя не разглядеть, переднего номера не было. Определить задний номер не получалось – каждый раз, когда я пыталась замедлиться и пропустить внедорожник вперед, он тут же притормаживал.

Водитель специально избегает сближения или это просто поток машин так движется?

Лишь однажды, на светофоре, он вырулил на соседнюю полосу, но боковые окна оказались наглухо затонированными.

Я представила себе лицо невидимого водителя – непреклонное, расчетливое. Он внимательно смотрит на меня, изучая, словно мишень.

Подходящее слово.

Движущаяся мишень.

Загорелся зеленый, я выжала газ до упора и затем резко свернула в ближайший переулок. В зеркале заднего вида я заметила, что внедорожник проехал прямо.

Вцепившись в руль, я пыталась убедить себя, что водитель внедорожника не имеет ко мне никакого отношения. Я развернулась и поехала по привычному маршруту, то и дело поглядывая в зеркала. На каждом перекрестке я вертела головой направо и налево – вдруг откуда-то снова вынырнет все тот же черный внедорожник: мой простейший маневр едва ли мог обмануть опытного водителя.