– Ногу поранил? – тревожится старший.

– Нет, свело. Едва доплыл. Хорошо, что у берега почти.

Юра пытается говорить со спокойной уверенностью, но глаза выдают недавний испуг.

– Иди, давай, в палатку, оботрись и одевайся быстрее, – велит Толя и хмурится. – А то не утонул, так простудишься.

– Маме только не говори! – отзывается из палатки Юра.

– Ладно, сами грамотные.

Толя одевается сам, потом берёт ложку, зачерпывает из котелка, дует и, обжигаясь, пробует:

– А ничего супец! Наваристый!

– Ты мне-то хоть оставь! – шутливо возмущается младший из палатки, энергично и шумно растираясь полотенцем.

– Сколько ложек? – с ответным юморком отзывается Толя, и братья смеются.

– Юр, слышишь?

– Что?

– Мазь прихвати. Одолели кровососы! Аж в ложку с супом липнут.

– Ага.

Брат выбирается из палатки с тюбиком в руке.

– Ой, а солнце-то село! Прозевали!

– То-очно, – с сожалением тянет старший.

На севере почти в полнеба яро алеет заря. Там, где село солнце, далёким костром пышет горизонт. Такое ощущение, словно огненный шар совсем рядом, просто укрылся за тальниковым островом и, если подняться на холм, то непременно увидишь его приплюснутый, набирающий силы для нового дня круг.

Насытившись, братья спешат под брезент палатки от полчищ комаров.

– Сколько сейчас?

– Час ночи, – отвечает Толя, взглянув на часы.

– Здорово, да?!

– Что?

– Солнце встаёт в один день, а заходит уже на следующий!

– Да-а. Будто и не заходит вовсе.

– В Салехарде, наверно, так и есть. Там же Полярный круг?

– Ага. На Ямале вообще здорово. Кругом только тундра, небо и солнце! Там сейчас и белых ночей нет. Всё день и день.

– Классно! Не верится даже.

Незаметно проходит час. Золотисто-румяное зарево неторопливо передвигается с одного конца острова на другой.

– Гляди, – замечает Юра, – луна.

Толя внимательно шарит глазами по светлому безоблачному небу.

И правда, над Обью, одинокая, словно никому не нужная, блёкло розовеет слегка выщербленная с правого бока луна. Попранная владычица неба полярных ночей. С каждой минутой всё ярче раскаляется кромка земли и неба.

– Как будто все Шурышкары горят! – восклицает Юра с восхищением.

– С Салехардом вместе, – заворожённо следом добавляет Толя.

Братья выбираются из палатки.

– Сейчас взойдёт, – с ожиданием в голосе произносит старший брат и неотрывно глядит на зарю.

– Ух ты! – выдыхает, обернувшись, Юра. – А в Мужах-то уже взошло!

Толя оборачивается и согласно кивает:

– Точно! На холме потому что.

В первых лучах розовеют притихшие дома. В окнах играет рассвет. Бело-сине-красный флаг на здании районной администрации кажется розово-лазурно-алым.

С минуту Шебалины любуются родным селом и снова устремляются взглядом на север. Почти в то же мгновение тёплый луч ярко ударяет в глаза и заставляет прищуриться. Поначалу крохотный, уголёк светила всё больше раскаляется, растёт, превращается в полусферу и наконец, оранжево-красным шаром отрывается от горизонта, заливает светом всю низину Оби.

– Здравствуй, солнце! – радостно и шутливо выкрикивает Юра и машет рукой.

Толя весело смотрит на брата и тоже вскидывает руку:

– Привет!

Потом дурашливо прибавляет:

– А мы тут тебя всю ночь ждали! Целый час и двадцать минут!

Братья раздувают присмиревший огонь и кипятят воду для чая. Воспрянувший костёр отгоняет комаров, и они мельтешащей кучей-облачком недовольно отлетают в сторону. От горчащего запаха дыма оживают вдруг тёмные валуны дремлющих коней, они лениво поднимают головы и долго нюхают воздух.

На природе время течёт незаметно и быстро. Уже раннее утро. Солнце всё выше поднимается в небо и начинает припекать. По Оби пляшет целая россыпь золотых зайчиков.

Пора обратно в село. Шебалины заливают тлеющие угли костра, собирают палатку и отправляются домой.

