– Это вам нравится?

– Я все время приглядываюсь к стране. Вы же сами, Николай Николаевич, сказали мне, что это высокая честь.

– А вы поверили! Я сказал, чтобы испытать вас!

– Вы так и государя императора испытываете и всех, с кем вам приходится встречаться?

– Неужели вы полагаете, что я приказал вам подобрать команду из образцовых матросов для плаваний через реку в гости к айгунскому амбаню и чтобы посадить вас здесь всех на зимовку? Трепещите!

Случается, что от внезапных выходок Муравьева людей поражает как громом, они теряются, их трясет. Таков стиль правительственный, введенный в обиход покойным государем.

– Холодный климат привычен вам?

– Я вырос в холодном климате.

– Но я не оставлю вас в холодном климате.

Муравьев умеет задать распеканцию, заявить как бы невзначай: «А ну, не велик барин! Одним росчерком пера я могу превратить Амур в Россию, а независимого офицера с такими же взглядами, как у меня, – в нуль».

– Мы с вами люди дела. Вы мой самый доверенный и самый неутомимый спутник. На вас вся моя надежда! Вам будет вручен пакет с бумагами. Шлюпка и команда наготове. Ваши люди. Припасы, продовольствие рассчитал Маслов.

– Да, он говорил мне.

– После сдачи пушек отправляйтесь в плавание с вашими опытными матросами.

– Куда же идти? В Петербург? – В Сибирцеве проснулся ретивый исполнитель. Сорвалось с языка, не утерпел.

Муравьеву самому хотелось бы в столицу! За почестями, за признаниями и славой! Прочитать про себя в петербургских газетах. Но он не старичок, играющий в ордена и звезды, и дела своего не покинет. Он тысячу раз должен доводить дело до конца, пока в душе есть божественный огонь. Ему уже перевалило за сорок, ждать нельзя. Он с честью перешел из одной эпохи в другую. Скоро огонь начнет гаснуть. А дела много. Дело еще только начинается. За нами будущее.

– В другую сторону, Алексей Николаевич. Надо не только известить нашего посла в Китае графа Евфимия Васильевича, что сегодня подписан договор, но и остеречь его от промахов, которые он готов наделать. Туда, откуда, как вы сказали, повеяло на вас раскаленным жаром весны, где знакомые вам горячие ветры. Сон в руку, Алексей Николаевич. Ветры плодородия дуют там с благословенной равнины Китая. Я все решил, еще когда вы играли и пели.

– Что же вы мне раньше не сказали? Ведь я же должен приготовить себя и людей и все необходимое. Зачем было держать в секрете?

– Маслов был с вами в Японии и в Гонконге. Он уже все подготовил, но не знал, куда идти. Завтра поставит всех интендантов на ноги. Я отдам приказания. Маслов – кругосветный моряк. Теперь он – офицер. С богом! В Китай! В залив Печили! На русскую эскадру. К послу Путятину. После разгрома в Кантоне соединенные эскадры англичан и французов, а также американцев пришли на север, в залив Печили, угрожая Пекину. Наш адмирал прибыл туда раньше всех. Остерегите его. А то он заключит договор, который может все испортить. Не сочтите хвастовством, я знаю, что говорю. Из всех англичан я считаю графа Элгина своим единственным достойным соперником. Повидайте его. Какие новые сотрясающие удары наносит он по запертым воротам Китая… Кому и какие удары придется наносить вам, мой дорогой? Вы помните дуэнью в романе «Варфоломеевская ночь», которая, сопровождая героя ночью к любовнице, упрекает его, зачем он берет с собой кинжал, и говорит: «Вам придется наносить там удары совсем другим оружием».

Шутка некстати и оскорбляет молодые чувства Алексея Сибирцева. Муравьев не циник, это не Кавадзи. Знает, как тяжко исполнить его поручение, хочет золотить пилюлю. Но, черт возьми, как, однако, хороша жизнь!

