Сергей иногда думал, что ее супруг вообще не имел в семье права голоса – иначе давно посоветовал бы жене купить что-нибудь модное из одежды.

Единственной дорогой и красивой вещью Акуловой был ее черный джип, но коллеги шутили, что подполковник купила его, чтобы скорее добираться до работы – для работы она не жалела ничего.

Посмотрев на начальницу, Сергей в который раз подумал, что Анне Петровне лучше бы распустить волосы до плеч, снять дурацкие очки и хотя бы немного подкрасить глаза и губы – возможно, преображение удивило бы даже ее мужа.

– Что случилось? – Начальница не отрывалась от бумаг. – Что ты хотел, Сергей?

– Анна Петровна, хочу попросить у вас разрешения на эксгумацию одного тела, – выдохнул Горбатов.

Акула взглянула на него поверх очков:

– Эксгумацию? Какого такого тела? Да ты присаживайся, в ногах правды нет.

Майор придвинул к себе стул и сел. Почему-то, оказываясь наедине с этой женщиной, он начинал заикаться.

Впрочем, так Акула действовала на многих, хотя, нужно отдать ей должное, была готова все сделать для подчиненных и никогда не кичилась своим папой-генералом: про него в отделе узнали не от нее.

– Ты что, язык проглотил? – Женщина сняла очки, сразу помолодев лет на пять, и заморгала бесцветными густыми ресницами. – Какое тело?

Сергей тяжело вздохнул – который раз за день – и принялся рассказывать, стараясь не упустить ни одной важной детали, однако убедить женщину ему не удалось – это он понял по насмешливому выражению ее худого лица.

– Товарищ майор, а вам не смешно? – фыркнула она. – Ну сам подумай, о чем ты просишь. Девушка похоронила подругу, причем присутствовала на ее похоронах, подходила к телу и ничего не заметила.

– Но она боится покойников, – перебил начальницу Горбатов, сам удивляясь своей смелости. – И притом, когда мы приходим на похороны, неужели в наших мыслях вертится мысль: «А того ли мы хороним?»

– Это все верно, – неожиданно согласилась Анна Петровна. – Только она там была не одна. Неужели ни у кого не возникло подозрений, что в гробу лежит другой человек?

– Бывают очень похожие люди, – пытался защититься майор. – Кроме того, Бубликов сравнил фотографии. Это действительно Марина Заломова. Разве нам не нужно знать, кто покоится в ее могиле?

Акула покачала головой:

– Не нужно. И вообще, я не верю в такие экспертизы. Нет, Горбатов, я ничего подписывать не буду.

Сергей встал и, растерянно улыбаясь, развел руками:

– Я как-то другого и не ожидал.

Анна Петровна надела очки:

– Ну, пойми ты, Горбатов, у меня каждый человек на вес золота. Впрочем, я не отказываю категорически, – добавила она. – Будут более весомые доказательства – приходи, подпишу.

– Есть, разрешите идти? – Горбатов щелкнул каблуками.

Подполковник махнула рукой:

– Иди.

Майор вернулся в свой кабинет. Кондиционер, работавший на последнем издыхании, продолжал извергать слабые струи, и у мужчины возникло желание швырнуть в него стаканом с водой, которая еще утром была прохладной и газированной. Теперь она превратилась в солоноватую субстанцию и не утоляла, а, наоборот, усиливала жажду.

Горбатов шумно уселся на стол и стукнул кулаком по листку бумаги, на котором записывал показания Ивановой:

– Черт, черт!

Он собирался добавить более крепкое словечко, но дверь неожиданно распахнулась, и в кабинет ввалился капитан Дима Громов, лучший оперативник отдела, бывший боксер, с кривым сломанным носом и крепкой фигурой. Насчет носа Дима комплексовал, считая поговорку «Мужчина чуть симпатичнее черта – красавец» не соответствовавшей истине. И ему действительно не везло с девушками, но, по мнению коллег Громова, сломанный нос, придававший приятному лицу оперативника мрачноватое выражение, не был в этом виноват.

– Привет, следователь! – заорал Дмитрий. – Как дела?

– Чего кричишь? – поморщился Сергей. – Так себе дела.

