А вы прикиньте, она еще и стихи пишет.

Э-э-э… я чёт не понимаю, это теперь стихами называеццо?

Э, я тоже так писать могу…

Я её ранние работы посмотрел, вроде норм…

Это она внимание привлечь к себе хочет…

Селин смотрит на Селин, замечает родинку на щеке.

Нет.

Не та Селин.

Вот это хорошо, не надо искать, думать, разбираться, сразу видно – не та Селин.

Минус один мир.

Селин возвращается домой, в изнеможении падает на диван, сжимает виски, скрипит зубами – голова разламывается от боли. А Селин предупреждала, не больше трех заходов в день, а Селин Селин не послушала, глупая Селин, пятый раз уже идет…

Вечером приходит Селин, отчитывает Селин, что она вообще себе позволяет, так недолго совсем себя извести. Селин смотрит на Селин, думает, сколько еще миров надо перебрать, чтобы стать той Селин, которая приходит по вечерам…

…нет. Приходит – это громко сказано, она не стучит в дверь, не снимает пальто ув хода, не садится пить чай, она просто… просто Селин прислушивается к себе и понимает, что вторая Селин – вот она, пришла…

Селин подскакивает – голова отдает гулкой болью – торопится, читает, про ложный вакуум, почему он ложный, почему коллапс волновой функции, почему…

Селин проводит линию на холсте. Сверху черное, внизу белое.

Подписывает.

Черное и белое.

Сжимает зубы, не то, не то, не то…

…ничего.

Скоро будет то.

Селин обещала.

…теория мультивселенных подразумевает, что где-то есть миры, в точности повторяющие наш мир. Более того, где-то существуют вселенные, в которых повторяется прошлое нашего мира…

Селин сидит на окне.

Отсюда виден весь город, кажется, – весь мир.

…еще минус один мир.

Селин перечитывает свои старые тетрадки, всхлипывает, закусывает кулаки, так Селин уже не может, не может, не может…

…ничего.

Скоро все изменится.

Есть три Селин.

То есть, нет, так-то их много, Селин, вон – миры, миры и миры, и везде – Селин, Селин и Селин, большие, маленькие, средние, вот маленькая Селин стихи свои читает, все диву даются, ах, юное дарование. Вот Селин стоит на подоконнике, – ай, ах! – взлетает в никуда. Вот…

А то Селин, Селин и Селин.

Селин, которая —

– А я еще вот что сочинила…

Селин, которая —

Черное и белое.

Сжимает зубы, не то, не то, не то…

И Селин, которая —

…отказывается от недетерменированного коллапса волновой функции…

(Не Селин, конечно, отказывается. А теория мультивселенных).

А вторая Селин ищет первую, чтобы стать третьей. Вернее, искала, уже не ищет, рыдает от отчаянного бессилия, еще бы – сколько миров, сколько вселенных, столько Селин, и где её искать, первую Селин, где…

Третья Селин подсказывает.

Нет, конечно, не подходит и не тычет пальцем. А по-другому: просто Селин только что не знала, не видела, а теперь знает… чувствует…

Селин.

Вот теперь действительно – Селин.

Селин смотрит на Селин, говорит:

– Привет.

Нет, это еще не конец, это еще только начало, еще долго-долго Селин будет ходить сюда, к Селин, учить Селин уму-разуму, чтобы потом…

Селин возвращается домой. Теперь можно ненадолго и вернуться. оглядывается, не понимает, а где Селин, а что Селин, а почему Селин – любим, помним, скорбим, почему Селин – во цвете лет, почему – дура, себя загубила, почему…

Вторая Селин (которой уже нет) оторопело смотрит на третью Селин, которая есть, спрашивает, а как, а почему, – третья Селин смеется, а ты где была, а в своем прошлом, да разве в своем, ты в моем прошлом была, чего ради оно твое-то, чего ради…

– А почему три прибора?

