– Я и не боюсь. Как к вам подняться?

– Идите назад, ко входу. Сейчас я вам подсвечу.

Он исчез, и придел озарился ярким светом. Ей стало спокойно – как глупо все-таки бояться темноты. Путаясь в платье и придерживаясь за стены, обходя провода, транспаранты и штабеля стульев, Мать поднялась по лестнице так быстро, как только могла. Наверху она поискала его глазами, опасаясь, что это все розыгрыш и Отец, должно быть, где-то спрятался. Но он ждал ее, повернувшись к ней спиной.

– Кажется, вечерок у вас был тот еще.

В руках он держал коробку с предохранителями. На его предплечьях проступали мышцы, извивались вены. Он был как новый, неизведанный мир.

– Да. Не нужно было соглашаться. Просто моя подруга… очень давняя подруга. В общем, это была ее затея.

Он так и не соизволил к ней повернуться.

– Ну и где же она?

– С каким-то парнем, я думаю.

– Не похоже на настоящую подругу.

– Не похоже.

Он поднял прожектор, свисающий с хоров, и направил свет ей в лицо.

– Вот это волосы! – воскликнул Отец. – Весь свет вселенной собрался в них!

(«Весь свет вселенной собрался в них!» – превосходная фраза, не так ли? Хоть я и отрицаю это, но одно время – в детстве – она сильно впечатляла меня.)

– Ну а вы, – спросила Мать, – всегда проводите субботние вечера вот так?

– Нет. Иногда. Мне, знаете ли, нравится всякая техника. И вообще, мне нравится помогать.

Мать прислонилась к перилам рядом с ним. Ее волосы коснулись его руки.

– Но никогда прежде у меня не было компании, – сказал Отец и улыбнулся. – Так гораздо интереснее.

– О, я вовсе не интересная, – ответила Мать. – Можно даже сказать – скучная.

– Не может быть! Лучшее, что случалось в вашей жизни?

– Не поняла.

– Расскажите о самом лучшем, что случилось с вами в жизни. Когда рассказываешь о таком, невозможно быть скучным. Ну, давайте же!

Мать вспомнила о платье Принцессы, вспомнила лица жителей деревни на празднике урожая. В ее памяти их стало намного больше, и теперь она вела Парад на виду уже у сотен тысяч поклонников.

– Ладно, – согласилась она и уже знала, как именно будет об этом рассказывать.

Когда история была окончена, Отец сказал:

– Вот видите. Совсем не скучно. Хоть это и не самое лучшее, что случилось в вашей жизни.

– Серьезно?

– Ну разумеется, нет, – ответил Отец.

Он сосредоточил внимание на распределительном щитке и перекладывал его из одной огромной ладони в другую. Улыбался, сдерживал смех.

– Самое лучшее, – произнес он, – случилось с вами сегодня ночью.

– Это же скучно, – говорил Итан каждый раз, когда ему это рассказывали. – И почему тебе так нравится эта история?!

– Ты думаешь, все так и было? – спросила у меня Эви, услышав об этом впервые. – Или они повстречались на воскресной службе?

Я удивилась ее неверию – сама я почему-то никогда не сомневалась в правдивости этой истории. На самом деле мне просто хотелось, чтобы все происходило именно так. Мои родители в сумрачном, искрящемся свете – возлюбленные, парящие на хорах. Такими они нравились мне больше всего.

У Итана были свои планы относительно дома на Мур Вудс-роуд. И в пятницу, пока мы ужинали, и в субботу утром, во время арт-тура, организованного Аной, он держал их при себе. Но к полудню его терпение иссякло. Ана приготовила греческий салат и отыскала пляжный зонтик; мы сидели в саду, ели и разговаривали о работе Итана.

– А не прогуляться ли нам с тобой после обеда? – предложил он мне многозначительно.

Я тут же представила себе, как в Школе Уэсли он, должно быть, решительным шагом входит в учительскую и так же многозначительно приглашает пройтись кого-нибудь из коллег, а те наверняка думают: «О! Прогулка с мистером Грейси…»

– Почему бы и нет, – ответила я.

Пройдя мимо площадок для крикета и цветочных клумб, мы вышли прямо к университетским паркам – там обнаружилась тенистая тропа, ведущая к колледжу Червелл. На открытых местах трава выцвела, стала пустынно-желтой, но под деревьями и вдоль реки она по-прежнему зеленела. Солнечные лучи как будто украли у Итана его достоинства. Его кожа сразу же побледнела, а едкие морщинки на лбу и между бровями не разглаживались теперь, даже когда он улыбался.

