–Segesta est oppidum… – за повторением Алёша не услышал, как открылась дверь в его комнатку. Отец тихо вошёл и стоял, молча с любовью глядя на сына, погруженного в дебри латыни. Наконец, Алёша облегчённо выдохнул и заметил приоткрытую дверь.

– Папа! – он бросился к Артемию Ивановичу и с нежностью прижался к нему. Тот обнял его, прислонился лицом к его затылку, и так прошло несколько минут. Наконец непоседливость ребёнка дала о себе знать, Алёша аккуратно разомкнул объятья и посмотрел на усталое лицо отца.

– Ты поел, Алёшенька?

– Нет, папа, я ждал тебя!

– Ну, зачем ты так! Какой же ты ученик на голодный желудок!

– Ну, папа, я с тобой хочу! – отец ласково потрепал Алёшу по голове, и они пошли вечерять.

Лобовы снимали небольшой домик на городском острове из двух комнат и гостиной, где они и ели. За едой они любили беседовать. Именно ужины были тем временем, когда они пытались наговориться за день.

– Как твоя учёба, Алёша? Что отец Паисий говорит?

– Всё хорошо, папа! Отец Паисий говорит, что с грамотой нам пора заканчивать, ибо я уже лучше учителя пишу. Писание я знаю хорошо, древнегреческий тоже хорошо, а вот латинский надо ещё подтянуть. Я обязательно его выучу, папа! Но он говорит, что мне надо бы науками заниматься, сейчас науки в части, а я в языках и писании и так силён. – мальчик был очень горд своими успехами.

– Да, Алёша, сегодня на коллегии Никита Петрович сказывал, что царевич Павел Петрович в Петербурге первый ученик, к наукам имеет сильную тягу и способность. На приёме императрицы он прочёл новую оду Ломоносова в честь наших побед над Пруссией. В обществе только это и обсуждают. В его правление, думаю, науки в почёте будут. Отец Паисий тебе здесь не помощник, да уж… – отец задумался и замолчал, а Алёша заволновался, что при таких раскладах папа не справит себе новый кафтан, а зима-то скоро.

После ужина, укладывая сына спать, отец был погружен в свои мысли. Алёше было тоскливо, что батюшка опять все заработки потратит на него, а про себя забудет. Жалко было папу, такого умного, доброго. И мальчик, чтобы отвлечь Лобова-старшего от мыслей об обучении сына, попросил рассказать о первой встрече с мамой.

Лобов-старший с грустно-мечтательной улыбкой начал рассказ о том, как в городе Рязани на Пасху молодой третий сын местного помещика встретил около Успенского собора красавицу. Как он крутился вокруг её дома, как отец Насти был против нищего жениха, как сбежали они без отеческого благословения в Москву…

Алёша спал и видел во сне маму, молодую и красивую… А утром он проснулся с решимостью помочь отцу.

Кто же не знал в Петербурге, где строится новая усадьба Ломоносова на Большой Морской. Академик туда уже переехал, там он и работал. Так что прямо с утра, вместо зубрёжки Алёша прибежал к Неве, заплатил лодочнику и вскоре уже дежурил у заветного дома. Ждать пришлось долго, он, оказывается, приехал к усадьбе поздно, академик уже убыл к Павлу Петровичу и провёл у него довольно долго. Вернулся Михаил Васильевич к себе только после обеда, и, выходя из экипажа, был атакован неизвестным ему хорошо одетым мальчонкой.

– Михаил Васильевич! Не гоните, выслушайте! – заверещал пострелёнок. Мальчишка был немного похож на Павла – такой же мелкий ростом.

– Ну, говори, малой! – Ломоносов приехал домой, уже отобедав с царевичем, в добром настроении.

– Михаил Васильевич! Я лучший ученик отца Паисия! Я лучше всех знаю грамоту, Писание, греческий, только с латынью… Но я её выучу!

– И что ты хочешь-то, лучший ученик отца Паисия?

–Учиться хочу дальше. А у нас с папой денег мало! Он без кафтана зимой будет! А он у меня один!

– Так, а мамка твоя где?

– Умерла у нас мамка. Горячкою восемь лет назад. Одни мы! А папа в мануфактур-коллегии актуариусом работает. А он честный, и все знают, что честный! – тараторил мальчишка, начиная заливаться слезами.