Грехем смотрит на накрытый стол, не понимает, почему три прибора, откуда три, кого они еще ждут…

Эдит смущается, Эдит сама не понимает, почему поставила три прибора, вертелось что-то на языке, Льюис, Льюис, какой еще Льюис, нет никакого Льюиса и не было…

Эдит берет третий прибор, хочет отнести наверх, спохватывается, куда – наверх, почему она ищет второй этаж в их маленькой квартире…

Льюису страшно.

Первый раз в жизни – по-настоящему страшно.

Вот так, смотрит на темноту чердака, и нужно ступить туда, и посмотреть, что там, и не ступается, и не смотрится, и – страшно.

Грэхем еще пытается что-то неумело шутить, еще улыбается, да нет там ничего, да мыши какие-нибудь или крысы какие – только видно, что и ему не смешно.

Льюис замирает.

Сжимает зубы.

Рывком распахивает дверь, заглядывает в сумрак.

Ничего нет.

Ну, конечно же, ничего нет, еще бы здесь что-то было, здесь только старое кресло, Льюис это знает, и Грэхем это знает, и Аглая знает, и все, все.

Ничего нет.

Весь вопрос, что там было – за много лет до того, как…

– А где Аглая?

Это спрашивает Льюис. Отодвигает вилку и спрашивает:

– А где Аглая?

Грехем не понимает, какая Аглая, где Аглая, почему Аглая…

– Это кто?

– Ну как же… – Льюис пытается вспомнить, – Аглая… Аглая…

Ничего не вспоминается. Была какая-то Аглая, а что за Аглая, откуда Аглая… Льюис поднимается по лестнице, останавливается перед гладкой стеной, пытается вспомнить, было здесь что-то, было-было-было, дверь, если её толкнуть, окажешься в комнате, а Аглая заорет, а стучать тебя не научили, и…

Это началось неделю назад.

На рождественском ужине.

Ну, здесь, в Плэм-Холле каждый ужин – рождественский, каждый вечер – Рождество.

Вот на рождественском ужине Льюис взял вилку и сунул её в рот. Эдит еще хотела возмутиться, сказать, что это неприлично, тут же осеклась…

И все осеклись.

И смотрят на Льюиса, и думают, что такое, почему вилку в рот, вроде надо так – вилку в рот, а вот еще рядом салфетка лежит, её нужно к лицу поднести, и… и… и непонятно, что – И, но что-то – И. И вот еще бокал, его тоже подносят к лицу, а что дальше – неизвестно.

– А куда делся Ричи?

Эдит чуть не роняет вилку, оторопело смотрит на дочь:

– Какой еще Ричи?

– Ну, братик наш… Ричи…

– Что ты говоришь такое, не было у вас никакого братика…

Льюис оторопело смотрит на сестру, что ей в голову пришло, какой Ричи, откуда Ричи, почему Ричи…

– А что значит – выхожу замуж?

Это Аглая спрашивает.

И все на Аглаю смотрят, и понять не могут, какое замуж, как замуж, это что такое вообще, откуда она словечко это взяла…

Льюис подсказывает то, что знает, но не должен знать:

– Ты блок памяти хочешь.

– Да… блок памяти.

И Эдит волнуется:

– Какой блок памяти, ты подумай, а дом-то на что ремонтировать будем?

Грэхем пытается примирить обеих, говорит несколько слов в утешение, идет к камину, подбрасывает несколько полешек.

Смотрит.

Задумывается.

Вспоминает что-то – чего нельзя помнить, чиркает спичкой, – комнату озаряют отблески пламени.

Все ахают.

Эдит хлопает в ладоши, все, все, хватит на сегодня, и так уже не пойми что происходит, то вилки в рот суют, то огонь жгут, то словечко это из ниоткуда – замуж…

Грехем накрывает на стол, включает камин.

Смотрит в темноту ночи, растерянно держит в руках второй прибор.

Кто-то должен быть здесь.