И тем не менее, переезд пришёлся очень кстати. Я, как кошка, в первую же неделю нашла самые уютненькие места в этой большой квартире, обустроила свой уголок, сплела ловец снов, еле-еле раздобыв совиные перья в местном зоопарке, купила на стипендию небольшой клетчатый пледик и огромную чашку с изображением заснеженного города, выудила из бабушкиных «складов» в глубинах шкафа старые, вязанные цветными нитками вещи и решила, что судьба оставила их здесь персонально для меня. Кроме того, я обнаружила в соседнем доме весьма занимательное место – библиотеку, – и жизнь понеслась намного быстрее с воображаемым вылитым на бумагу миром.
Так я и жила, погрязнув во всём, что меня окружало, и хорошем, и плохом, но мне на тот момент это было нужно, как кислород. Я даже нашла неподалёку от дома секцию ушу и пошла туда, вопреки всем косым взглядам и заявлениям мамы, бабушки и многочисленных тёть, что мне бы не помешало заняться музыкой. Я и так умею играть на гитаре – Игорь научил, – но родители об этом не знали. Они вообще смутно представляли мои способности в разных сферах деятельности. Но это моя вина. Они мной интересовались, просто в меру, не досаждая своими: «Я сказал – и точка!». Я сама редко им рассказываю, чем занимаюсь в свободное время, поэтому как личность они меня знали не многим больше друзей. В смысле, прежних друзей…
Этих друзей, кстати, было совсем немного. Помимо Игоря, ещё двое, но Игорь всегда был на первом месте. Зато всю жизнь меня окружала толпа хороших знакомых, товарищей, приятелей, но настоящий друг – один, которому я сумела простить даже предательство. А иначе и быть не могло: я не держала на него зла, но испытывала очень сильную досаду, Игоря, по факту, ни в чём не обвиняя. Ведь он действительно знал меня во много раз лучше родителей и хорошего для меня сделал куда больше, чем всё моё окружение. Он создал для меня именно такую дружбу, которая возникает между людьми спустя десятилетия тесного общения, как раз то, что мне было так необходимо. Порой я гостила у него неделями; ни о чём не предупредив, я могла совершенно спокойно прийти из университета к нему в квартиру, приготовить яишенку и по-хозяйски спросить: «Поделиться?». Бывало, что, приходя к себе домой, Игорь заставал меня спящей в его кровати, и он к этому относился абсолютно нормально. Меня он не будил, а когда сам уставал, ложился рядом и, приобняв, засыпал у меня на плече. Он прекрасно знал, как лечь так, чтобы я не проснулась. Да и вообще, он знал меня всю до мельчайших подробностей: знал, как я чутко сплю, знал, сколько соли сыпать в салаты, знал, что я люблю носить из одежды под каждый случай, знал, какие вещи мне нравятся у него, знал, какое печенье я покупаю и в каком магазине, – словом, всем бы таких друзей, но только чтобы они не уезжали. С такими друзьями везде чувствуешь себя дома, но расставание с ними равносильно побегу из прекрасного дворца в старую тёмную хижину. Слишком тяжело потом привыкнуть жить без них, тяжело становится даже чай пить – ведь вся твоя жизнь служит одним сплошным напоминанием о проведённом вместе времени.
Тяжело. Да, даже несмотря на все плюсы, которые я нашла в переезде и смене жизни, мне было тяжело. Не хочу жаловаться, но за отсутствием понимающего собеседника я начинаю сильно нервничать.
Особенно стало туго накануне Нового года. Потому что закончилась учёба и у меня осталось слишком много времени на собственные мысли – грустно. Грустно и больно – я вновь чувствовала себя и брошенной, и никому не нужной. Ведь по факту так и было. Друзей у меня больше нет, а у родителей не одна я. Моей сестре внимания и воспитания доставалось в большей мере, но этим я всегда была довольна. Повторю: родители всегда мной интересовались, но только в таком количестве, чтоб я не казалась брошенным ребёнком. Они особо не переживали, когда я возвращалась домой ночью и прогуливала школу и институт (я этим не злоупотребляла), и не волновались, если у меня садился телефон во время пар или если я ночевала у Игоря. Он больше обо мне заботился, и меня всё устраивало. Единственное что, я прекрасно знала, что если я, допустим, уеду учиться за границу или, предположим, выйду замуж и стану жить с мужем, никто из моих родственников не будет по мне скучать. Обычно меня этот факт радовал – так я ощущала себя свободной, – но именно сейчас он меня угнетал. Я бы хотела быть нужной. Хотя бы маме.
