– И ты почитай, – предлагала родительница. – В общем-то, ничего такого страшного не пишут.

Но я при одном упоминании об этих злосчастных письмах яростно мотала головой и в страхе умоляла мать, чтобы она при мне порвала их и выбросила остатки в мусорное ведро. Уж очень я была перепугана возможным приходом банды.

Проклиная себя за глупость, я решила пока оставить эту идею с замужеством и заняться учёбой. Благо, приближались экзамены. Я сдала ЕГЭ по русскому и биологии, подала документы на биофак и на филологический. Логика у меня была проста: если поступить на биолого-экологический, можно, наверное, будет поехать в Мальцево как какой-нибудь ветеринар. Русский и литература мне нравились больше, с ними можно было стать учителем – и опять-таки поехать в Мальцево работать.

Когда наступила настоящая весна, я стала часто уходить на улицу, бродила по дворам, трогала нарождающуюся траву, любовалась даже грязью и лужами, пытаясь найти в неприглядном окружающем пейзаже какие-нибудь отголоски того, что я видела в деревне. Я купила себе кассету «Любэ» и слушала песни «Конь», «Не смотри на часы», «Рассея» и особенно часто «Позови меня тихо по имени», воображая, как мы с тётей Любой идём по широкой просёлочной дороге или как я собираю малину и смородину в каких-то садах, похожих на райские, – и этими фантазиями порой доводила себя прямо до исступления.

«Я знал одной лишь думы власть, одну – но пламенную страсть», – признавался Мцыри у Лермонтова. Такую страсть знала и я. С мая по август я только и думала, что о Мальцеве, о том, как поеду туда и найду способ там остаться.

После школы нужно было ещё проходить устный экзамен и сочинение на филфаке. Я готовилась к ним усердно, страстно мечтая о том дне, когда наконец сяду в автобус и поеду в деревню. Экзамены я выдержала успешно и узнала, что поступила на бюджет. На следующий же день я поехала на вокзал и купила билет до Мальцева. Отходя от кассы, я ещё долго не верила, что действительно все дела окончены, я свободна и держу билет. Чудо было у меня в руках.

2. Лето второе

Работница

Мы поехали в Мальцево вместе с Дашей, тёти Любиной племянницей. Она была на четыре года меня старше, училась на четвёртом курсе института, всю дорогу поздравляла меня с поступлением и угощала солёным сыром.

Тётя Люба встретила нас радостно и с порога заявила:

– Ну, девки, вас-то мы и ждали. Надо завтра на покос ехать. Наши не успевают сено убирать.

– И меня возьмёте? – встрепенулась я.

– Тебя? Тебя в первую голову! – засмеялась тётя Люба.

Я видела, что она волнуется не меньше моего. Тётка приготовила мне ситцевую рубаху, пояс, косынку, но подходящих штанов не нашла. Пришлось надевать старые джинсы.

Я думала, что нам нужно будет брать с собой косы (в деревне их называли литовками) и весь день ходить по лугу, срезая высокую траву. Такое приходилось раньше видеть только в фильмах. Вопросов возникало много, но задавать их не хотелось. Я решила, что завтра сама всё увижу и пойму.

На покос мы поехали не очень рано, расселись в добротном тракторе дяди Толи Ушакова, Сашкиного соседа. Они с Санькой часто косили сено сообща, а потом делили его на две семьи. Ехать в кузове большого трактора с бортиками было удобно, вольготно. Мы стали петь песни: «Коробушку», потом «Виновата ли я», потом ещё что-то из застольного репертуара. Санька вначале только ухмылялся, потом и сам стал подпевать.

– Откуда твоя девчонка все песни знат? – вопросом похвалила меня ушаковская жена.

– Она с детства с бабушкой пела, со мной! – гордо ответила тётя Люба.

Погода стояла жаркая, безветренная. Трактор, умело ведомый Петровичем, объезжал канавы, а на кочках если и подскакивал, то легко, не заставляя нас цепляться за борта.

Оказалось, что косить траву не надо – подвяленное сено лежало в валках, скошенное накануне трактором. Я с нетерпением ожидала, когда мы начнём работать, но вся наша компания двинулась к лесочку с явным намерением разводить костёр. Мужики быстро разожгли огонь, набрали в ручье воду, поставили котелок.

