Дальше всё покрыто туманом и грязным декабрьским снегом. Отдать долги. Не прощаться. Не тешить себя надеждами. Быть реалистом. Давно не выходил из дома, поэтому и не подумал, что на улице может быть настолько холодно. Впрочем, подобные вещи в этом состоянии меня волнуют меньше всего. Какая теперь уже разница? Это моя последняя попытка, последняя встреча с тобой. Надеюсь, ты хотя бы дома. Скорее всего, почти точно, сегодня всё это закончится. Так не всё ли равно, замерзну я или нет…

Метро. Люди в приподнятом настроении, они ощущают новогоднюю атмосферу, для них вот-вот начнется праздник. Для меня же вот-вот всё закончится. Я не тешу себя излишними иллюзиями и ожиданиями. Но, как это всегда бывает, где-то совсем глубоко теплится едва живая, иллюзорная надежда на чудо. Последнее, чему предстоит умереть. Иначе я бы не делал то, что я делаю, не ехал бы туда, куда еду. Едва живая, иллюзорная надежда на чудо. Последнее, чему предстоит умереть.

В метро даже жарко. В моей голове полный сквозняк, ни одной мысли. Белый шум. Я просто плыву по течению, смирившись с фатумом. Пусть он всё решит, я отдаю себя в его власть. У меня уже нет сил что-либо решать. У меня уже просто нет сил. Именно поэтому я вверяю себя в руки «случая». Раз уж я не могу решиться на это самостоятельно, поставим хоть какие-то условия выполнения.

Пока дохожу до твоего дома, успеваю замерзнуть. Всё-таки дни сидения взаперти в квартире дают о себе знать, сбивается адекватное восприятие внешнего мира. Знакомый дом. Знакомый этаж. Знакомая дверь. Знакомая квартира. И лишь едва знакомый человек. Надежда умирает последней? Сегодня ей придется потесниться.

***

Тишина.

Дрожь.

Руки.

Жар.

Шарф.

Книга.

Кольцо.

Колено.

Тишина.

Обрыв.

Слезы.

Кухня.

Чайник.

Вода.

Сапоги.

Ванная.

Пол.

Запах.

Ком.

Холодильник.

Время.

Кровать.

Кошка.

Темнота.

Дрожь.

Свет.

Глаза.

Надежда.

Дверь.

Пустота.

***

Не помню, как я оказался здесь. В поездке «туда» в голове была полная пустота. В поездке «обратно» пустотой стал я сам, слился с ней полностью, даже воспоминания стали пустым пробелом. Окно открыто нараспашку, лестничную клетку обдувает ледяной вечерний декабрьский ветер. На улице уже совсем-совсем темно. Моя куртка лежит где-то на грязном полу, почему-то я решил, что она будет только мешать. Оконный проем не столь широкий, а куртка объемная. Ветер забирается, кажется, прямо под ребра. Въедается в кости. Я стою, впав в какое-то оцепенение, какой-то ступор. Мозг уже не посылает сигналы. Мы ведь уже всё решили. Якорей не осталось. Ты ставил себе какие-то цели, точнее из последних сил пытался завершить те, что уже были поставлены. Чтобы всё было не напрасно. Чтобы твое пребывание в этом мире имело по итогу хоть какой-то смысл. Чтобы остался хоть какой-то след. Память – вот что имеет цену, когда всё остальное кануло в лету. Гореть, чтобы оставить следы. Чтобы твое пребывание не прошло совершенно бесследно – как будто и не было вовсе никакого тебя. Но эти маленькие якоря испарились, небольшие цели, державшие здесь, были завершены. Ты поставил всё на кон этой поездкой сегодня, этим последним рывком отчаяния, прыжком почти утраченной веры. И проиграл. А проигравшим уготовано только одно.

Если погасить все огни мегаполиса, оставив лишь пронзительный холод колючих звезд, заглушить все звуки урбанистического чудища, то при достаточно сильном ветре можно услышать, как металлические небоскрёбы действительно слегка покачиваются.

Нет сил.

Этой осенью я снова Джоэл. Вновь пытаюсь сбежать из серости будней, сбежать от себя самого. В отличии от прошлой осени, поездок не так много. Я сажусь в электричку, и еду навстречу разрухе и декадансу. И так несколько раз. Кажется, это даже немного помогает. Но я не перестаю чувствовать себя одиноко. Меланхолия прочно въедается в мои кости. Я смотрю в окно, наблюдая, как сменяются пустынные пейзажи. Никто не подсядет ко мне. Никто не заговорит. Никто не взглянет так, как это сделал бы ты.

Никто и никогда не полюбит тебя так, как любил тебя я. Вспоминая своё бедламное прошлое, я готов подписаться под этими словами – вновь. Я свою концепцию готов доказывать всюду. Я не вижу иначе.

Как оголенный провод способен давать самый чистый и искренний, самый сильный и прямолинейный ток, так вот и чувства мои к тебе.

Я старался уберечь тебя, прятал тебя в потаенные камеры сердца, заменял падежи и рода, кричал на понятном лишь нам языке, подавал бесполезные знаки. Что ещё у меня осталось? Только лишь сны. Прошло уже почти два года, но они по-прежнему мучают и изводят меня. Иногда моя память даёт мне передышку, слабую надежду на то, что всё хорошее и плохое погребено заживо – где-то там, глубоко, глубже чем самая черная глубина бездонного колодца сердца, с булькающими клапанами, с хнычущими и капающими, журчащими, жутчайшими, белесыми протоками. И когда мне кажется, что я начинаю успокаиваться…

Появляются они. В каждом из них – твои глаза, твои руки. В каждом из них мы достаточно близко, не важно даже, что происходит, хорошие они или плохие. И каждое пробуждение – как медленная пытка, как сдирание кожи заживо. Каждое утро я хочу разучиться помнить, думать, и видеть сны.

