Когда велосипедист-акробат уставал, они ложились на живот поперёк банкетки, клали книжку – одну на двоих – вниз, на пол, и читали, свесив головы. Проглатывали очень быстро, но всё по Димкиному вкусу. Сначала это был Фенимор Купер, Майн Рид, Саббатини, Дюма; позже – Стругацкие, Брэдбери, Айзек Азимов. Книги были из шкафа Прекрасной Казашки, одна лучше другой, только «Библиотека приключений» чего стоила!

Тая переворачивала страницы, не спрашивая. Потому что читали они, как это ни удивительно, с абсолютно одинаковой скоростью.

Когда Димка был в пятом, а Тая в шестом, лето было посвящено Джеку Лондону.

Начали с «Северных рассказов». На «Сивашке» споткнулись о «скво». Сноска гласила – «индейская женщина». Они посмотрели друг на друга, и Димка, как незнакомое, попробовал слово на вкус:

– Скво…

Оно возникало в тексте тут и там, и они глазами искали его – Таино второе имя, которое звучало теперь по-новому и приобретало иной смысл. Этот смысл вдруг стал главным и расставил многое по своим местам. Надолго. На все последующие годы.

Они глотали рассказы один за другим – «Сын волка», «За тех, кто в пути».

Потом шли «Мужество женщины», «Северная Одиссея», «Тайна женской души», «Неожиданное».

Шелестели страницы. Димка сосредоточенно пыхтел, кусал губу и слегка дёргал головой, а Тая, не шевелясь, водила глазами по строчкам.

Прочитанное обсуждать не стали. Всё и так было понятно.

Слово прочно засело в голове, тревожило, требовало считаться с ним и знать о себе то, о чём раньше можно было только догадываться. Своё предназначение. А именно – быть рядом всегда, в любой ситуации, что бы ни случилось. Как в книжке: прокладывать лыжню, чтобы собаки не упали от усталости. А когда упадут, тащить на себе лёгкие санки с Димкой, которого смертельно ранил медведь. И нести поклажу вровень с мужчиной. И варить похлёбку из кожаных ремешков, срезанных с верха мокасин, и съедать только половину своей скудной порции. И…чего тут думать, когда всё уже решил и написал за всех скво – Пассук, Лабискви, Унгу, Эдит и за неё, Таю, мудрый и гениальный Джек Лондон.

Это был мощный переворот в сознании. Теперь можно было не мучиться выбором: хорошо – плохо. А просто быть рядом и спасать от беды.

– Да Аля, убери чайник! Скорее! И включи погромче. Новости, про пленум! Сейчас скажут…

«…Генеральным секретарём Центрального Комитета КПСС пленум единодушно избрал товарища Горбачёва Михаила Сергеевича. Затем на пленуме выступил Генеральный секретарь ЦК КПСС товарищ Горбачёв Михаил Сергеевич. Он выразил глубокую признательность за высокое доверие, оказанное ему…»

– Не выключай, Аля! Давай уж дослушаем.

– Чего тут слушать, Келбет Гумаровна? Ну Горбачёв какой-то. Нам-то что? Кого поставили, тот и… Нас не спросят. Вот чайник теперь остыл. Сейчас, подождите, снова газ зажгу.

– Аполитичный, равнодушный человек ты, Аля. С такими светлое будущее не построишь.

– Смеётесь, что ли? И всё-таки: класть в сельдь под шубой яйцо или нет? Вы вот – кладёте? Я с этим вашим пленумом всё пропустила.

В подвале Димка делал бомбы. Ну не бомбы, конечно, а горючие и взрывные смеси. Иногда, не утерпев, испытывал мелкие дозы полученного вещества.

Во время испытаний Тая должна была стоять на шухере на улице у подвального окна и фиксировать результат. Запоминать, какого цвета шёл дым. Чем вонял. Искрило в подвале или нет. Если что – сразу давать сигнал о прекращении опытов.

Их полуподземное окно выходило на неширокую второстепенную улицу, и пространство перед ним было плотно занято старыми деревьями, порослью, непролазными кустами, которые густыми ветками прямо-таки лезли в оконный проём. Поэтому проходило это довольно незаметно: кусты здорово рассеивали дым. И поскольку взрослое население дома днём было на работе, его жидкие струйки из окна могла видеть только какая-нибудь бабушка. Или девочка. И думать, что вот, наверное, дворовые мальчишки баловались с линзой и подожгли какие-нибудь щепки-бумажки и, что учитывая вечно сырое и тёмное заоконное месиво, можно особо-то не волноваться.