Часам к одиннадцати зной усилился, скошенная трава стала сильно пахнуть мёдом, солнцем; так и хотелось окунуться в неё, как в ароматное море, и грести в нём, грести руками.

Мне выдали какие-то диковинные деревянные вилы в полтора человеческих роста и позвали на середину поляны. Тётя Люба надела перчатки, стала учить, как брать сено.

– Спагетти же ела? Вот так, тыкаешь вилами в эту кучу сена, напружинилась – подымаешь на вилы!

Я попробовала сделать всё, как объясняли. Вышло поднять наверх смехотворно маленький клочок. Второй раз, наоборот, зацепилось так много сена, что я вынуждена была опустить его наземь.

– Счас пристреляешься, – успокоила тётка.

Поначалу я боязливо озиралась, не будет ли кто смеяться над моими неловкими попытками. Но все давно были заняты делом. Кроме тёти Любы, никто не обращал внимания на меня, да и та скоро отошла, предоставив мне возможность потренироваться самой, без оглядки на остальных.

Скоро я приловчилась и стала более или менее удачно схватывать сено и складывать его в копну. Усталости я почти не чувствовала, только плечи немного ныли от непривычной тяжести. Скоро мы с Дарьей и ушаковской женой, которую все звали «Петровичева» по отчеству её мужа, поставили первую копну. Пока мы делали копны, мужики по очереди управляли трактором, прицепив к нему грабилку, которая напоминала мне полусмешные-полустрашные зубы какого-то чудовища.

До вечера мы поставили несколько копен, а потом опять отправились к костру, обедали консервами, хлебом, холодной варёной картошкой. Раньше я была уверена, что сенокос – это тяжёлая работа, а выходило, что, хотя и побаливают от усталости спина и руки, но по сути покос – это праздник. В чём именно был этот праздник, сказать мне пока было трудно. Может быть, в яркой солнечной радости, в ароматах лугового разнотравья; может – в ощущении своей силы и ловкости, умелости; может – в чувстве радостного единства от того, что делаешь вместе со всеми что-то важное, нужное для многих людей. А, скорее всего, во всём сразу.

***

На другой день после покоса я увидела Маринку. За год она превратилась из завёрнутого во фланель комочка в весьма шустрое темноволосое и темноглазое создание, уверенно сползающее со ступенек крыльца. Я протянула к ней руки, но Маринка насупила бровки и на всякий случай, развернувшись, поползла в другую сторону. Баба Зоя засмеялась дребезжащим смехом.

– Подальше от вас, городских, уползла!

Ползая по деревянным мосткам тротуара, Маринка пользовалась огромной свободой: стучала кулачишком в деревянную стену дома, прислушиваясь к глухому звуку, сгребала пальчиками песок, хватала в рот траву, резиновые игрушки.

– Лен, смотри, съест ведь ненароком что-нибудь, подавится, – предупредила тётя Люба.

– Да беда с ей. Всё в рот тащит. Дома с печки штукатурку ковыряет и ест.

– Кальция не хватает, значит, – наставительно заметила тётка.

Жизнь у меня потекла весёлая. Санька на несколько дней уехал, Лена осталась одна на хозяйстве, а девчонки, Марина и Анютка, были со мной. Тётя Люба ездила на покос, а бабушку я, разумеется, брала в расчёт, но с неё и так хватало готовки – завтрак и обед баба Зоя желала делать самостоятельно, и только ужин в виде жареной картошки или рожек по-флотски для покосных работничков доверяла мне.

Мы с девками облюбовали малину и смородину. Анютка лазила в кустах сама, пробивая себе дорогу среди колючих веток, а Марину я держала на руках. Иногда ко мне приводили понянчиться ещё и Виталю. Самое первое время он боялся меня, но быстро привык.

– Вот и Виталя меня полюбил, – похвалилась я однажды тёте Любе.

– А что ж тебя не любить, милая! – ответила она.

Но скоро пришлось поплатиться за своё хвастовство. Меня попросили перевести всех трёх ребятишек к бабке Зине, а для этого надо было топать на другой конец деревни. Я посадила Маринку в лёгкую коляску-трость, а Витальку и Аню одела в чистое и взяла за руки. Казалось, что мы потихоньку, полегоньку пройдём этот путь. Но стоило только пропасть из виду дому бабы Зои («старенькая баба» – так всегда называли её родители «моих» ребятишек), как Виталька рванулся и побежал назад.