Мария стоит тихо и неподвижно, неприятности ей не нужны.
– Надеюсь, недоразумений не будет, – говорит Сигваль отцу, вскакивает в седло. – Уберите ее.
– Да, ваше высочество.
И пытается увести старшую дочь, взяв за локоть. Но Каролине не хочет, упирается.
– Едем, – тихо командует Сигваль.
Они трогаются. Копыта стучат по брусчатке.
– Ведьма! – кричит Каролине им вслед. – Как ты сделала это? Почему он выбрал тебя? – и еще, громко всхлипывая. – Ты сдохнешь!
Сигваль останавливается. Оливия видит, какое у него напряженное лицо, он пытается решить. Еще немного и… Он ведь не сделает этого? Нет! Он уже почти собирается ехать…
Отец силой тащит Каролине прочь.
– Ты обещал жениться на мне! – орет она. – Ты не держишь свои обещания?!
Сигваль глухо и страшно рычит.
– Я обещал еще кое-что! – говорит громко.
Спрыгивает. И идет к ней. Таким широким размашистым шагом.
И вот тут, наконец, до Каролине доходит.
С визгом она вырывается из рук отца и бросается прочь. К дверям. Она бежит, рыдая.
Сигваль идет за ней. Кажется, он не торопится. Но так неумолимо. Стремительно.
– Нет! – кричит Каролине. – Ты не посмеешь!
Поздно.
Она еще успевает влететь за дверь и даже захлопнуть, но вот запереть – уже нет. Пытается, но… Сигваль успевает навалиться на дверь плечом.
Хватает ее, вытаскивает за волосы во двор. Не церемонясь.
Потом так же, не церемонясь, прижимает ее к стене и задирает юбку. Каролине кричит, вырывается. Так страшно кричит. Он насилует ее. Прямо здесь… И плевать на все.
Смотреть на это Оливия уже не может.
Даже пытается в ужасе зажать уши ладонями, не слышать… Сердце разрывается.
Как бы там ни было – Каролине ее сестра. Только не так.
Сложно сказать, сколько это длится. Все вокруг замирает. Словно время останавливается. Все смотрят. В оцепенении. Невозможно поверить. У Оливии темнеет в глазах.
Это чудовищно.
И все же – быстро. Ровно столько, сколько нужно, чтобы обозначить выполнение обещания, и не более того. Он сделал это.
И отпускает.
Каролине падает.
Он поправляет одежду, поворачивается.
Каролине рыдает, захлебываясь.
– Убейте его! – судорожно выдыхает король.
Гвардейцы хватаются за оружие.
Но…
Сигваль медленно кладет ладонь на рукоять меча.
– Не стоит, – тихо, но очень внятно говорит он. И эти слова отдаются громом в ушах.
Гвардейцы замирают.
Если они решат выполнить приказ – Сигваль умрет. Как бы мастерски он ни дрался, но он не справится. И даже те трое, что с ним – не справятся тоже. Их слишком мало.
Но убить Сигваля… это снова война.
Тишина.
И в этой тишине Сигваль делает шаг. Потом еще один. Он идет к лошади. Не торопясь. Без резких движений. У него каменное неподвижное лицо.
Гвардейцы провожают его взглядом.
По щекам короля текут слезы. Гнев и ужас… и отчаянье.
В полной тишине Сигваль вскакивает в седло.
На Оливию старается не смотреть.
– Поехали, – тихо говорит он.
10. Ингрид, жар-птица
До Бейоны и до Оливии.
Когда птица раскинула крылья.
После ночи танцев в таверне Таллева, Ингрид не приходила два дня. Сигваль не звал, и она не навязывалась. Подумала уже, что ничего не будет, они оба получили друг от друга все, что могли.
Огонь…
Она ведь даже намекнула ему. На прощанье. Она держала его ладонь в руках, левую, с красным пятнышком ожога. Она осторожно, с легким нажимом провела по этому пятнышку, чувствуя, как вздрагивают пальцы. Больно.
«Если тебе больно, значит – ты еще жив», – сказала тихо.
Он так посмотрел на нее… Ничего не ответили. Но, кажется, понял.
Не захотел.
Но в тот день он подошел сам. Нашел Ингрид в тенистом уголке сада, в окружении придворных дам и в обществе королевы. Милые светские прогулки, все очень благопристойно.
