Мы начали двигаться, но вместо того, чтобы «бить» дорогу впереди, Ладога и Десятый крутились вокруг меня, как приклеенные. В конце концов мне это быстро надоело.

– Вы первый раз, что ли? – спросил я.

– Один вперед, прокладывать дорогу, второй замыкающим. Вот ты – я ткнул в Десятого – Иди вперед. Ты – я указал на Ладогу – Идешь последним, и чтобы никто не отстал.

Нахмурившись, оба новичка разошлись по указанным местам, и дело пошло быстрее. Доложив 545-му, что мы выходим на север, так как подошли двое новичков, я предложил ему подсечь газопровод с другой стороны, так, чтобы в результате мы встретились именно на нем. План был замечательный, но, к сожалению, природа оказалась сильнее. На газопровод не смогли выйти ни мы, ни группа 545-го. Разлившийся до десяти метров в ширину ручей, не дал нам соединиться в нужной точке. Опера решительно двинулись штурмовать водную преграду.

– Куда вы, ну! Сейчас найдем переход! – еле успел остановить их 545.

Метров через двести мы наткнулись на хлипкие бревна, кое-как наваленные поперек ручья. Будем переходить, делать нечего.

Десятый не без труда переходит на другой берег и стоит там, не понимая, что делать дальше. Туда же стягивается и группа 545-го, теперь нас приличное количество, и пойдем мы к выходу куда быстрее, но сначала надо переправить через ручей оставшихся. Я перебираюсь на другой берег с ребенком на руках и отдаю его Десятому прямо в руки. Не ожидавший такого поворота Десятый не сразу оценил произошедшее.

– Понесешь? – спросил я, в сущности, не сомневаясь в ответе, но мне была интересна реакция, ибо я видел какое-то нездоровое навязчивое желание нести именно четырехлетнего мальчика. Хотя, признаться, потом я уже понял, что основная цель была не нести по лесу, а именно вынести из леса, в штаб… под вспышки фотоаппаратов.

Новички… что с них взять. Там адреналина больше, чем мозгов. Потом успокоятся, со временем.

– Да, да, да! – замотал головой Десятый, перепутав да и нет в координации кивков головы и отрицания. Вышло по-болгарски.

Я же, утратив к нему интерес, вернулся на средину ручья. Оценив масштабы бедствия, я понял, что без геройства тут не обойдется и слез в ледяную воду. Опера, мгновенно поняв замысел, ринулись в тот же ручей, встав с двух сторон от скользких бревен и подняв руки вверх, так, чтобы получились хоть какие-то перила. Ладога, посмотрев на нас, в нерешительности тоже сполз в воду. Женщина перебралась без приключений, опера практически вынесли ее на руках. С двадцатитрехлетним пришлось повозиться, выглядел он лет на пятнадцать, а крупная дрожь все никак не переставала долбить его конвульсиями. Он несколько раз срывался с бревен, но упасть мы ему, разумеется, не позволили.

Собравшись на другом берегу, и пересчитавшись по головам, чтобы никого не оставить, мы двинулись по газопроводу в сторону дороги. Довольно быстро стало ясно, что идти по нему мы не сможем. В лесу каждое свободное пространство быстро заполняется новой растительностью. И в результате, что на просеках, что на газопроводах, за пару лет образуется непроходимый забор из стволов и веток, который куда гуще любой реликтовой чащи.

Кандей предлагает вернуться и попробовать выйти через лес, прямо в СНТ, но я, глянув на наших пострадавших, категорически не соглашаюсь. Вряд ли они осилят еще одну переправу и два километра под проливным дождем. Кандей предлагает пробиваться на запад, в то самое проклятое Мишутково, ибо до него по карте примерно шестьсот метров леса и еще столько же поля, но туда на опушку теоретически можно подогнать машины. Опера быстро связываются со своим начальством, чтобы переориентировать все службы, включая скорую помощь, на новую точку выхода. Пока мы стояли, выбирая новое направление, тощий Ладога и пухлый Десятый устроили фотосессию с ребенком на руках. Опера удивленно вскинули брови и посоветовали начать побыстрее двигаться. Им эта фотосессия была совершенно непонятна.

Лес по пути на запад оказался гораздо более проходимым, чем весь предыдущий путь. Мы уже ждали что он вот-вот закончится, и на опушке нас будут ждать три теплые машины полиции, как, вдруг, все дружно уперлись в трехметровый забор.

