Ломоносова настолько выбил из колеи данный разговор, что он забыл и думать о прокля́тых немцах, о желании напиться и побить какого-нибудь прохожего, чем он часто и занимался… Академик ушёл с приёма по случаю собственного славного фейерверка и бродил всю ночь по Санкт-Петербургу. Прохожие по привычке шарахались от его фигуры, но на сей раз его не стоило бояться – он думал…

Утром он пришёл домой. Супруга его Елизавета, как обычно, ждала его нетрезвым и злым, но, к своему удивлению, увидела его в глубочайшей задумчивости. Почти всю их совместную жизнь она знала, что время её мужа делится на две части: когда он работает и когда он пьёт, третьего не дано. А вот сейчас муж её просто был задумчив, но притом он не проводил опыты, не писал или копался в книгах.

Молча зашёл в дом, мельком поцеловал её. Поднялся к себе, где провёл не более часа. Потом снова вышел к ней и дочери с каким-то просветлённым лицом и сказал ей: «Теперь я вижу, куда идти!».

Во дворце в покоях Павла Петровича его уже ожидали сразу проводили в кабинет, где Павел принял его лично. Посмотрел на академика своими серыми глазами и тихо спросил:

–Вы знаете теперь, Михаил Васильевич?

– Наверное, знаю, Ваше Высочество! Россия, семья, наука – именно в таком порядке!

– Россия? Именно она на первом месте?

– Да! Именно она! Ибо думаю о ней больше всего остального.

Великий князь встал из-за стола и прошёлся в задумчивости по комнате.

–Я очень рад, Михаил Васильевич, что вижу в Вас такого патриота страны нашей. И надеюсь, что увижу в Вас и своего друга и учителя! Но, есть одно замечание.

– Какое, Ваше Высочество?

– Вы в Петербурге известны даже более чем своими научными открытиями, своими подвигами на поприще Бахуса, а уж с Вашими кулаками лично знакомы без исключения все академики, да и большинство горожан. Став моим учителем, вы будете представлять уже не только самого себя, но и меня так же. И репутация у нас будет практически общая. Так что, я бы попросил Вас сделать выводы из сказанного мною. – Михаил Васильевич, молча, со смущённой улыбкой поклонился мне.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Ломоносова пригласили к императрице, которая сообщила учёному о назначении его учителем к будущему наследнику. И задала вопрос, какое у него сложилось мнение о шестилетнем Павле Петровиче.

– Ваше Величество, я был поражён его разумом, столь несвойственным не только для шестилетнего ребёнка, но и для многих людей в солидных летах!

– Хорошо, Михаил Васильевич, хорошо… – и императрица замерла в глубокой задумчивости.

Разумовский рассказывал мне, что назначение Ломоносова было неприятным для Панина событием, ибо тот сам собирался открывать мне глубины науки. Причём речь зашла о желании императриц отставить Панина напрочь, но я попросил тётушку всё-таки оставить Никиту Ивановича моим воспитателем.

Сложная конструкция, но меня это устраивало, я мог развиваться и вполне управлял ситуацией. Из Панина я теперь был вполне способен верёвки вить, он искренне считал, что назначение Ломоносова есть не менее, чем интриги против него лично, а я его спаситель.

Спустя несколько уроков, когда мы с Ломоносовым уже вполне сработались, я ещё раз озадачил его.

– Никак не могу выбросить из головы Ваши огненные забавы, Михаил Васильевич!

– Да, Павел Петрович! – Ломоносову пришлась по душе моя лесть, и он расплылся в улыбке.

– Да вот, памятуя о Вашей любви к России, и, видя, столь высокое искусство Ваше в пороховых забавах, я полагаю собственное незнание о том, что Вашим гением солдаты российские обеспечены лучшим огненным оружием в мире, весьма прискорбным, и прошу меня в вопросе этом просветить! – я подпустил в голос толику восхищения и наивной гордости за собственного учителя. Вот здесь его и пробило:

– Ваше императорское высочество! Сколь я могу способствовать… – голос его задрожал и я, понимая, что ответит-то ему собственно нечего, счёл необходимым прервать его.