Поднимаясь на первый пригорок Мужей, Толя и Юра ещё раз обернулись назад. Зелёный луг плотно затянулся жёлтыми облаками. Это один за другим раскрылись, встречая новый день, пушистые солнышки одуванчиков.

Над ещё спящими улицами, над речной низиной зычно разнеслось беззаботное ржание коней. И, словно приветствие, отозвался ему со стороны Киевата долгий раскатистый гудок теплохода.

В Мужах зимы лютые, долгие. Приполярье. Сразу за селом – укутанная, заметённая частыми буранами тайга: ее последние отроги. А дальше, ближе к Салехарду – уже почти настоящая тундра с редкими чахлыми островками леса. Бескрайняя, оснеженная на долгие семь, а то и восемь месяцев. Тягуче медленно, как капля смолы из обломленной ветки кедра, выдавится из-за южного горизонта усталое декабрьское солнце, нехотя лизнёт верхушки елей за Мужами, и снова – мимолётные сумерки да бесконечная ночь.

Не зря говорят, что детская память цепкая, яркая. Всё, что связано у Виктора с Мужами, с малолетством, отрочеством, до мелочей помнится. То одно, то другое всплывёт из-за громады дней светлым облачком, откликнется добрым эхом. Постучит в окно ветер с родины, зашелестит по заиндевелому стеклу сухим, колким снегом и всколыхнёт, расцветит полярным сиянием воспоминания в душе, то грустные, то весёлые, но сердцу дорого и мило каждое. Так и в этот вечер.

Старый дом на две половины, в котором жила Витина семья, молчаливо встречает восход солнца да глядит умудрённо помутневшими стёклами окон на заречный тальниковый берег Оби. Лишь тихими ночами скупо перешёптывается он с двумя вековыми елями, что стоят рядом, у самой дороги, с незапамятных времён. Этот дом и две ели – молчаливые свидетели Витиного детства, и наверняка помнят все его шалости и приключения. А особенно этот забавный случай.

Сколько ж ему тогда было? Лет пять, не больше. Несмышлёный любопытный проказник.

Стояли жуткие Рождественские морозы. Даже старики головами качали, мол, лет двадцать пять такого не было. Витя третий день сидел дома. «Алёнушку» – детский сад, в который ходил, закрыли из-за холодов. Он сам видел, как в комнате их группы торчащие в полу шляпки гвоздей покрылись толстым слоем инея.

Пока мама на работе, Витя в первой половине дома, у бабушки с дедушкой. Баба Юля посадит мальчугана рядышком на диван, возьмёт в руки азбуку и буквам учит. Ей в этом умении равных нет. Всю жизнь баба Юля в системе народного образования проработала. Сначала учителем начальных классов была, потом заведующей в детских садах. И всё это на севере, где к обычным школьным и детсадовским проблемам бытовых забот непочатый край: от заготовки дров до вечной нехватки канцелярских принадлежностей и книг.

Сегодня баба Юля с внуком до буквы «пэ» добрались. Бабушка показывает на рисунок и спрашивает:

– Что на этой картинке нарисовано?

– Дерево, – говорит Витя, – срубленное.

Баба Юля по-доброму усмехнётся, помолчит и иначе спросит:

– А как называется то, что от срубленного дерева остаётся?

Внук напряжённо моргает и, вспомнив, счастливо выпаливает:

– Пень!

– Правильно! А теперь послушай, как я говорить буду: п-ень, п-алка, п-арус, п-апа… Что я для тебя голосом выделила?

– Пы.

– Так. Только правильно надо говорить «пэ».

– Пэ!

– Молодец. Вот, это ещё одна буква. Запомнил, какая она?

– Да.

– На табуретку похожа. Правда?

– Ага.

Баба Юля берёт карандаш и что-то пишет на бумаге, аккуратно выводя печатные буквы. Потом протягивает листок Вите.

– Ну-ка, догадайся, что я тут написала? Все буквы в слове тебе уже знакомы.

Мальчик старательно хмурит брови и шевелит губами.

– Пэ-е-лэ-и-кэ-а-нэ.

– Ну, что получилось?

Витя неуверенно говорит:

– Пеликан. А что это?

– Это птица такая, – поясняет баба Юля, – далеко на юге живёт. У неё, представляешь, под клювом большой мешок из своей же кожи есть!

– А зачем?

– Пеликан крупной рыбой питается. Поймает мама-пеликаниха в море рыбину, положит в свой мешок и улетает к берегу, чтобы самой съесть или птенцов накормить.