– Твою мать… – рявкнул кто-то из оперов.

– Петрович! Ты тут?

– Да! Тут мы, – ответил из-за забора невидимый собеседник.

– Калитка, падла, заварена!

Вместо поля перед нами оказался недостроенный поселок, обнесенный по всему периметру глухим забором. Кандей, прикинув периметр поля, сообщил, что забор придется обходить километра три.

– Чего делать-то? – опера продолжили диалог с голосом из-за забора.

– А я знаю? Перелазьте, если сможете. Машины я подогнал, тут они! Охрана там борзая, еще и пускать не хотели! – гневно прошипел невидимый голос.

Я взметнулся на забор и уселся на него верхом, свесив ноги по разные стороны. С другой стороны забора была полная темень, в которой кто-то сопел и тихо матерился, пытаясь продраться ближе.

– Давайте пацана первым, – сказал я операм.

Опера, не церемонясь, выдернули из рук Ладоги ребенка и подняли его на вытянутых руках, передавая мне, чтобы я перенес его внутрь периметра.

– Ты там аккуратнее с ним! Есть там кому передать-то?

Я врубил фонарь вниз, осветив пыхтящую в темноте фигуру. Погоны резанули по глазам двумя звездами.

– Да нормально все! Вон тут целый лейтенант внизу, – успокоил я начавшую в голос ржать компанию.

– Чего вы ржете-то? – никак не мог понять я.

– Лей-те-нант… – сдавленно донеслось из темноты.

Я еще раз включил фонарь, направив его вниз. На меня снизу вверх смотрело круглое лицо, а из тени офицерской фуражки светили те самые две звезды и два, черт побери, просвета.

– Простите, та-арищ подполковник, я Вас случайно в лейтенанты разжаловал, не видно ни пса, – оправдывался я, глядя поверх подполковника и пытаясь разглядеть хоть что-нибудь еще среди кустов, травы и грязи. С другой стороны забора смех уже перешел в неприличный гогот.

– Да ладно, все нормально, – сказал подполковник.

– Давай сюда мальца!

Я аккуратно отпустил сверток с пледом, в котором тихо сидел четырехлетний Дима.

Подполковник бережно взял на руки ребенка и медленно пошел к машине, стараясь не упасть и не уронить бесценный груз.

– Давайте женщине поможем теперь, что ли?! – взял я за руки пострадавшую и потянул на себя, что было силы. Снизу помогли опера, а сверху на забор успел взгромоздиться и 545-й. Дружной компанией мы перекидали через забор всех по одному, последним на землю за забором шлепнулся опер размером с трехстворчатый шкаф.

– Вот черт, не видно же ни фига! – возмутился он. – Понастроили, уроды!

Ладога с Десятым тем временем уже перемахнули через забор и залезли в первую машину, в которой отогревался четырехлетний Дима.

Подполковник стоял в нерешительности. Мест на всех, естественно, не хватало и он не знал, как разрулить эту ситуацию прямо здесь и сейчас.

– Пострадавших заберите, а мы сами дойдем, тут рядом уже, – сказал 545.

Мы остались с операми на дороге, а машина с пострадавшими, Ладогой и Десятым укатила к точке сбора, месту, где уже ожидала машина скорой помощи и целая орава волонтеров, которые уже вышли из леса и ждали финала.

– Ребят, ну вы как? – спросил я, окинув взглядом грязных и изодранных оперов.

– Да нормально все. Бывало и хуже.

– Ну вы монстры! В одних полуботинках в лес.

– Да хрен с ними. Ребенок же! – почти обиделись опера.

Мы достали из укладок термосы и разлили на всех оставшийся чай, а потом шли, шатаясь, по грязной дороге, медленно приближаясь к штабу, пытаясь раскурить размокшие вдрызг сигареты. В штабе было светло и многолюдно, а также очень шумно. Воробьева поздравляла Ладогу и Десятого с их первым «найден жив». Откуда-то взялись телевизионные камеры. И, собственно, их наличие и объясняло то, что в штабе было очень светло. Отовсюду были слышны крики «молодцы» и аплодисменты. Мы встали чуть поодаль от образовавшегося круга. Опера вопросительно посмотрели на меня и на 545-го.