А у Димки был несомненный талант. Во-первых, он так грамотно организовал пространство, как-то гусеницей выгородил узкий коридорчик за входными досками, что если они были отодвинуты в сторону, то возникал мощнейший сквозняк, который моментально вытягивал химический дым через окно каморки. Во-вторых, с самого начала своих экспериментов интуитивно ухитрялся правильно рассчитать дозировки составляющих и, сколько бы ни жёг и ни устраивал микрохлопков в подвале, жильцам не нанёс никакого ущерба.

Только себе. Потому как руки были всегда в коричневых подпалинах и синюшных точках; обломанные ногти – жёлтого цвета, с вечной траурной каймой. В седьмом классе при очередном эксперименте ему поранило мочку левого уха, просто срезало крохотный кусочек снизу, и всё. Видимо, каким-то осколком железа или стекла. Тая не спрашивала, потому что всё равно бесполезно.

Кровищи было… В панике она заливала йодом ухо, а попутно и щёку, прикладывала огромные комки бинта, которые страшными мясными розами падали на высокие ящики из-под яблок, заменяющие экспериментатору лабораторный стол.

Кое-как получилось остановить кровь и залепить пластырем. Два дня удавалось прятать ухо от бабушки, прикрывая его длинными лохмами и смываясь из дома с раннего утра. На третий заметили, конечно, и разразился скандал.

Допрашивали обоих на их кухне с криками, угрозами, слезами и валидолом. Димка чем-то отбрёхивался, Тая молчала как партизан, упорно воткнувшись взглядом в чугунный сифон раковины.

Ясно, что не добились ничего.

А мочка обрубленной осталась навсегда. Она как-то немного, слегка будто подвернулась к щеке и стала чуть-чуть короче правой. А так ничего. Димкины патлы всё занавешивали.

Начиналась дружба со всем, что горит и взрывается, как и у всех, с карбида и спичек. Потом – обычный набор начинающего взрывотехника: марганцовка, алюминиевая и магниевая стружка, глицерин, аммиачная селитра, целлулоид…

Шипя и дымя, летели из рук Димки-третьеклассника ракеты, сделанные из алюминиевого цилиндрика из-под валидола и целлулоидной плёнки с диафильмами, которых в бабушкиных запасах нашлась целая здоровенная коробка. И всего-то надо было – туго свернуть плёнку, запихать её в патрончик и проткнуть иглой дырку в крышке. Потом той же иглой – раскалённой – дотронуться через дырку до горючего материала, и… – восторг.

Потом были карбидные бомбы в бутылке из-под шампанского, дымовухи, взрывпакеты. Бертолетова соль и мечта о белом фосфоре.

Таю немного пугало то буйное эйфорическое состояние, в которое впадал Димка, когда от его рук взрывались, искрили, дымили самодельные бомбы. Но остановить его было невозможно, приходилось терпеть и приноравливаться.

С каким-то тоскливым чувством, сидя в подвале на деревянном чурбаке, она наблюдала, как Димкины руки соскребают серу со спичек, добавляют ещё штук пятнадцать просто отрезанных головок, затем заворачивают всё в шар с помощью чёрной изоленты, приматывают подобие бикфордова шнура – косой заборчик из тех же спичек…

Ура!.. Бомба летела огненным салютом, плюясь яркими вспышками загорающихся поочерёдно спичечных головок…

Испытывали на стройке – их «полигоне» – в тёмное время суток. Бабушке внук набрехал, что занимается исследованием «Поведение насекомых, ведущих ночной образ жизни», и выторговал право на пятнадцать-двадцать минут исчезать из дома вместе с Таей с наступлением полной темноты. Для убедительности держал на своём подоконнике банку с парой-тройкой пауков или каких-нибудь многоножек, таская её как маскировку каждый вечер туда-сюда.

– Не противодействуйте, Келбет Гумаровна, – трогая соседку за плечо и ни на йоту не веря своим словам, горячо просила мама Аля, когда они с Прекрасной Казашкой пили на кухне чай, ожидая юных натуралистов. – Ну что здесь плохого? Ребёнок – смотрите – имеет постоянное увлечение – раз. Интересуется живой природой. Стремится наблюдать – два. Потом научится делать выводы. Приобретает практические навыки – три. Почём мы знаем – может, это станет впоследствии его профессией… Какой, какой… Учёного, конечно. Исследователя. Мы же, взрослые, легко можем разрушить хрупкие ростки, способности, которые дала ребёнку природа. И потом, что вы переживаете, с ним же Таюша.