В этих условиях единственным регионом в Европе, где при создании новых государств теоретически мог быть применен национальный принцип, оставались турецкие Балканы. Здесь великие державы обладали значительной свободой действий в деле государственно-территориального переустройства. Содержание территориальных статей Сан-Стефанского прелиминарного мирного договора 1878 г. внешне перекликалось с принципом права национальностей. Вновь создающемуся болгарскому государству должны были отойти все провинции, большинство населения которых, по господствовавшему тогда в Европе убеждению, составляли болгары. Но в действительности позиция России (которая не забывала о собственных стратегических приоритетах) базировалась на сложившемся к этому времени церковно-административном делении на Балканах. Территория Болгарского княжества определялась с учетом существовавших на тот момент границ болгарского экзархата, т. е. фактора, в конечном счете, религиозного, а не национального.
Под нажимом других держав Берлинский договор 1878 г. был заключен на основании традиционных принципов международных отношений: стратегического равновесия и соблюдения интересов держав и коалиций. Но он содержал одно не встречавшееся ранее постановление: в ст. 4 равные с болгарами политические права гарантировались не только мусульманскому, но и православному греческому и румынскому населению Болгарского княжества[6]. Такой подход можно рассматривать как прообраз международной защиты прав меньшинств по национальному признаку. При этом договор содержал также традиционные статьи о равенстве всех граждан Болгарии, Черногории и Сербии независимо от различий в верованиях и исповеданиях.
Вплоть до Великой войны международные отношения строились без учета национального принципа. Лондонский, Бухарестский и Константинопольский мирные договоры 1913 г. по-прежнему фиксировали право на международную защиту по конфессиональному признаку.
Начало мировой войны по существу ничего не изменило в подходе держав к вопросу о праве наций на самоопределение. В лучшем случае, как это было сделано в совместном меморандуме правительств Великобритании, Франции, России и Италии от 14 августа 1914 г., давались туманные обещания исправить европейскую карту на этнической основе, чтобы обеспечить прочный и долговременный мир на континенте[7]. Фактически же имелись в виду лишь территориальные приращения победителей за счет побежденных, без конкретизации их размеров и места. Д. Ллойд Джордж откровенно признавал, что в это время «никто не думал об освобождении угнетенных наций Европы и Турецкой империи от оков, наложенных на них иноземными властителями. Это была война в защиту слабых государств от дерзкого и агрессивного милитаризма, а не война за освобождение угнетенных народов»[8]. Сходным образом оценивал ситуацию и Э. Бенеш: «…Франция, Англия, Италия <…> Россия <…> три года <…> подходили к проблеме с точки зрения государства, а не нации, не представляли себе отчетливо, что означала война с Австро-Венгрией с национальной точки зрения. Поэтому они до последнего момента хотели сохранить габсбургскую монархию»[9]. Упоминания о национальных целях в обращениях монархов Италии, Болгарии и Румынии при вступлении этих стран в войну в 1915 г. были только прикрытием высокими патриотическими мотивами не всегда обоснованных, с этнической точки зрения, территориальных претензий.
Из всех воюющих государств только Сербия в Нишской декларации скупщины от 7 декабря 1914 г. заявила, что целью войны является «освобождение и объединение всех наших неосвобожденных братьев сербов, хорватов и словенцев». По мнению современных исследователей, эту декларацию следует трактовать не как воплощение югославянских тенденций, проявлявшихся в предвоенной политической жизни Сербии, а как средство давления на союзников Сербии в их переговорах с Болгарией и Италией об условиях вступления в войну, а также как военно-пропагандистский инструмент для разжигания межнациональных противоречий в Австро-Венгрии с целью ее ослабления[10].
Весьма знаменательно, что сербские деятели, в том числе Н. Пашич, называли славян дунайской империи «соплеменниками», т. е. склонялись к немецкому пониманию нации. Об этом говорит и выдвижение ими задачи объединения всех югославян в одном государстве.
Сдержанность руководителей государств в публичном формулировании территориальных целей войны частично компенсировалась заявлениями военных командований на восточноевропейском театре войны, заинтересованных в благожелательном отношении к их войскам нетитульного населения прифронтовых областей. В августе 1914 г. главнокомандующий русской армией Великий князь Николай Николаевич Романов обратился от имени Николая II с двумя воззваниями. В обращении ко всем народам Австро-Венгрии, напечатанном на девяти языках, говорилось: «Вам, народы Австро-Венгрии, <…> [Россия] <…> несет теперь свободу и осуществление Ваших народных вожделений <…>. Россия стремится только к одному, чтобы [каждый из] Вас мог развиваться и благоденствовать, храня драгоценное достояние отцов, язык и веру, и объединенный с родными братьями жить в мире и согласии с соседями, уважая их самобытность»[11].
А в воззвании к полякам выражалось пожелание, чтобы рухнули делящие польский народ границы и произошло его объединение под скипетром российского императора, а также содержалось обещание, что «под этим скипетром возродится Польша, свободная в сохранении своей веры, языка и самоуправления»[12]. Сходные обещания звучали в обращении русского командования к полякам, распространенном 9 сентября 1914 г. в занятом русскими войсками г. Черновцы: «По причине лояльного отношения русских поляков к нашей войне, его императорское величество распорядился сообщить всем полякам, что нынешняя война является освобождением всех славян, в том числе и поляков. Его императорское величество обещают, что если с Божьей помощью победно окончит войну, то все части бывшей Польши, находящиеся как под немецкой властью, так и австрийской и русской, объединит в одно автономное целое под властью Российского императора»[13]. Но все эти воззвания были подписаны главнокомандующим, а не царем. Аналогичным образом поступили австро-венгерский и германский императоры, от имени которых их военные пообещали в августе-сентябре 1914 г. полякам Царства Польского освобождение от русского господства.
Вопрос о праве наций на самоопределение уже задолго до войны привлекал внимание левых и либеральных сил Европы и Америки. Во время войны они заметно активизировали деятельность по созданию организаций и движений с целью выработать и заставить правительства внедрить в практику такие принципы и нормы международных отношений, которые навсегда бы исключили войну из арсенала политики. Т. Г. Масарик вспоминал, что его друг историк Р. У. Сетон-Уотсон в беседе с ним еще в октябре 1914 г. выразил удивление, он «делал акцент на государственно-правовую историческую программу; в Англии уже тогда ожидали от нас и от других в Австро-Венгрии большего акцента на национальную программу»[14]. В числе принципов, общих для всего этого широкого движения, было безоговорочное признание права наций на самоопределение и собственную государственность. Весьма показательны в этом отношении решения международной рабочей конференции в Циммервальде в сентябре 1915 г., «Декларация прав и обязанностей народов», принятая 6 января 1916 г. Американским институтом международного права, резолюция Конгресса национальностей, состоявшегося в июне 1916 г. в Лозанне и другие акты. Первое время правительства еще могли игнорировать эти настроения, но по мере затягивания войны и возрастания критических настроений в обществе делать это было все труднее.