Когда же это уже кончится, господи.

Это же всё накапливается. Капает и капает в чашу, пока она не становится полна, пока не начинает литься через край. По каплям, по мелочам. Когда ты тянешься к людям, протягиваешь им своё израненное сердце, но они лишь отворачиваются. С холодом и пренебрежением смотрят на этот красный комок, в котором не осталось ничего, кроме надежды, надежды на то, что его примут, что ему поверят, не отвернутся. Но они всегда отворачиваются. Каждый пренебрежительный, брезгливый взгляд – как пощёчина. И после каждой новой всё сложнее вставать. Удивительно, что мне удавалось это так долго. После каждого краха надежд – их оставалось всё меньше. Но это ведь не бесконечно. У всего есть предел. Когда люди становятся полностью пусты, когда энергия и надежда израсходуются, истрачиваются полностью – тогда они и прыгают с крыш. Это же так закономерно. Человеческое тело – не самый прочный материал.

Да, всё это выглядит чертовски жалко. Я не хочу строить из себя жертву. Не хочу чувствовать себя жертвой. Не хочу чертовой жалости. Но я знаю. Знаю, как заканчиваются абсолютно все без исключения подобные истории. Хочешь узнать и ты? Они заканчиваются словами «Да, мы видели. Видели все предпосылки. Но мы и подумать не могли, что это всё взаправду. Что это всё серьёзно. Что это не пройдет. Что нужна помощь. Как жаль, что уже слишком поздно. Как жаль, что уже ничего не вернуть».

Как странно, что столь длительное и протяжное, сыпко-зыбучее время я не понимал или не хотел понимать, что всё действительно вращается и идет по кругу. Змея пожирает свой хвост. Тик-так. Бесконечно-замкнутый цикл времени, круг без начала и без конца. Я закрываю глаза и перед моим мысленным взором проносится наша кухня. Однажды осенью, в череде этих бесконечных осеней. Ты, я, старенький холодильник, грязный ковер, мы сидим на полу, рядом окно, белая батарея. Я помню это столь же явно, будто это не моя память разрушается с каждым днем, будто это не меня пожирает до основания амнезия и беспамятство, забытье, глубокое как самые глубокие и бесконечно-черные кротовьи норы, ведь даже в космосе кротовьи норы связаны с пространством и временем. А пространство, время – это всегда память. Круг замыкается, все нити сходятся, узлы распутываются, и оказывается, что не было никаких узлов, мы придумываем их сами. Я падаю в эти кротовьи ходы, темноты коридоры. И уже не могу из них выбраться. Всё так закономерно, так правильно, рационально. Симметрия жизни, космоса, и всего, что вытекает из этого. Я вспоминаю ту нашу кухню и нас, я вспоминаю наш разговор. Ты доверял мне. Рассказывал о болезненном прошлом, о, как я был глуп и наивен тогда, чтобы полагать, что прошлое – это всегда только лишь прошлое. Не понимая, что всё это – один большой и незыблемый цикл. Ты доверял мне историю своего прошлого, о человеке, который почти стал твоим спутником жизни, хоть ты и не хотел этого. Обстоятельства были выше тебя, но ты смог воспротивиться им, смог направить их ход в иное русло. Ты остался свободным. Я помню эту историю. Историю о человеке, который любил тебя, который был одержим тобой, который преследовал тебя, который готов был на полном серьезе покончить с собой. Ты боялся этого. Я помню твой рассказ. Помню, как дрожали твои руки, я был совсем рядом, на полу нашей пост-советской кухни, в съемной квартире, я помню, ведь я видел их, твои руки, холодные и дрожащие, я держал их в своих – абсолютно таких же. Тот человек любил тебя, а может быть и нет, но он был одержим. Вы должны были быть вместе, так решили за вас, но ты не хотел этого, увидев, во что он превратился. Он преследовал тебя, гонимый своей одержимостью, приставлял нож к своему горлу, говоря о том, что без тебя ему не нужна жизнь. Я помню, как обнимал тебя после этого рассказа, и слезы незаметно от тебя текли по моим щекам. Это был миг отчаянного откровения, отчаянной близости, в тот момент мы были близки не только физически, но и душевно. Я понимал тебя, я эмпатировал тебе. Обнимая тебя, и ощущая горячую соленую влагу на своих ресницах, щеках, и привкус на губах, я думал лишь о том, что тебе пришлось пережить. В твоей истории я пережил это вместе с тобой. Я думал о том, что никогда не позволю тебе ощутить нечто подобное снова. Что ты достаточно страдал, что теперь твои страдания и мучения окончены. Я был абсолютно уверен в этом. Мне так хотелось сказать тебе, что теперь всё будет иначе, что я понимаю тебя, лучше чем кто-либо в этом мире, что я рядом, так близко. И всегда буду рядом. Со мной ты можешь быть спокоен. Всё это в прошлом. Но я просто не находил слов. Возможно, это была ситуация, когда никаких слов и не нужно. Только ты в моих объятиях, на полу нашей кухни, в момент доверия и близости.