– Я бы дал вам пароход для спуска по Амуру, но пришлось бы останавливаться, рубить дрова. И ночью пароходу нельзя идти. Парусная шлюпка с такой командой пойдет быстрей, чем пароход. В стойбище Бельго живет мой друг – гольд Удога, его возьмете лоцманом в низовья. И с богом! В Де Кастри вас ждет паровой корвет. В Печили! Если же Путятина нет в Печилийском заливе, то в Шанхай. Нет в Шанхае – еще южней, в Макао. Это рядом с Гонконгом. Так, сдав пушки и штуцера и не теряя времени. С раннего утра завтра вас ждет И Шань. Поезжайте в Айгун, явитесь во дворец с полковником Ивановым, представьтесь князю И Шаню, как иностранному генералу офицер армии дружественной державы. Вы берете на себя военно-дипломатическую часть. Полковник и офицеры покажут действие новых пушек. И Шань отправит вместе с вами на полигон своих офицеров. А я готовлю прием и обед китайским послам.

Муравьев еще раз объяснил подробности поручения.

– На полигоне все готово?

– Так точно…

– Я верноподданный государь, и мне, как никому другому, оказано доверие. Его императорское величество проникнут интересом к будущему Сибири. Амур его детище. Я не могу вам даже вкратце всего передать. Вам надлежит оправдать высочайшее доверие…

«Вот и поди ж ты!» – подумал Сибирцев.

– Дорогой мой, я отрешился от былых заблуждений. Не предавая никого. Советую и вам. Тогда дело у вас закипит, какое бы разочарование ни было модно в обществе. Я по-прежнему не верю в несекомые сословия с их ужимками. Но я верю в секомые сословия, за ними будущее.

«Что за страсть у выходцев из знатных родов чернить дворянство, возбуждать народ против самих себя, против своего же, самого образованного и стойкого из сословий? Да как услышит это не грамотный народ, а чернь, да вас же, деклараторов ненависти, потащит на гильотины».

– Впервые русские и китайские артиллеристы вместе будут стрелять по целям как союзники.

– Николай Николаевич! Осмелюсь, однако, еще раз предупредить вас, что китайцы вряд ли примут пушки. Этому причиной не боязнь монгол, через чьи земли должны пройти караваны, а в том, что такие грузы через материк не могут пройти незамеченными. Этого не скроешь. Тогда как в портах можно тайно приобрести от иностранцев все, что вздумается. Надо видеть, что там творится, какая торговля оружием и пушками.

– А вы видели?

– Да, я видел. В Петербурге знают об этом из европейской прессы, скупой на такие признания. Государь утвердил представление Путятина. Его величеству далеко не все известно.

Муравьев слушал, отвлекаясь и о чем-то соображая.

– Уступка их без получения от нас вознаграждения выглядит благородным поступком соседа и обязывает нас к согласию с ними. Это великодушие. А Евфимий Васильевич превращает дело в торг. Китайцы, как известно, хитры, но лишь когда их благородство и великодушие бывают отвергнуты.

– Нет, китайцы так не думают. Не преувеличивайте их благородство. Им сейчас не до того. Прерываю вас. Я генерал-губернатор и приказываю. Помните. Исполняйте завтра же.

«Ну погоди, Муравьев, я отплачу тебе, – думал князь И Шань, слегка опьяненный, довольный и смеющийся от души. Неприятное настроение рассеивалось, и опасения, владевшие им сегодня, когда он отправлялся на дипломатический обед, временно стихли. – Не думай, что ты победил! Сто марок вин! Ты думаешь, что у нас в Китае не найдется сто марок. Научился у французов и на Кавказе, как можно изысканной вежливостью и угощениями задеть человека, нарушить его спокойствие вкусными кушаньями и небывалой почтительностью. Такой едой и винами! Ты думаешь, нам нечем ответить? Такое обилие блюд! Пьянство как из лошадиных ведер. А ты знаешь ли, что на приемах у англичан я и мои китайские сановники показывали, как невкусна западная пища, отталкивали от себя вот такие же кушанья, подаваемые даже на серебре».

И Шань мог бы сказать, что у богдыхана имеется фарфоровый сервиз, который, как считается, прислала ему в дань английская королева. Говорить не стоит про императорскую посуду. Так люди сидят и говорят любезности, а главное и самое интересное утаивают друг от друга. Ради дисциплины и порядка нельзя сказать о севрском фарфоре во дворце Юань Минь Юань. А мятежники на юге убивают императорских солдат, и это уже не тайна. Дрожь пробегает по телу при одном воспоминании о событиях на юге.