Подошел, никого не стесняясь, шепнул ей на ухо: «Приходи вечером. Ты мне нужна». И все. Королеве только вежливо кивнул. Ушел.
Сигвалю плевать на чужие взгляды и чужое мнение.
Ингрид, пожалуй, тоже.
Все смотрели на нее.
И вот, вечером, она снова здесь.
И он сам открывает ей дверь.
– Заходи, – говорит тихо.
Камзола на нем нет, только тонкая сорочка. И сапог тоже нет, он босиком.
Он выглядит совершенно обычным, спокойным. И все же, что-то в этом настораживает… Его спокойствие. Что-то не так.
– Садись, – предлагает ей кресло.
Наливает вина, себе и ей… и там в кувшине уже остается на донышке. Подает ей бокал, но сам пока не пьет, только смотрит, как она берет, пробует. Хорошее вино… Чуть улыбается.
Огонь свечей поблескивает в его глазах.
Да он напился уже! Понимание приходит так неожиданно. Ингрид смотрит на него… Да нет, он не пьян, он молодой и сильный мужчина, и чтобы напиться ему нужно больше, чем вот тут в кувшине было. Сейчас где-то на грани, когда разум еще вполне ясный, но появляется такая расслабленность…
– Хочешь поговорить? – спрашивает она.
Он фыркает, качает головой.
– Я еще не настолько пьян, чтобы начать жаловаться на жизнь.
Ингрид заглядывает под стол.
– У тебя там еще бочка, – говорит она. – Можно наверстать. Или завтра с утра у тебя снова дела?
– С утра нет, – говорит он. – Ближе к вечеру. С важным я пока разобрался, остальное может подождать. Послезавтра я еду в Бейону. Но наверстывать и жаловаться все равно не планирую, как-то пока не готов.
Он поднимает, чуть покачивает в руке бокал, отпивает немного. Ставит на стол.
– А вот я бы напилась и пожаловалась… – неожиданно говорит Ингрид. Не собиралась ведь, но вырвалось.
– Да пожалуйста, – щедро говорит он. – У меня там еще бочка под столом, и мы никуда не торопимся. Хорошее вино, можно пить спокойно, я уже кувшин вылакал за вечер, так что никаких неожиданностей, – он морщится. – Хочешь, у меня печенье есть… с орехами, – пододвигает к ней мисочку. – Бери.
Что-то есть в этом такое…
– А какие могут быть неожиданности? – спрашивает она.
Сигваль устало пожимает плечами.
– Я знаю, что твой отец приехал, – говорит, словно пытаясь сменить тему, – и что собирается отправить тебя в Олейв. Я говорил с ним.
Но Игнрид так просто не сбить.
Она даже слышала какую-то историю…
– Подожди. А что может быть не так с вином?
– Да все нормально с ним, не бери в голову. Это мои личные заморочки, – видно, как ему с трудом удается подавить желание встать и уйти. – Ингрид, я тебя не для этого позвал.
Хорошо…
Не стоит давить.
– Тогда что ты хочешь? Поиграть со мной? Трахнуть меня? – она пытается улыбнуться непринужденно и соблазнительно.
– И то, и другое, пожалуй, – говорит он. – И ты права, иногда только боль помогает почувствовать, что ты еще не сдох. Что еще хоть немного человеческого осталось.
Он разворачивает левую ладонь, показывая ей.
Огонь.
– Ты хочешь боли? – осторожно спрашивает Ингрид.
– Я хочу почувствовать хоть что-то, – говорит он, и вдруг становится страшно. – Почувствовать, и не забывать, что людям может быть плохо. А то мне начинает казаться, что им так же плевать, как и мне. Одна сухая шкурка… Ожоги ведь долго напоминают о себе.
– Хочешь научиться смирению?
Он усмехается.
– Смирению? Нет. Это уж точно не про меня. И вообще, это была твоя идея. Я просто ухватился, потому, что больше хвататься не за что.
– Ты все-таки жалуешься на жизнь, – говорит Ингрид.
– Пожалуй, – он улыбается, только совсем не весело. – Выходит, докатился и до этого.
Он сидит перед ней, ждет ее решения.
И все равно, это не его игры.
Ухватиться хоть за что-то, потому, что больше хвататься не за что. Не потому, что хочет, а потому, что больше ничего нет.
Что же там происходит?