Под Новый год настроение совсем упало. Мне не хотелось праздновать, я бы сейчас предпочла закутаться в одеяло, немного почитать и заснуть на всю ночь так крепко, что бы меня не разбудили ни артиллерийские залпы, ни пушечные выстрелы, но прекрасно понимала, что легче мне от этого на душе всё равно не станет.
Гости уже понемногу начали собираться у нас – и в квартире стало шумно и неспокойно. Я люблю предновогоднюю суету, но сейчас она меня… не то чтобы раздражала, а просто выводила из состояния равновесия. Часам к одиннадцати, когда уже подвыпившие родственники, сидя за столом, начали петь задушевные песни, я вдруг осознала, что постепенно куда-то улетаю, отрекаюсь, вхожу в иной мир. Это случалось теперь очень редко – Игорь отучил. Подобные состояния – симптомы начинающейся шизофрении, но больше контролировать меня некому, поэтому я спокойненько поговорила с кем-то воображаемым, пока все были увлечены не мной. Я говорила с троюродной сестрой. Она года два назад разбилась на машине. Странная была девушка, но, даже несмотря на дальнюю кровную связь, что-то общее у нас было. Она была чрезмерно смелой для этой жизни, наверно, даже судьба решила, что на Земле ей не стоит задерживаться надолго, но тем не менее, она любила жить, как малое дитя, и семью любила, хотя и не зависела от неё. Логично, что она будет на Новый год именно здесь, где все близкие люди поют песни и радуются жизни – празднуют… Я разговаривала с ней… Мне ведь никто не мог доказать обратное, мне никто не мог доказать, что её тут нет.
Послушав речь президента, моё семейство развеселилось ещё сильнее. Куранты пробили двенадцать раз, и на мгновение воцарилась тишина – все загадывали желание. И я тоже. Я загадала, чтоб всё было хорошо, ибо не знала, что желать – у меня всё было. Загадала и запила желание первым за сегодняшний вечер бокалом шампанского, а потом равнодушно оглядела застолье. Бабушка со своим родным братом тихонько обсуждала современный театр. Бабуля часто складывала руки в замок и потом начинала выразительно жестикулировать – я очень люблю её манеру общения, в моей бабушке есть что-то аристократическое. В отличии от них, дедушка говорил шумно, он дискуссировал с моим папой и двумя дядями о политике, размахивая пустым бокалом так, что все остальные невольно пригибались, дабы в них ничего не полетело. У дедушки очень красивые глаза – как вишни, только сейчас они затуманены алкоголем, а так очень красивые… О чём беседовали мама и три женщины, приходившиеся мне тётями, я не слышала, но довольно долго наблюдала за одной из них, с белоснежной кожей и светлейшими мягкими волосами до поясницы. Я когда-нибудь с ней пообщаюсь. Почему-то мне казалось, что человек с такими волосами не может быть неинтересным. По левую руку от меня мои двоюродные братья воодушевлённо решали вопрос, когда лучше поехать на картинг. Я бы тоже хотела погонять, но почему-то подумала, что лучше не вмешиваться.
Посидев за праздничным столом ещё минут пять, я незаметно ушла в другую комнату, родительскую спальню. Напрасно. Здесь мне лучше не стало. В горле неприятно першило, да так, что глаза слезились и непрерывно просили сна. Мне абсолютно ничего не хотелось, и подобные состояния волновали меня куда сильнее, чем гнев или страх: отсутствие желаний побуждает бездействие, а бездействие – деградацию.
Я легла лицом к стене и стала разглядывать обои, такие странные, с такими сине-фиолетовыми узорами на бежевом фоне. Потрогала, поковыряла рисунки пальцем и попыталась полежать с закрытыми глазами – ничего, скоро ведь всё кончится: и депрессия моя, стоклятая, кончится, и это шумное застолье, и университет, и жизнь, и я… и я кончусь. Почему-то мне казалось, что кончусь я быстрее всего вышеперечисленного, но грустно от этого не было, напротив, было бы неплохо сегодня «кончиться».
