– А это жена? – спросил старичок, ткнул на фотографию у лобового стекла.
– Бывшая, – кивнул я, подумал, на что бы перевести разговор.
– А что так?
– А так… не знаю я… Ну не готовы мы были… любить друг друга… Когда один живешь, оно же как, сам по себе, все для тебя, весь мир… Цветы, поцелуи, кино, за город поедем, шашлыки… Думаешь, и в семье все то же останется, а потом тебе семья эта камнем на шее, и жена орет, что она не домработница…
– Зря вы так…
– Да все мы зря, – огрызнулся я, – у нас вообще поколение пропащее.
– Ты бы хоть весточку ей послал.
– Да некуда посылать, пропала она.
– Вот так, разъезжаются, теряются люди…
– Да не разъехались, она просто пропала… Уже в милицию объявляли, розыск был, да у нас если кто пропадет, ищи потом, свищи…
– Жалко?
– Еще бы не жалко, я ее любил все-таки, Ленку…
– Да, парень, я тебе не сказал… ты к этому дому не ходи, который сгорел…
– Что я там забыл?
– Вот-вот… и не ходи. Там тоже, говорят, люди пропадают… вот так, был и нету. Месяц назад у Андреича жена вот так на поле пошла через пепелище это, и все… и не дождались ее…
– Пропадешь тут с собаками вашими…
– Да они смирные…
– Ага, только лают, и размером больше слона…
Снова повернулся в постели – хотелось встать, вытряхнуть простыни. Вроде и крошек нет, и чисто все, хозяйка новые из шкафа достала, а такое чувство, будто крошки и песок вперемешку с клопами. Ей-богу, в машине бы лучше спалось… Лег на бок, что-то хрустнуло под локтем, бумаги какие-то, газетами, что ли, для тепла все проложили… В свете луны присмотрелся, понял, что держу письмо – как я его сюда притащил, совсем уже свихнулся, с письмами спать. Щелкнул фонариком. Ну конечно, Байкальская семнадцать, я бы еще это письмо на веревочку привязал и на шею повесил. Упорно не спалось, начало прихватывать сердце – как-то мерзко, потихонечку, но зловеще. Зимой бывает. Это хуже всего, когда вот так потихоньку, в прошлый раз все ныло, ныло, потом в больницу с приступом… Нашарил таблетку, сунул под язык, не колотись, неугомонное… нет, чуть-чуть все равно колотись, а то как же…
Встал, подошел к окну, тихонько, чтобы не растормошить хозяев. Хорошо у них тут, уютно, семья большая, как-то живут люди все вместе, и не ссорятся. Или они это при мне… Надо по комнате походить, успокоиться… Снова посмотрел на письмо, прочитал адрес, фамилию.
Меня как током ударило.
Нет.
Это уже слишком, бред какой-то.
Белых Елена Викторовна… Да мало ли Белых Елен на свете… тем более, Викторовных… Викторовен… не знаю. А ведь какое совпадение, хоть сейчас звони и говори милиции, что нашлась Ленка, только сгорела в доме…
Белых Елена…
Байкальская, семнадцать…
Я посмотрел на деревеньку, залитую лунным светом, поежился. Дом стоял посреди своих соседей, торчал, как вставленный зуб, красивый, умеют же строить… Я вышел на улицу, мороз охватил со всех сторон, дыхнул на меня. Ничего, я быстренько, пошел через перекресток, до дома, бегом, бегом, положить это чертово письмо, и бежать назад, в теплую постель, там еще кот придет, согреет… Где у них ящик… а ящика-то нет… Дверь была приоткрыта, я заглянул – собака… нет, собаки тоже нет, какие-то скамеечки, лавочки… Что-то как будто торкнуло меня – войдите, я вошел, положу здесь, под крышей, господи, только бы собак не было… Только бы не было… А то какой-нибудь бультерьер… Боже… Я положил письмо на скамейку, дверь с грохотом захлопнулась, я даже вздрогнул. Ветер… Развернулся к двери, дом полыхнул рыжим пламенем. Здорово горит, как будто облили чем-то, или бутылку со смесью бросили… Кто-то кричал в доме, я дернул дверь, попытался открыть, черта с два ее откроешь… Ткнулся в ворота, ворота не открывались, ну конечно, кодовые замки и все такое, изнутри-то зачем замки… черт, ограда-то как высоко… черт, черт, черт… пламя подбиралось, ближе, ближе, как жжет легкие… А ведь горячо…
…открыл глаза, долго смотрел на серебристый снег, на кисельное розовое небо. Молочные реки, кисельные берега. Приподнялся на локте, хозяева уже хлопотали где-то за занавеской, обсуждали что-то про цены, про бензин, про Чубайса, слышалось заливистое Мя-а-ау, ну чего тебе, чего, свое все съел, теперь наше съесть хочешь…
Посмотрел через перекресток, на пепелище, поежился. Ветер играл клочьями золы, черными на белом снегу, от мрачной панорамы веяло холодом.
