Прямо под садом нашего дома – вершины деревьев парка, а когда цветут липы – голова кружится от медового запаха. Левее от сада – крыша гостиницы «Парк», построенной дедом. Дорожка от нее ведет прямо в парк, к раковине для оркестра. Дальше – площадка с нарзанной галереей.
В начале ХХ в. развернулась сдача в аренду казенных земель для дач, в городе был разбит новый парк. В 1910–1911 гг. Кисловодск стал первым в России самым быстрорастущим зимним курортом и главным центром их культурной жизни. В курзале Владикавказской железной дороги играл большой симфонический оркестр, с которым выступали А.К. Глазунов, М.М. Ипполитов-Иванов, В.И. Сафонов, ставились оперные спектакли с участием приезжих знаменитостей.
Выход из парка ведет на Базарную площадь мимо стеклянной струи и источника. По этой дороге мы ходим, вернее, нас водят по воскресеньям в церковь на той же площади. Нас восемь человек детей – три мальчика и пять девочек. Мы должны идти попарно, а сзади папа и мама.
Церковь большая, с голубыми куполами. Когда звонят к обедне или всенощной, у нас в саду хорошо слышен колокольный звон, хорошо и грустно немного. Около церкви похоронены дедушка и бабушка, потом брат, умерший от ран на германской войне, потом папа, потом мама – два белых мраморных креста. Теперь все сровнено с землей, и можно определить место только по могиле Ярошенко, расположенной неподалеку…»
Могилы Сафоновых уничтожены, когда (ок[оло] 1932 г.) был взорван собор и затем на месте собора, окружавших его могил и Соборной площади сооружены Красная площадь и сквер.
…На первом плане панорамы – нагромождение домов разных размеров, узкие улочки этой части города мы как-то не знаем – ходить туда незачем. Разве в аптеку, где продаются разные штуки для фейерверка – колеса, фонтаны, ракеты, римские свечи и бенгальские огни в папиросных гильзах. Папироса стоит 1 коп., но если берешь дюжину, то она стоит пять копеек. Все эти штуки – предмет моего страстного увлечения. Когда теперь я смотрю на салют – красиво. Но какое волшебство было в этих копеечных огнях, как очаровательно били огнем фонтаны и крутились колеса!..
За городским парком находилась Крестовая гора, а за нею – ряд безымянных холмов до входа в парк. Улица, на которой проживали Сафоновы, носила название Эмировская, она делилась на владения бабушек Сафонихи и Барановичихи – двух кисловодских старожилок. Участок небольшой, на склоне. А над парком в густой зелени был виден только балкон на втором этаже старого бабушкиного дома. С балкона виден почти весь Кисловодск. Прямо под садом дома – вершины деревьев парка, и когда цветут липы – голова у сестер кружилась от медового запаха.
На Крестовой горе против ворот нашего дома еще только намечена граница того участка, на котором потом построит свой дом тетя Настя Кабат.
Участок небольшой, на склоне. Потом он будет увеличен за счет отвесной каменной стены со стороны улицы и насыпанной земли. Потом там будет построен очень удобный и поместительный дом, разведен сад с прекрасным цветником и с отвесной стены водопадом польются кусты вьющихся алых роз – но все это потом.
Левее от сада – крыша гостиницы «Парк»… В ней всего сорок номеров. Нам, детям, ходить туда запрещено – чтобы не шумели. Дорожка от нее ведет прямо в парк, к раковине для оркестра. Дальше – площадка перед нарзанной галереей. Нарзан бьет в резервуар сильной струей. Хорошенькие подавальщицы подают стаканы: кто хочет – с сиропом, кто просто так. Дальше – Тополевая аллея. В Гражданскую войну ее вырубили, чтобы не мешала стрелять, не служила укрытием. Не знаю, возобновили ли ее теперь.
Вверх и направо от галереи дорога ведет к Курзалу (там теперь приютился музей музыкальной и театральной культуры) и железнодорожному вокзалу. Позднее на моей памяти там был тоннель, увитый диким виноградом, в жаркие дни приятно тенистый. А за ним – Доброва балка. Она только начинала застраиваться, и, детьми, на каменистых ее возвышениях хорошо было ловить ящериц – серо-пестрых, с голубыми и оранжевыми животиками, и зеленых. Чтобы их не попортить, надо целиться несколько впереди их хода, чтобы они сами по инерции попадали под руку, – иначе можно схватить за хвост, ящерица оставит его в руке, а сама убежит. Подержишь ее, полюбуешься ее стройной мордой и отпустишь.
