Тетка вздохнула и покорно побрела обратно в палату, тяжело шаркая толстыми, тумбообразными ногами.

– Забодали! – посетовала Анна. – Все-то им не спится, не лежится! Пойду скажу Наташке, чтобы укол сделала. – Она подмигнула и направилась в процедурную.

Лера покосилась на застрявшую в дверях палаты Настю, но говорить ей ничего не стала и побрела в ординаторскую.

Светка, развалившись в кресле, грызла большое румяное яблоко. Лицо ее за последние дни еще больше осунулось и приобрело стойкий зеленоватый цвет.

– Ой, мочи нет, – пожаловалась она. – Зинку носила, как летала. Ни отеков не было, ни давления. Даже живот до седьмого месяца никто не замечал, ей-богу! А с этим бандитом чуть жива. И пихается-то как, паразит, того гляди ребра переломает родной матери!

Светлана дважды за беременность делала ультразвук, и оба раза показали, что у нее мальчик. Она собиралась назвать его в память о брате Виталиком.

– Нет, горе с этими мальчишками. – Света вздохнула и отвернулась к окну.

Лера поняла, что говорит она сейчас не о младенце у нее в животе, а о разбившемся на мотоцикле восемнадцатилетнем братишке.

– Свет, я беру у тебя восьмую палату. С завтрашнего дня.

– Восьмую? – оживилась та. – Ну, поздравляю! И искренне сочувствую!

– А что такое? – удивилась Лера.

– Да там же мой героический дедулька, Скворцов Иван Степаныч. Он мне уже в кошмарах снится. Ой, Лерка, не завидую я тебе! У меня он в ежовых рукавицах был – и то замучил нытьем да жалобами. А ты у нас человек мягкий, отзывчивый, на тебе он и вовсе ездить будет.

– Пусть попробует, – вспомнив Максимова, парировала Лера. – Как сядет, так и слезет. На что он жалуется-то?

– Да на все. Солнце ему не так светит, ветер неправильно дует. Лер, ему восемьдесят один, крышу давно снесло, жена померла, детишки разбежались кто куда – немудрено, от такого-то папашки. А мы возись с ним. – Светка задумалась на минуту о чем-то, а потом прибавила немного мягче: – Астматик он. На инвалидности, вторая группа. Я тебе правда сочувствую.

– Тебе в отпуск когда? – спросила Лера.

– В следующий четверг. Дотерпеть бы. – Светлана снова вздохнула и сосредоточенно принялась за яблоко.

Иван Степанович Скворцов оказался вовсе не таким, как нарисовала его Лера в своем воображении. Со слов Светки она представляла себе мрачного, угрюмого старикана с лысым черепом и волосатыми ноздрями, нечто среднее между Кощеем Бессмертным и Фредди Крюгером. Однако в постели, укрывшись ветхим больничным одеялом почти до подбородка, лежало крошечное, легкое, как былинка, существо. Ноги едва достигали до середины кровати, голова, окаймленная седыми пушистыми волосами, напоминала венчик одуванчика.

С подушки на Леру придирчиво и одновременно жалобно смотрели два блекло-серых слезящихся глаза. У нее даже дыхание перехватило – стало совестно за Светкины слова. И как такой божий одуванчик может сесть к ней на шею? В чем только душа держится!

Однако через мгновение Лере стало ясно, что Светка не кривила душой и не преувеличивала, говоря, что Скворцов – самый противный и приставучий из всех ее больных. Едва Лера присела на стул возле кровати и раскрыла историю болезни, дед тут же подал голос, да какой – неожиданно пронзительный, звучный для такого тщедушного тельца и невероятно визгливый.

– Издеваются! – вещал старик. – То одна еле ползала, брюхом своим всю морду мне изъездила, так теперь и вовсе девчонку сопливую прислали. Тебе сколько лет, дочка? Ты людей-то лечила когда аль нет?

– Успокойтесь, Иван Степанович, – улыбнулась Лера. – Лет достаточно, у меня уже дочка скоро в школу пойдет. И людей я лечила, так что не волнуйтесь, справлюсь.

– Справишься, как же! – прошипел дед. – На тот свет меня в два счета справишь! – Он со злостью и тоской погрозил сухим, костлявым кулачком. – Засадили меня сюда, ироды, воронье поганое!

– Это кто же ироды и воронье? – изумилась Лера. – Врачи, что ли?

– Опекуны его, – вмешался в разговор парень, лежащий на соседней койке. – Он ведь недееспособный. Вот и нашлись какие-то дальние родственники, подсуетились и оформили опеку.