Ломоносов не смог перенести детских слёз и пригласил ребёнка в дом, где его супруга ещё и накормила голодного мальчишку. Вечером академик отвёз Алёшку домой, где встретился, с уже начавшим волноваться оттого, что сына дома не оказалось, Лобовым-старшим.

–Так, Артемий Иванович! Сын Ваш талант несомненный, учиться он у меня будет пока.

– Да как же мне, Ваше Превосходительство…

– Артемий Иванович, а правду ли Ваш сын говорит, что вы честный человек, до нищеты уже честный?

– Мой грех… Я не могу через себя… Ради сына… Но честь моя… – от всей ситуации и вопросов академика Артемий растерялся и не мог подобрать слова.

– Так, Артемий Иванович! Денег я с Вас брать не буду! Честный чиновник, это такое чудо, что впору либо в церковь бежать, либо, наоборот, Вас самого в Кунсткамеру, в банку заспиртовать! – со смехом громыхал Ломоносов…

А ночью Алёшке опять снилась мама. Она весело смеялась, даже светилась изнутри.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

От занятий с Ломоносовым меня отвлекло только появление в моей жизни нового персонажа, ставшего весьма важным для меня человеком, очень близким другом.

Утром после гимнастики, которой я никогда не пренебрегал и завтрака, я зашёл в кабинет, собираясь почитать очередной том энциклопедии Дидро, что мы как раз обсуждали с Ломоносовым. А там меня уже ждали. Молодой, статный, довольно крупный монах с очень умным и пытливым взором.

Когда я вошёл, он сразу встал и поклонился.

– Ваше Императорское Высочество! Я – иеромонах Платон. Здравствуйте!

– Здравствуйте, Ваше преподобие! – в моём ответе ясно читался вопрос.

– Императрица и Алексей Григорьевич просили меня стать Вашим духовным учителем, – мягко улыбнулся в бороду собеседник.

Ох, ты, ёлки-палки! Я совсем забыл, сколько я просил императрицу назначить мне духовного учителя, но тётушка как-то мало обращала внимания на моё религиозное просвещение, будучи поражённой европейскими идеями свободолюбия и лёгкого пренебрежения делами церкви, кои и так были всецело ей подчинены, как главе русского православия.

Но года брали своё, вечность уже стояла на пороге, да и Разумовский сумел донести до неё, насколько важно будущему русскому царю исповедовать и понимать ту религию, которую принимает большинство его подданных. И вот мне подобрали одного из лучших богословов, преподавателя Троицкой семинарии иеромонаха Платона24. Он происходил из бедной семьи подмосковного священника и за таланты свои возвышен, при обучении получил фамилию Левшин, но пользовался ей недолго, ибо подстригся, видя для себя только духовную карьеру.

Вот он оказался бриллиантом не менее чистым и ярким, чем сам Ломоносов. Никогда о нём не слышал, но масштабом его ума и веры был искренне поражён, и если, до встречи с ним, посещение церкви для меня было чем-то обременительным, хотя и хорошо знакомым и привычным, то после неё, я стал посещать храм, действительно ощущая благодать Божию и искренне мечтая приникнуть к ней.

Но вот отношения у него с Ломоносовым не складывались. Академик находился в жёстком конфликте с Синодом 25и официальным руководством церкви, которые исповедовали дремучие взгляды на научную теорию и пропагандирующие самые отсталые обычаи жизни. Ломоносов, завидя Платона, фыркая, обходил его стороной.

Платон же все эти демонстрации воспринимал с показной улыбкой и не преследовал учёного. Откровенно говоря, с моей точки зрения, как раз Платон и не был явным ретроградом и обскурантом. По-моему, он не демонстрировал публично отрицательного мнения к такому поведению руководства Синода исключительно из политических соображений, но всё-таки…

Однако месяца через три, Ломоносов поспешил, придя на нашу беседу значительно ранее оговорённого срока, и в кабинете столкнулся с Платоном, который как раз излагал мне свою точку зрения на Великий Раскол. Эта трагедия христианской церкви началась ещё в IX веке, когда епископ разрушенного и обнищавшего Рима – папа Лев III, договорился с тогда ещё просто вождём полудиких франков Карлом Великим и возложил на него корону Империи. А тот, в свою очередь, объявил его главой всей христианской церкви.