Зуб ныл страшно. До тошноты, до головной боли. Это было более чем странно, поскольку обязательный поход к стоматологу два раза в год был обязательным правилом. Но факт оставался фактом, и проклятый зуб болел. Дашка перековыряла весь интернет с его народными советами. В результате чего оказалась с привязанным к запястью чесноком, заложенным за щёку куском несолёного сала, чудесным образом завалявшимся в полупустом холодильнике, с натертыми огненным чили подушечками пальцев на левой руке и намазанными горчицей ушными раковинами. Всё это невыносимо жгло, пахло холодцом и чесалось, но прохождению зубной боли никак не способствовало. Слава богу, хватило ума не пробовать остальные премудрости, позатейливее.

Промучившись так до полудня , она не выдержала и, высмотрев всё в том же интернете (а куда без него?) часы приёма своего врача, засобиралась. Солнце припекало совсем уж по-летнему хотя по календарю ещё числилась весна. Несмотря на изматывающую дёргающую боль, а может и назло ей, противной, хотелось соответствовать погоде, и Дашка полезла в шкаф за модным и ярким демисезонным плащиком. Доставая его из чехла, больно уколола палец обо что-то.

– Чёрт!

Она засунула палец в рот, слизывая выступившую капельку крови.

От перца-чили теперь горел и язык.

– Ну что за день-то такой?! – сказала чуть не плача. – Ну вот не задастся же с самого утра!

Дашка стала рассматривать плащ , пытаясь найти обо что же её угораздило уколоться. Это была маленькая брошка в виде серебряной лошадки, усеянной черными гематитами. Булавка застёжки расстегнулась и коварно торчала из воротничка.

– Вот ты где, моя дорогая, – Дарья вытащила брошку и любовно прижала к щеке, – а я тебя искала-искала.

Боль отступила и затаилась, ожидая продолжения.

Лошадка давно уже стала любимым талисманом “на счастье и удачу”. Подарил её Макс в первые дни их знакомства. И рассказал дивную историю, вспомнившуюся сейчас во всех подробностях.

– Таких лошадок в мире всего две, – начал он, прикалывая брошечку ей на плащ. – Когда-то давно мой отец служил в Германии. Там и познакомился с моей мамой. А дело было так. Давали “Волшебную флейту” Моцарта, в лучшем исполнении оркестра венской оперы, с лучшими солистами. Билеты достать было практически невозможно, но отцу повезло. Он вообще везучий по жизни, любит его судьба. Ему, как старшему офицеру лётной части, находившейся тогда в составе группы советских войск в Германии по соглашению с СССР, отдал единственный выделенный на часть билет командир, сославшись на тонкие семейные обстоятельства.

– Выделили, – размышлял вслух комдив, – значит обязательно надо пойти, а мне одному, без жены, идти неудобно – обидится, не поймёт и не поверит. Одни сложности.

На отца обижаться было некому и он с удовольствием принял редкий подарок. Давали оперу в Национальном театре Мюнхена, и отец оказался в одной ложе с мамой, в соседних креслах. А маме билет подарил на двадцатипятилетие дед – её отец. Дед у нас личность уникальная!

Потомственный немецкий барон, урождённый фон Вернер. Ульрих фон Вернер. Его предки попали в Россию ещё при Петре, но в 1914 году, из-за начавшейся Первой мировой, вернулись в Германию, в Мюнхен, в своё родовое гнездо, так сказать. Макс улыбнулся.

– Так ты у нас потомственный фон-барон? – рассмеялась Дарья, – а я – то гадаю откуда такая породистость в облике.

– Да, вот такой я фон-барон! – Макс горделиво выпятил грудь и радостно заржал, совсем не по-фонбаронски. – Так вот, – тут же продолжил он, – дед был женат на русской графине, Марии Александровне, моей бабушке и маминой маме, соответственно. Но бабушка умерла давно, я её и не помню, а с дедом мы были большие друзья. Он умер три года назад, завещав именно мне всё фамильное состояние, включая родовое гнездо в Мюнхене. Можно было бы всю оставшуюся жизнь не работать, жить исключительно для собственного удовольствия, но дед завещал преумножать, для потомков, – Макс смущённо улыбнулся, – вот и преумножаю. И получаю от этого огромное удовольствие. Собственно говоря, выстроенная мною бизнес-империя, по большому счёту, заслуга деда – созданная на его деньги и по его желанию. Магазинчики наши поэтому и назваются Ульрих, в его честь, а клубы, включая конный, в честь него же – Вернер. Правда, получается что это и моя родовая фамилия, – не мог не поскромничать Макс, – мама ведь тоже урождённая фон Вернер. Ну да я отвлёкся, – быстро сгладил он.