– Алло, Анатолий Евгеньевич… я все.
– Все? По Копейску, по поселкам?
– Ну… все вроде бы.
– Вроде бы или все?
– Все. Только это… ну, тут на возврат, каких адресов нет…
– Например?
– Байкальская, семнадцать.
– А что там?
– Дом сгорел…
– Ну-ка, посмотрю в ДубльГисе… ничего не знаю, вот он этот дом, целехонек…
– Да это данные старые…
– Какие они старые, декабрь две тыщи десятого…
– Да нет же ничего, сгорел дом!
– Ну, значит, не нашел ты его. Ищи, ищи… Найдешь, в город возвращайся.
Пик-пик-пик.
Конец связи.
Я усмехнулся, посмотрел на дом. Он стоял – все такой же мертвый, истлевший, на мертвой двери еще живая вывеска, что Байкальская, семнадцать. Я представил себе мир – мир, в котором этот дом не подожгли, и он не сгорел, и он стоит целехонек, и в нем живет Ленка, и по утрам выезжает куда-нибудь в город, в торговый комплекс, в салон меховой моды. Какой-то мир – параллельный нашему, а может быть, под углом… не знаю… вспомнить бы все свои институтские расчеты-вычеты… Пи-эр-квадрат на эм-цэ-квадрат, все в корень и умножить на вероятность события…
Вспомнить бы…
Где-то должен быть мир, в котором стоит этот дом…
Я проснулся, сразу понял, что не по своей воле – что-то торкнуло, что-то подняло меня среди ночи. Привстал на локте, огляделся. Ну так и есть – вот и она, огромная, круглая, висит чуть ли не в полнеба, бросает на половицы ровный холодный свет. И кажется, что весь холод вокруг – он не от зимы, не от снега от какого-нибудь, а от луны. Кажется, так просто – тепло от солнца, холод от луны. Я встал, подошел к окну, стараясь не скрипеть половицами. Никто меня не слышал, я смотрел на луну, она смотрела на меня, казалось, вот-вот подмигнет. Перламутровый снег, залитый светом, мир как будто перевернулся – черное небо давило на легкую белую землю. Крыши покосившихся избушек, деревья, пушистые от инея, голубые холмы…
И тут я увидел дом. Байкальская, семнадцать, он как будто издевался надо мной, он снова стоял там, на холме, между пятнадцатым и девятнадцатым, целехонький, как ни в чем не бывало, окна светятся, вьется белесый дымок. Я ущипнул себя за руку – нет, не сон, на сон не похоже, а что тогда, неужели правда… Ладно, не мое дело, правда это или еще что – мое дело письмо отнести… Байкальская семнадцать, Кондрачук Елена Викторовна… Кондрачук… раньше фамилия у нее была другая. Белых… Так и запомнилась – Белых Елена, мою фамилию так и не взяла…
Я набросил куртку – уж теперь-то этот дом проклятый от меня не уйдет, теперь он будет моим, брошу письмо в ящик, пусть хоть все собаки в мире на меня набросятся. Вышел в снег – вокруг было неожиданно тепло, странно, что не подмораживает. Пошел к дому, тропинки к калитке не было, кажется, недавно шел снег, все замело. Я нажал на кнопку звонка, долго ждал, мне ответила тишина. Нетерпеливо постучал в ворота – раз, другой, третий. За воротами забахала собака, кажется, что-то крупное.
– Слышу, слышу, – женский голос, стук замка, надрывный лай, – Артур, уйди! Уйди, кому сказала! Пшел!
Дверь шевельнулась, на снег упала дорожка света, тонкий силуэт, за которым мечется и виляет хвостом что-то ростом с теленка.
– Уйди, кому говорю! Не пугай людей… Слушаю вас…
– Вам письмо… из налоговой.
– Вот так. Худые вести не ждут на месте.
– Что ж у вас почтового ящика даже нет…
– Да как-то без него обходимся… Ну, спасибо, – она повертела письмо, шагнула назад, ахнула, – Кешка, ты, что ли?
