- Жорж вне себя, почему бы... - лицо съеживается в гримасе. Он массирует длинными тонкими пальцами правый висок. - Говори. - Голос звучит тихо, но такому голосу повинуешься.

   - Когда я работала у Сааковича... - запнулась, ищет хотя бы намек на поддержку, заинтересованность, но взгляд Качевского устремлен за ее спину, она ловит себя на мысли, что вдруг Жорж каким-то образом зашел в кабинет и стоит за ее спиной, перед глазами возникла рука, вздергивающая воображаемую петлю. Повела лопатками, ощущая, холод шелка на разгоряченной коже. Дернула головой, скосив глаза, бросила взгляд на дверь.

   - Кабан, - тогда я не знала, что его имя - Кабан, - поправилась она, - привез икру. Они с хозяином о чем-то говорили, а потом... Потом Саакович прогнал в полцены. - Замолчала, вглядываясь в лицо Качевского. Тот, казалось, не слушал ее, погрузившись в созерцание тонкой полоски дыма. Потом, будто очнувшись, спросил: "Все?"

   - Кабан звонил по сотовому, называл имя Жорес, говорил, что все в порядке, - сказала - выдохнула и замерла. Ей вдруг захотелось, как в детстве закрыть ладонями лицо и ждать, пока бабуля не прижмет ее к своей теплой мягкой груди, пахнущей корицей, свежеиспеченным хлебом,.. еще чем-то прекрасно приятным...И успокоиться, забывшись в журчании ласковых слов.

   Качевский уселся глубже в кресле, расстегнув смокинг, снял бабочку, помассировал шею, освобожденную от жесткого воротника рубахи. На мгновение Кире показалось, что по его лицу пробежала улыбка, даже не улыбка, - судорога, и застыла в уголках губ усталыми запятыми.

   - Боишься?

   Кира с трепетом вглядывается в лицо Качевского. В сумраке комнаты резкие носогубные морщины, казалось, еще более углубились, придавая лицу знакомое хищное выражение.

   - Не боится только дурак, - глухо обронила, сцепив руки на коленях, отвела взгляд под натиском светло серых глаз. Со страхом, ожидая следующего вопроса.

   - Я наблюдал за тобой, когда дамы рылись в торте... Презираешь?

   - Кого?

   - Хороший вопрос, - в глазах вспыхнула усмешка, он внимательно посмотрел на нее, удовлетворенно кивнул, будто прислушивался к чему-то внутри себя, добавил: "А ведь я знал Владимира Аверьянова... Или лучше Воля?", - губы его сморщились в улыбке.

   - Вы знали Волю? - неожиданно почувствовала, как защипало глаза. - Он был добрый. - С вздохом сказала и потупилась: "Клава... Больше некому...- Почему-то ей стало страшно, она боялась расслабиться, поддавшись минутному воспоминанию. Тень Жоржа встала за спиной, сердце сжалось от тягостного бессилия. - Играет, как кошка с мышкой...".

   - Я пойду, - Кира поднялась, стараясь не встречаться с Качевским взглядом.

   - Не дергайся, - оборвал резко, недовольно. - С Жоржем я разберусь, ты просто подтвердила мои подозрения. То, что он за тобой гнался... Это что? Любовные игрища? - Голос исказился от желчной насмешки. - Дала ему? Прямо в туалете?

   Кира гневно вспыхнула, щеки зарделись, словно она получила пощечину.

   - Думаете, если я на вокзале работала, так шлюха?

   - Нет? - он уже откровенно смеялся над ней. Но глаза... Неожиданно Кира подумала, что вот так же на нее смотрел Воля, - с тревогой, вопрошающе... И ее гнев, злость вмиг растворились, уступив место смятению.

   - Готова была убить, только бы дочь не голодала...

   Качевский встрепенулся, поднялся с кресла, подошел вплотную, положил руки на плечи, сжал. - Никогда не угрожай, угроза - слабость и глупость. Убивай без предупреждения.

   - Зачем вы говорите мне это? - Кира попыталась вырваться из цепких рук Качевского, но он ее не отпускал.

   - Зачем? Потому что знаю, Жорж тебе угрожал, но этот хорек слаб и труслив, он может только спать с чужими женами. Я прав? Угрожал?

   - Да! Да!... Отпустите! Ненавижу вас, и Жоржа... Всех!

   - Ненависть - тоже глупость, - устало сказал Качевский, опустив руки. - Ненависть сгубит, прежде всего, саму тебя. Она сожжет изнутри, это как наркотик, который будет убивать твое тело, твой мозг, потому что не будет возможности осуществить мысль о мести.

   - К чему вы толкаете меня? - Кира с ужасом смотрела в ставшие вдруг пустыми глаза Качевского.

   - Я не толкаю, глупая ты девчонка, - он отвернулся, подошел к окну, уставился на фонарь, раскачивающийся от ветра. В тусклом, едва пробивающемся сквозь темноту ночи свете, потоки дождя, скатываясь по стеклу, чертили на его лице уродливые полосы.

   - Я не толкаю... - повторил Качевский и неожиданно спросил: "Ты любила своего Волю?".

   Кира не видела выражения лица мужчины, "смеется... Зачем ему это?"

   - Он был добрый, и он любил мою дочь.

   - Так ты любила или нет? - она услышала, как в голосе звякнул нотка недовольства. Как секунда, - дисонирующе, напряженно.

   - Я его жалела.

   Качевский развернулся, засунув руки в карманы брюк, качнулся в своей привычке с каблука на носок, - обратно... Потом опять: туда... Обратно...

   - Врешь... Устроилась, пригрелась... Как можно жалеть старика? от которого воняет старым сыром? Ты его просто использовала! - Качевский глумливо усмехнулся.

   Кира хотела крикнуть в это ухмыляющееся лицо, что это неправда, что он все врет! Но только яростно замотала головой. Качевский перестал раскачиваться, подошел к столу, раскрыл коробку.

   - Куришь?

   Спросил спокойно, даже намеренно бесстрастно. И ее поразило не то, что он сказал... А как! С каким внутренним напряжением он это произнес. Кира подошла, протянула руку: пальцы предательски вздрагивали, но зыбкое ощущение уверенности, вот так, ниоткуда возникшее, вдруг охватило ее. Глядя на руку Качевского, его длинные тонкие пальцы, протягивающие сигару, внезапно подумала, что если она сейчас возьмет эту руку, и прижмет к груди... Как он поступит? Ударит? Рассмеется в лицо... Или еще хуже - брезгливо отдернет? "Нет, не отдернет", - ударила в сердце мысль. Она подняла глаза, от его взгляда внутри затрепетал нерв, отдаваясь болью в груди.