– Итак? – улыбнулась Дашка.

– Отец говорит, что влюбился в маму без памяти в ту самую секунду, как увидел. Во время всего действа смотрел не на сцену, а на неё. В антракте на чистейшем немецком галантно предложил ей бокал шампанского, разносимого в ложи, и вазочку конфет “Моцарт”. А мама посмотрела на него с лёгкой улыбкой и согласилась на хорошем русском, чем ввела отца в лёгкий ступор. Он был абсолютно уверен, что перед ним коренная немка.

Увидев его растерянность, мама засмеялась и сказала что в её доме все разговаривают на русском, так что практически с рождения она одинаково свободно общается и думает на двух языках. И что вот она-то нисколько не сомневалась что перед ней именно русский офицер, хоть и прекрасно говорящий по-немецки, и сменивший мундир на костюм. Безупречный правда, – добавила про себя. – Угадала? – спросила с лёгкой иронией. Он смущённо развёл руками и кивнул. Так и познакомились.

После спектакля отец проводил маму домой и на следующий день заявился с утра пораньше с огромным букетом. Букет был благосклонно принят, но дальше этого дело не пошло.

Через несколько дней он пригласил её на музыкальный спектакль в Амфитеатр Английского сада. Амфитеатр представлял собой зеленую открытую площадку в северной части сада, окружённую вековыми деревьями, со старинными каменными скамейками, заросшими мхом. Необыкновенно романтическое место, располагающее к отношениям.

Но после спектакля мама заспешила домой, разрешив себя проводить и наотрез отказавшись от продолжения прогулки. Так всё и шло.

Мама долго не отвечала на его ухаживания, а отец был влюблён без памяти, с первого взгляда и на всю оставшуюся жизнь.

– Это у нас семейное, – Макс многозначительно посмотрел на Дашку долгим взглядом, – если уж влюбляемся, то навсегда.

– Не отвлекайся, – улыбнулась она.

– Так вот. Однажды, когда мама в очередной раз отказала ему в свидании, отец пошёл гулять по городу в гордом одиночестве. Была у него там своя любимая улочка, утопающая в зелени парков, с уютными кондитерскими на один-два столика. И вдруг остановился как вкопанный около крошечной ювелирной мастерской на первом этаже жилого особнячка, каким-то чудом втиснувшейся между цветочным магазинчиком и крошечной кофеенкой с уличными столиками. Отец рассказывал, что ходил по этой улице много раз, но никогда не замечал этого чуть запылённого готического сводчатого окна с искусно выполненной резной деревянной вывеской, висящей на массивных цепях над крошечным, словно игрушечным крылечком, обставленным высокими деревянными ящиками с цветущими виолами. За стеклом, низко склонившись над рабочим столом, сидел старый мастер, с длинными седыми волосами, перехваченными кожаным ремнём, в фартуке грубой кожи и круглой лупой в глазу.

Увиденное напоминало старинную сказку, завораживало и, поддавшись неведомому порыву, отец вошёл в мастерскую. Вблизи старый мастер напоминал Санту, снявшего колпак. Он смотрел на отца добрыми смеющимися глазами в обрамлении мелких морщинок. Отец смущённо поздоровался, не зная чем объяснить хозяину свой приход, но тот поднёс палец к губам и сказал на непривычном старо-немецком языке :

– Тс-с-с. Не говори ничего, сынок, хорошо что пришёл. Сядь, подожди немного, я уже доделываю.

Отец очень удивился, подумав, что плохо понял фразу или старый мастер ошибся, спутав его с кем-то. Он попытался объясниться, но мастер снова жестом попросил его помолчать. Тогда отец сел на старинный витой стул в уголке мастерской и стал ждать неизвестно чего. Торопиться всё равно было некуда – мама отказывалась от свиданий, а до возвращения в часть оставалось ещё три часа. Ему было грустно – он никак не мог завоевать сердце любимой женщины и не знал что с этим делать. Служить в Германии оставалось всего полгода, а после нужно возвращаться на родину. Он так надеялся вернуться домой с молодой женой, но… А своей жизни без неё уже не представлял.