— И что? Со мной бы смогла за деньги?

Если бы он все еще не держал мои руки, то парой оплеух не отделался бы, точно черепно-мозговая была бы.

— И сколько? За сколько со мной, а? — зло спросил шеф, сильней сжимая мои руки.

— Мне больно, — тихо прошептала я.

Он отпустил мои руки. Я осторожно пыталась заставить Ковина откинуться на спинку дивана, мне это удалось.

— Тсс, шеф, тихо, все хорошо. Закрой глаза, Андрей, — шептала я.

Ковин послушался, я поглаживала его щеки, чувствуя, как напряжение потихоньку уходит. Через пару минут Андрео спал. Я перебинтовала его ладонь. Много усилий пришлось приложить, чтоб устроить его на диване удобней. Поставила на столик бутылку воды, остальное найдет в холодильнике, как проспиться.

Я прошла в кабинет и села в кресло руководителя. Телефон Андрео валялся на столе, по привычке набрала пароль, запись стояла на паузе.

«-А что Вы предлагаете?

— Десять тысяч.

— Я за такие деньги даже ноги брить не стану.

— Двадцать.

— Мне пояс для чулок долго искать.

— Двадцать пять?

— В два раза больше тогда, так и быть, натяну на побритые ноги чулки.

— Пятьдесят?

— Ага, зеленых естественно, прикуплю себя квартирку в спальном районе на старость.

— Не многовато ли захотела?

— Боюсь, продешевила. Но раз уж назвала, придется по низкому тарифу идти. Или денег нет?

— Есть.

— Значит, договорились»

Запись части моего разговора с Федосиным, вот хорек. А я-то хотела быть к нему милостивой и отдать Милке, что ж Жорик познаешь ты мой праведный гнев. Трудовая и приказы попались мне на глаза, Андрео их уже подписал, осталось дело за мной. Что ж сделаем так, чтоб Ковину не пришлось больше ни о чем жалеть. Найдет другую, которая уж точно не разочарует и не обманет ожидания, пусть она его терпит. Хорошо, что трудовые книжки заворачивают в обложки, а то мой многотомник был бы весь в крови. Убрала осколки, вытерла стол от крови, выкинула бутылку с текилой. Подписала приказ. Мне здесь больше делать нечего.

Утро было отвратительным, так плохо мне не было со студенческой скамьи. Рука была перебинтована, где я умудрился ее поранить, так и не вспомнил. Последнее более-менее связное воспоминание — приход Николь и ее дурацкий вопрос «Что случилось?». Холодный душ возвращал меня к жизни, минеральная вода и крепкий чай с лимоном избавили от сушняка. Телефон в кабинете начал кричать, а значит уже семь, в это время я обычно завтракаю и планирую, что буду делать днем. Пожалуй, планами и надо заняться.

Подписанный приказ меня не обрадовал, значит, я ее опять уволил. И даже не помню как. Мог же такого наговорить. А ведь даже не имею на это право, это ее личное дело с кем она и как. Только все равно не хотелось, чтоб она могла так, по тарифу с кем попало. Остается надеяться на чувство юмора Николь. Или может в этот раз оставить все как есть? Не получается у нас работать вместе. Слишком много того, что не должно быть. И все не так как хотелось, но я же сам себе все это организовал.

Большую часть ночи я не спала, возмущение не давало уснуть. Странно в кабинете не было злости, а сейчас она во мне била гейзером. Под утро я забылась сном, какие изощренные пытки мне снились, какие советы мне давали Малюта Скуратов и Иван Грозный, даже Тишайший Алексей Михайлович требовал четвертовать виновных. Вот так читать Карамзина бессонной ночью.

Порывшись в интернете, нашла место для свидания, все что нужно есть, даже набор флоггеров. А потом позвонила по одному из номеров, добытых Бизоном.

Звонили с моей бывшей работы, отвечать не стала, хватит с меня этой фирмы. «Нашелся поборник нравственности, сам-то далеко от денежных отношений ушел, а еще мне смеет говорить — как я могла? Лицемер. Да и вообще, его-то каким боком касается моя личная жизнь?» В общем, я позволила себе обидеться, и обида захватила меня с головой, а когда женщина обижается, она дика, необузданна и нелогична.

Среду я просто провалялась в постели, на звонки не отвечала, на сообщения в почте не реагировала, вела пододеяльный вид деятельности.