– Часик назад от тебя такая краля выходила. – Боксер причмокнул тонкими губами: он был чертовски неравнодушен к женской красоте. – Я ее еще в коридоре заприметил. Ежели ее кто обижает – ты мне скажи. Мы быстро наведем порядок.

– Да дело не в этом, – отмахнулся майор. – Тут все гораздо серьезнее. Да ты садись. – Он подумал, что совет опытного оперативника не будет лишним. – Девушка рассказала мне любопытную историю. – Горбатов вкратце поведал и о Марине Заломовой, и об экспертизе Бублика, и о репликах Акулы. – Вот теперь ума не приложу, что делать. Вряд ли смогу чем-нибудь помочь этой красотке.

Дима погладил очень короткие светлые волосы – он всегда стригся коротко, по-военному.

– Помочь – да, но познакомиться с ней ничего не мешает. Слушай, а что, если я к ней сегодня наведаюсь? Может быть, через часик даже. Кстати, ты записал ее адрес?

Сергей толкнул к нему листок:

– Вот, держи.

– Улица Суворова, – медленно прочитал капитан. – Это совсем недалеко отсюда. – Он встал и ухмыльнулся, блеснув голливудской улыбкой. – Наведаюсь, скажу, что меня послал ты, и спрошу, нет ли у нее новостей.

– Спроси, – кивнул майор. – Акула потребовала другие доказательства того, что у нас может быть преступление. В общем, ты действительно поможешь – ей и мне.

Громов хлопнул в ладоши – от этого звука у Сергея заложило в ушах – и выбежал из кабинета.

– Ненормальный, – усмехнулся майор, придвинул к себе папку со старым делом, которое никак не могли закрыть, и принялся читать в десятый раз показания свидетелей.

Когда запиликал телефон, он с неудовольствием поднес его к уху, даже не взглянув на дисплей:

– Слушаю.

– Слушай, – послышался бас Громова. – У меня грустные новости. Киру эту нашу кто-то возле ее дома по голове ударил. Врач «Скорой» – ее вызвали прохожие – в нашу дежурку сообщил.

Кулаки майора сжались сами собой.

– Жива? – выдохнул он.

– Жива, только без сознания, – пробурчал Димка. – Знаешь, возле ее дома такой парк небольшой. Сегодня день будний, так что народу там – раз, два – и обчелся. Короче, не сразу ее и нашли. Видимо, бандит выследил нашу красотку и расправился с ней. Мы с Буковым выезжаем…

– Давайте, – напутствовал майор. – По приезде отзвонитесь.

– Слушаюсь, – недовольно процедил Громов, словно во всем обвиняя Сергея, и отключился.

Майор резко встал.

– Посмотрим, как ты теперь не согласишься на эксгумацию, – бросил он и бодро зашагал в кабинет Акулы.

– Пан офицер, клянусь вам, это самая дорогая краска, которая была в Варшаве. – Маленький черномазый, похожий на грача, еврей Ицхак склонился перед корнетом в три погибели, держа руку на сильно бьющемся сердце.

Как в эту минуту он проклинал себя за то, что жажда наживы оказалась сильнее благоразумия. И ведь предупреждали же: с Савиным шутки плохи. Он сам способен так пошутить, что позабудешь обо всем на свете.

– Самая дорогая, говоришь? – Николай провел рукой по стене конюшни, которую недавно купил на крупный выигрыш и поручил Ицке, считавшемуся лучшим мастером, привести ее в порядок, прежде всего покрасить.

Еврею были даны немалые деньги, а он, по-видимому, присвоил себе добрую часть, потому что купил краску, которая не сохла. Стоило провести по стене рукой – и краска оставалась на коже, желтела, зеленела – словом, сияла всеми цветами радуги.

– Тогда что это? – Корнет поднес ладонь к испуганному лицу Ицки. – Это что?

Худые плечи мастера задергались.

– На базаре мне сказали, что это лучшая краска, – мямлил он. – Уверяю вас, пан офицер.

– Значит, лучшая. – Николай вошел в стойло к любимому коню Вихрю.

Тот, узнав хозяина, призывно заржал и положил морду ему на плечо.

Поручик, пришедший с Савиным и еще двумя офицерами, чтобы посмотреть на конюшню, дотронулся до рукава мундира:

– Смотрите, господин Савин, похоже, конь вас испачкал.