А дальше уже более высокие Синие горы. Лунными ночами мы ходили на них, чтобы к рассвету быть на горе Джинал, пока не появились из ущелий облака и не закрыли Эльбрус и снежную цепь. Перед рассветом холодно – «холодеет ночь перед зарею», и в лунном свете не разберешь, есть ли облака или нет, – цепь гор сливается с лесом. И только когда начинает светать, обозначается теневая сторона склонов. И открывается вся цепь, розовая от зари, – какая редкость! И весь день ходишь с праздником в душе – а горы…
Наверно, ничего прекраснее этого в жизни я не видела».
В памяти Анны о деде Иване осталась только седая борода на две стороны, когда он брал ее на руки. Во время тяжелой болезни он любил, когда ее приводили к нему: «Без нее скучно было бы», а бабушка особенно любила меня за то, что у меня широкие брови, «как у дедушки».
Анна Васильевна: «Стол у нас в доме всегда был хороший, но не без вариаций. То вдруг папа заявит, что надо переходить на вегетарианство, – к столу подают печеную картошку, кукурузу, кислое молоко, вегетарианские супы. Так продолжается недели две.
В конце концов папа жалобно говорит маме: «Варенька, ты бы биточки заказала!» В результате этого выступления папа получил негласное прозвище «граф Сигаров-Биточкин» – за глаза, конечно: посмели бы мы его так в глаза назвать! Называли мы его, тоже втайне от взрослых, Базили.
И снова начинается – кавказский борщ, перепела, шашлык, вырезка на вертеле. И огромные блюда вареников с вишнями. За стол садилось человек пятнадцать с детьми, домочадцами – и постоянно кто-нибудь из гостей. Блюда обносились с двух сторон стола, иначе бы конца обеду не было. Гомерическая трапеза! Кажется, сейчас за три дня не съесть того, что поглощалось с легкостью за обедом.
После обеда все переходили на террасу, в середине которой росли два больших каштана. Ее расширили, а каштаны спилить пожалели, так и оставили… Там пили кофе, в жару подавали арбузы, дыни из погреба, холодные.
Обедали в два часа. Затем до пяти, в самую жару, все сидят в комнатах с закрытыми ставнями, всякий занимается чем хочет. В пять часов – чай.
В это время по дорожке, поднимающейся из парка к нашему дому, начинается нашествие посетителей: какие-то дамы, которым папа с серьезным видом говорит комплименты, от которых, с нашей точки зрения, можно сгореть со стыда, до того они гиперболичны, – а им хоть бы что, все принимают за чистую монету; приезжие музыканты, папины ученики, кого только нет! Постоянно – Евсей Белоусов».
У Анны Васильевны есть еще следующая запись о нем:
«Неистощимый каламбурист: подают пирог с ежевикой – Евсей (Евшлык он у нас называется):
– Вот тут и поживи-ка!
У него большие рыжие усы и открытое русское лицо. Папа рассказывает какой-нибудь еврейский анекдот, потом смотрит на Евшлыка:
– Прости, Евсеюшка, я все забываю, что ты «жид», которого папа очень любит, и братья с ним дружат.
Чаи эти – тяжелое для меня время: я старшая дочь, молодая девушка должна разливать чай. Это не так просто: за столом опять 15 человек. Жарко, хочется пить. 15 человек по 2 чашки – 30, по 3 – 45. У папы насчет чая свои принципы, в чашку наливать только через чайник, а не из самовара. Доливаешь в чайник раз, другой, третий – а они все пьют, конца нет!
Конец все-таки!
Это лучшее время дня. Уже не жарко, самый красивый свет, ходить – одно удовольствие.
Иногда идет все семейство. Тогда папа с мамой идут по дороге в парк, идущей зигзагами. Мы ее называем Professoren – или Idiotenweg – и лезем прямо в гору. Однако теперь мне кажется, что «идиотская дорога» имела свои достоинства…
Пожалуй, отца я помню больше всего в Кисловодске. Он отдыхал, концертов не было, мы больше его видели. То есть что значит – отдыхал? Последние годы, вернувшись опять к роялю, он проводил за ним большую часть времени. Когда же он не играл, то постоянно делал гимнастику пальцев для поддержания их гибкости по своей системе: закладывал большой палец между другими сначала медленно, потом с молниеносной быстротой в различных комбинациях.