– Ага, опеку! – визгливо подхватил Скворцов. – Им бы имущество мое опекать, а сам я чтоб сдох побыстрее. Говорил: не желаю в больницу, и все тут. Разве ж они слушают? Упекли, точно в тюрьму! – Он сокрушенно махнул рукой и еще глубже натянул одеяло.

– Ты, дед, ерунду-то не городи, – улыбнулся парень. – Тебя сюда каким привезли, забыл? А я помню, как ты все ночи напролет хрипел, еле откачали. Остался бы дома, тут тебе и крышка.

– Между прочим, ваш сосед правильно говорит, – подтвердила Лера, внимательно изучая карту. – Вот Светлана Алексеевна пишет, что у вас один за другим было четыре тяжелых приступа. Это месяц назад. А сейчас посмотрите, как вы хорошо дышите! И давление неплохое для вашего возраста, а было двести на сто сорок.

– Ты мне зубы не заговаривай, – не унимался дед. – Лучше скажи, прочитал главврач мою жалобу? Ту, что я ему на прошлой неделе послал?

– Не знаю, – пожала плечами Лера. – А на что конкретно вы жаловались?

– Да брось, Степаныч, – обратился к деду парень. – Чего ты пристал, видишь, человек новый, еще только осматривается. Это он так, с тоски, – пояснил он Лере. – Родственники эти его сюда положили, а появляться не думают. Хоть бы кило яблок деду принесли, и того не дождешься. Вот он и буянит от обиды.

– С родственниками вашими, Иван Степанович, я поговорю, – твердо пообещала Лера. – Выясню, в чем дело. Может, у них что-нибудь случилось, есть какая-то веская причина, по которой они не могут вас навестить. А жалобы главврачу писать не стоит. Лучше скажите мне, чем вы недовольны.

– Уколы Настька больно делает, – заскрипел дед. – Вся задница в шишках, не знаю, на который бок повернуться.

– Я попрошу, и уколы вам будет делать Наталья Макаровна. Что еще?

– Каша по утрам надоела. Одна овсянка на воде второй месяц.

– Хорошо, я попробую договориться на кухне, иногда будут делать для вас омлет.

– Душно!

– Проветрим.

Скворцов на секунду запнулся, затем раскрыл было рот, чтобы продолжать свой список, но тут его сосед весело рассмеялся:

– Хватит уже, дед! Совесть поимей. Нашел себе золотую рыбку желания исполнять. Будь доволен, что тебе омлет вместо овсянки принесут.

– А ты, Дрюня, зря лыбишься, – огрызнулся Скворцов. – Я, может, за всю-то жизнь заработал право, чтобы ко мне золотая рыбка приплыла. Хоть три желания исполнила, да какое там – одно! – Он неожиданно скис, несколько раз часто моргнул и проговорил тише: – Хреново на старости лет вот так, одному, в казенной постели.

– Хреново, – согласилась Лера. – А вы поправляйтесь, мы вас и выпишем. Домой пойдете, сами себе будете покупать и яблоки, и все что хотите.

– Твоими бы устами, дочка, да мед пить, – устало пробормотал Скворцов.

Видно было, что запал у него кончился, Лерина сговорчивость обезоружила его. «Кажется, своими скандалами он просто пытается подбодрить самого себя, – подумала Лера. – Дескать, пока ругаюсь, требую, кричу, значит, не умер, есть еще силы, порох. А пороха-то, видать, мало».

– Значит, договорились, – мягко проговорила она. – С этого дня Матюшина вам больше уколы делать не будет, пусть на других тренируется. А после обхода я пошлю санитарку, она здесь проветрит. – Лера отложила в сторону дедову карту и глянула на парня: – Ну а вы как себя чувствуете?

– Нормально, – спокойно ответил тот, пожав плечами, – не жалуюсь.

Лицо у него было утомленным и почти бескровным, под глазами обозначились желтоватые тени, но сами глаза были удивительно яркого, насыщенного голубого цвета: как летнее небо или полевые незабудки. Лера поневоле не сразу оторвала от них взгляд.

За всю свою жизнь она видела такие красивые глаза только у одного человека – маминой двоюродной сестры, тети Ксении. Ксения была моложе матери на пятнадцать лет, и за ней в их родном городе бегали толпы поклонников, несмотря на то, что она была замужем и имела двоих детей. Лера отчетливо помнила, как возмущалась строгая, суровая мать.