– А ещё, Михаил Васильевич, ваши научные знания весьма велики. Я слышал, что вы родом с северных земель, окрест Архангельска, и вы наверняка сведущи в местных обычаях и привычках, и можете рассказать мне о возможности освоения северных земель нашей империи?

Он побагровел лицом и не смог найти слов. Попив водички, он смог попросить отсрочки в подготовке ответов на мои вопросы.

Ломоносов готовился долго и в результате действительно отменно проработал вопрос о качестве порохов, используемых в армии. И даже подал докладную записку на имя генерал-фельдцейхмейстера (командующего артиллерией) Петра Шувалова 21с целым набором замечаний и рекомендаций по их производству, хранению, транспортировке и использованию.

Тогда вопрос не был решён, но чуть позже, уже при новом главном артиллеристе Вильбоа22, документ был изучен и был оценён как весьма полезный и важный. Что уже через год принесло значительное улучшение дальности и точности стрельбы, причём как орудийной, так и ружейной.

Освоение Севера и Сибири, вообще-то, и так было идеей-фикс Ломоносова, а уж после моей просьбы, когда он понял, что нашёл себе в этом вопросе благодарного слушателя, Михаил Васильевич подготовил проект-доклад об освоения Сибири. В этом документе он на очень высоком, даже для далёкого будущего, уровне, проработал вопрос о земледелии, рыболовстве, разведении скота и добыче полезных ископаемых на этих землях, разметил перспективные места для городов и деревень и возможные торговые пути.

Признаться, я был поражён – такой доклад можно было принимать за основу для формирования настоящей программы развития новых регионов. Жаль было только вот что Дальнего Востока в докладе почти не было, так и в империю он ещё не входил – Китай там пока. Ну и последовательности действий там не было, а главное – неизвестно было, откуда на всё это дело брать средства.

Вот мне это было важно и интересно. Я мучился от неразвитости нашего Севера и Востока всю жизнь. Батя мой без Дальнего Востока представить себя не мог, и я туда же – здесь так развернуться можно было, а у нашего государства всегда сюда руки не доходили… Да, мне это было нужно, но вот из моих единомышленников пока был только Ломоносов.

И я это Михаил Васильевичу честно объяснил – ну нельзя исполнителя обманывать. И он понял, и, конечно, огорчился, но вера в то, что это будет, что его проект непременно будет осуществлён, у него возникла. А вера в таком деле – очень важная штука. Да и дожить до реализации своих идей он захотел, что тоже хорошо.

Наконец-то мне стало хорошо, информация сыпалась как из рога изобилия, Ломоносов действительно был просто невозможно эрудирован – математика, астрономия, география, а ещё и медицина, плюс я у него я начал учиться немецкому, латыни, древнегреческому, а поэзия. Причём, оказалось, что у него на уме была, и собственная педагогическая теория и учителем академик был превосходным. Я так увлёкся обучением, что даже первые месяцы я несколько выпал из всего, не касающегося нашего общения.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Алёша Лобов потёр слезящиеся глаза, дешёвая свечка немилосердно чадила, голова уже начала болеть, а есть хотелось очень сильно, но надо было выучить эту прокля́тую речь Цицерона против Верреса23! Отец Паисий, что учил его языкам и письму – человек строгий, и непременно пожалуется папе на нерадивого воспитанника, а огорчать отца Алёша точно не хотел.

Батюшка был единственным его родным человеком. Мелкий чиновник, актуариус канцелярии мануфактур-коллегии, Артемий Лобов души не чаял в своём единственном сыне. Рано потеряв жену, он всю свою энергию направил на обучение и воспитание Алёши. Все его небольшие заработки уходили на сына.

Артемий Иванович вызывал всеобщие насмешки, он был коллежским асессором, а ходил постоянно в одной и той же потрёпанной одежде, не закатывал вечеров, а главное – не брал дач от страждущих. Но он не обращал на это внимания – накормить сына, одеть его, купить нужные книги, заплатить его учителям, а только потом позаботиться о себе – так он расставил приоритеты. А обучение в Петербурге было очень дорого, так что на себя-то как раз у него денег не оставалось. Алёша это всё видел и отца просто боготворил, поэтому для него огорчить папу было самым страшным преступлением.