– А у тебя волосы стали еще темнее, – заметил Итан, – не понимаю, зачем ты красишься.

– Неужели? – ответила я. – Правда не понимаешь?

– Тебе больше идет быть блондинкой.

Я знала Итана достаточно хорошо, чтобы распознать в его словах боевой клич. Он сделал несколько зарубок в стене вражеской крепости, прежде чем перейти в наступление.

– Я просто не хочу видеть Мать, когда смотрю в зеркало, – сказала я. – Да и выгоды мне от этого никакой.

– В отличие от меня, ты хочешь сказать?

– Тому, кто сделал темой своих лекций личную травму, уже ничего не страшно.

– Исцеление личной травмы. И я ни в коем случае не осуждаю тебя, Лекс, правда, но… И тебе пора бы как-то выбираться. Ты знаешь, у стольких людей это нашло отклик. И если ты присоединишься, все только выиграют от этого, точно тебе говорю. Я собираюсь в Нью-Йорк осенью. И мог бы тебя поддержать.

У меня горело лицо. Я остановилась и сглотнула, но Итан не заметил этого. Он теперь шагал впереди.

– Это превосходная платформа для того, чтобы говорить об образовании, – продолжал Итан.

– И о себе.

– Об образовании в контексте себя, в контексте собственного опыта. Ты же помнишь, как мы радовались, когда вернулись в школу? Я хочу, чтобы все дети радовались так же. Научились быть выше обстоятельств. Лекс, видела бы ты ребят, которых я учил, когда мне было за двадцать. Каждый – пуст внутри. В общем, я – за энтузиазм, такой, какой был у нас в свое время. И я не понимаю, в чем тут проблема.

– Да брось, Итан! Всем известно, что ты начинаешь со слайда с фотографиями типа «их разыскивает полиция».

– Нужно же как-то привлечь внимание.

Мы дошли до реки. За деревьями было видно, как лодки скользят по воде.

Я села на траву.

– В общем, учитывая все это, я хотел бы поговорить о доме. Номер одиннадцать по Мур Вудс-роуд.

Я закрыла глаза.

– Неужели?

– Мне кажется, это прекрасная возможность для нас. Для всех нас. Уникальная возможность.

– Да уж, уникальней некуда.

– Послушай, я предлагаю почти то же, что и ты. С небольшими корректировками. Общественный центр – да. Но пусть он носит наше имя: Общественный центр Грейси, Холлоуфилд. Если мы сделаем так, о нас напишут статьи в газетах, и получится организовать церемонию открытия. Можно привлечь государственное финансирование. Ты поможешь многим людям. Подумай об этом. И потом, вполне логично какую-то часть этого дома посвятить нашей семье, разве нет? Какой-нибудь мемориал? Или, может, цикл аудиорассказов. Мы могли бы… могли бы даже оставить одну из комнат такой, как она есть, – чтобы люди понимали, через что нам пришлось пройти. Не знаю. Я еще не до конца все обдумал.

– Короче – музей.

– Я не говорил о музее.

– Никто в городе не захочет устраивать там храм, посвященный такому прошлому.

– Почему нет? Если это привлечет внимание и инвестиции?

– Мы совсем не прославили Холлоуфилд тогда, – сказала я. – Нет, Итан. Не нужна там наша фамилия. Просто полезный обществу центр. Что тебя не устраивает?

– Впустую потраченные усилия. Я много чего мог бы из этого извлечь, Лекс. Хотя бы подумай.

– Нет, без вариантов.

– Но тебе потребуется и мое согласие, не забывай. Это палка о двух концах. С кем кроме меня ты успела поговорить? С Далилой? Гэбриелом?

– Нет. Только с Эви.

Итан рассмеялся. Отмахнулся от меня, как от нерадивой ученицы, которая, что ни делай, все равно безнадежна.

– Ну да, – сказал он. – Конечно.

Я сказала Итану, что домой хочу пойти одна; он ушел, а я нашла тихое солнечное местечко и позвонила Биллу. Он не ответил. Я так и думала. Возможно, он где-то в зоопарке или на пикнике, и на нем, скорее всего, виснут его дети. И наверняка он опять потеет.