- Не сердись, - Качевский сжал ей пальцы. - Не сердись... - Уголки его губ дрогнули, словно преодолевая сопротивление, растянулись в улыбке. - Я кажусь старым идиотом? Этакая Квазимода... - Он притянул Киру к себе. - Все три месяца, что мелькаешь передо мной, хочу только одного - поцеловать. - Он провел пальцем по губе, тронул ранку. - Скажи, - ты не сможешь полюбить, я знаю, - но пожалеть... Как своего Волю...Сможешь?

   - Почему? - выдавила из себя Кира, не отстраняясь но, чуть отдалив лицо, чтобы видеть его глаза.

   - Тебе не понять... Сейчас не понять. Потом,.. да, но не сейчас. Скажи, что тебе хочется? Не думай, скажи сразу.

   - Лететь.

   - Лететь? - брови Качевского в изумлении вздернулись.

   - Лететь на твоем катере, чтобы волны ударялись в борт, и соленый ветер бил в лицо, и чайки с пронзительными воплями выпрашивали хлеб, кружась за кормой...

   - И это все?

   - Ты же сказал "не думай".

   Качевский расхохотался, и Кира подумала, что ни разу не слышала, чтобы он смеялся, и что у него красивые ровные зубы. Но подумала отвлеченно, будто это не она находилась рядом с мужчиной, влажные от пота горячие руки которого она ощущала на теле сквозь тонкую ткань блузки. В голове, пробиваясь сквозь пульсирующий в висках шум крови, зазвучал знакомый мотив, "шлепай, пароходик! Шлепай, гордячка Мэри! Дальше... Дальше... По пустынным водам!..."*. Но звучал пошло, подобно развязной бульварной песенке. Откуда-то из глубины: тяжело ворочаясь, словно преодолевая сопротивление, поднималось отвращение. Оно было осязаемым, плотным, как позыв к рвоте - отвращение к себе. Подавив, поднимающийся к горлу тугой ком, Кира опустила голову, чтобы Качевский не видел ее глаз: она села на свой пароходик, и никакая сила теперь не сбросит ее обратно в пустынные воды.

   ______________________________________________

   *Блюз Д.Фогерти "Proud Mary"