В четверг добралась до шкафа и разобрала вещи. Часть выкинула, часть отдала в приют, что-то убрала, что-то наоборот достала. Прогулялась по магазинам, пополнила запас нижнего белья, колгот, чулок и заколок для волос.

В пятницу я позволила себе быть мелочной, с упоительной дотошностью вспоминала все просчеты бывшего Биг Босса, к вечеру я уже ненавидела этого человека. В моем представлении Ковин был самым настоящим чудовищем, которое может вызывать только презрение. Во всем этом вскармливании собственной обиды, я как-то и забыла, что Андрео всего лишь мой шеф, а значит, не должен вызывать эмоции, непредусмотренные штатным расписанием.

В субботу я сидела в бордовой комнате, крест в середине, набор плетей и наручники не добавляли красоты этому помещению. Я реально что-то не понимаю, ну как это может возбуждать?

Я так и не решила, что буду делать с Жориком до приезда его всемогущего Тестя. В ожидании «любовника», я решила полистать Соборное уложение 1649 года, пробило меня что-то на исторические документы. «А будет кто мужескаго полу, или женского, забыв страх Божий и християнский закон, учнут делати свады жонками и девками на блудное дело, а сыщется про то допряма, и им за такое беззаконное и скверное дело учинити жестокое наказание, бити кнутом». Кнутом так кнутом, плети здесь есть. Спасибо, Алексей Михайлович, вразумили, так и поступлю.

Федосина опять лихорадило, уж не думала, что его так пропрет от костюма для верховой езды. После «свидания» собиралась прокатиться верхом в приятной компании Марии Самсоновой.

Он продемонстрировал купюры, а приказала ему раздеться. «Это» надело стринги, знаете такие как в секс-шопах продают, впереди а-ля хобот и уши слоника. На его-то жопу такие веревочки.

Я грубо прижала его к кресту и защелкнула наручники и прошептала «Я буду Греем». Может он и хотел возразить, но кляп мешал.

Кортнев проникновенно напевал «Садо-маза, садо-маза… Садо-маза, садо-маза…

Садо-маза, садо-маза… Садо-маза, садо-маза», я лениво, под песню хлестала плеткой Федосина. То ли я слабо бью, то ли с хлыстом что-то не то, но Жорик явно получал удовольствие, а это меня не устраивало.

— Черт, это не плетка, а гладилка какая-то.

Остальные были такие же, на вид только грозные. Ничего, у меня есть с собой, не кнут, но тоже сойдет. Мирка попросила ей ремни армейские привезти, вот несколько у меня в сумке и лежат, кожаные и брезентовые, старые, еще советские со звездой. Был еще конкурный хлястик, но я им сегодня буду пользоваться по назначению, не хочу лошадку от этой скотины чем-нибудь заразить. Нежного Кортенева сменила «Агата Кристи».

— Раззудись, плечо! Размахнись, рука!

Я нанесла первый удар, неуклюже конечно, но почти нужный эффект, никого удовольствия, только боль. Разомнусь, и тогда уж точно буду попадать куда надо. К песне «Абордаж» я уже почти профессионально лупила кожаным ремнем телеса Жорика. Что ж пора попробовать брезентовый ремень. Пряжка впилась в ягодицу и оставила звездный след. Какой интересный эффект. Что ж тут такой плацдарм для звезд. Правда, несколько ударов пришлось по спине, но ничего, «во всем нужна сноровка, закалка, тренировка». «И пусть жестока плеть. Я не устану петь», а я не устану бить. Тихая ярость требовала выхода. Полосы и звезды на теле Жорика стали проявляться в своей багровой красоте, что ж, еще пара таких Федосиных и я смогу выбивать на их телах флаги государств, хочешь американский, английский или Евросоюза. Странно, но я не ощущала себя, ни Греем, ни Вандой, скорей палачом, приводящим приговор в исполнение, сказала Царь кнутом сечь, вот и секу. «Радостный хруст, жалобный плач, это плети свистят, это чьи-то кости хрустят». Еще пара ударов для закрепления урока.

— Плачет Белоснежка, стонет Белоснежка, — поет «Агата Кристи». Да и моя «Белоснежка» рыдает, только стонать ему кляп мешает. Устала я уже ремнем махать, можно и отдохнуть, я сделала музыку потише и уселась в кресло. Со второго раза угадала пароль Жорика, запись с торгом лучше удалить. Найти ее не составило труда.