Я уже ничего не мог поделать…

Я вырывал у него свое сознание – что было сил, говорил себе – как заклинание, я есть, я есть, аз есмь, ничего не помогало. Он был во мне, он был мной, да что во мне, что мной, не было уже никакого меня, просто – он был.

Все-таки я победил его – чуть-чуть, самую малость, когда очнулся, заставил себя проснуться – когда он уже открывал дверь в никуда.

Странное чувство.

Страшное чувство.

Когда видишь, что происходит, смотришь на себя – как со стороны, видишь, что ты делаешь, что кто-то делает с тобой – и ничего, ничего не изменишь…

Я ничего не мог поделать.

Когда он открыл дверь, когда он вошел – в никуда, подсвечивая моими фонариками, когда он шел моими ногами по запыленным залам, огромным, гулким, когда остановился перед чем-то непонятным, в чем узнал – узнал не я, узнал он – чьи-то останки… Чьи-то… в жизни не видел такого существа, в жизни не думал, что такое бывает… Вспомнил – вспомнил не я, а он – о расе, населявшей нашу землю века и века назад. И, черт возьми, я видел, видел в своей памяти, как выглядело это – когда-то давно, когда еще не истлело, не рассыпалось в прах…

И опять же не я – он – рыл землю в гулких залах, и не я – он складывал истлевший остов в яму, украшал какими-то блестками, лентами, под конец забросал землей, поставил что-то вроде антенны из проволоки, зачем антенна, думал я, если нет приемника. Я никак не понимал, почему он не воскресит это существо, которому воздает такие почести, может, не было нужных материалов…

Странное чувство.

Страшное чувство.

Когда кто-то идет твоими ногами по пыльным залам, останавливается перед бесчисленными останками, чертит в воздухе какие-то руны, знаки. Страшное чувство – когда к моему собственному страху перед неведомым примешивается его собственный страх – перед нами, перед нашей землей, перед тем, что случилось здесь, на закрытой территории, спрятанной ото всех века и века. Стыдно сказать, я даже начал припоминать какие-то молитвы, обереги – ничего не помогало, его молитвы и обереги были сильнее…

Странное чувство.

Страшное чувство.

Когда я остановился…

…когда он остановился перед чем-то – непонятным, пугающим, немыслимым, я не знал, что это, знал он, он-то понимал все эти рычаги, шестеренки, тумблеры, платы, это он, не я, протирал ленту конвейера, перебирал провода, сцепления, менял истлевшие шкивы, моим паяльником паял разбитые цепи…

Не помню…

Не хочу вспоминать эту ночь…

Страх был настолько сильный – что моя память отказывается выдавать что-то, я смотрю на себя той ночью как будто со стороны, это было не со мной, и вообще этого е было…

Когда ближе к рассвету я (он) проверил последний шкив, захлопнул крышку пульта, повернул тумблер.

Когда взревела стальная махина, спавшая сотни лет.

Когда…

Мой ужас сыграл мне на руку, подбросил меня на месте, вырвал-таки от него мою душу, погнал – по темным улицам, в никуда, в никуда, я уже не помнил, кто я, что я, откуда, уже не было ни меня, ни его, ничего, предрассветная тьма, грохот неведомой силы – там, позади…

Он спрятался.

На этот раз он спрятался особенно глубоко – как всегда бывало после того, как он натворит что-нибудь… Я знал, что он не покажется – день, два, три, выждет – пока я забуду про него, чтобы объявиться снова, когда я меньше всего буду готов…

Оглядываюсь. Осторожно подключаю зарядники, розетки всего две, на три зарядника не хватает. Выжидаю.

Чувствую голод. Нет, не такой, а информационный, не думал, что он может быть таким сильным. Даже не могу войти в Сеть, даже не могу узнать – что делается в мире, последний раз я заходил в Сеть, чтобы увидеть на стартовой странице свою фотографию, свой код, и надпись – разыскивается.

Разыскивается…

Сам виноват… Не думал, что все так серьезно, а может, он заставил меня – не думать. Сам виноват – с самого начала нужно было идти в полицию, не таскаться по врачам, по шарлатанам, не думать – пройдет, пройдет… В полиции тоже не вчера родились, готов спорить, это у них не первый случай… и не второй…

Разыскивается… особо опасный сумасшедший… Активировал древнюю машину на закрытой территории…

Сумасшедший… что-то подсказывает мне, (а может, он подсказывает), что никаким сумасшедшим они меня не считают. Что это они для обывателей, для толпы, объявляют во всяких передачах, по всяким каналам, в настоящее время во вселенной разумной жизни не обнаружено, это они для обывателей ходят патрулями, зарывают останки невесть кого, а между собой, там, в каких-нибудь спецслужбах понимающе кивают, а-а, опять что-то эти расшалились, из космоса… Еще в одного демон вселился, надо бы стрельнуть его…

Демон…

Теперь вспомнил, как это называется… демон…

Капает вода – кажется, отовсюду, уже и не знаю, как в этом подвале устроиться, похоже, что никак. Интересно, что будет, если кто-нибудь зайдет, и увидит меня, смогу я в него выстрелить, или нет, и как я буду жить после того как смогу в него выстрелить…

Демон…

Демон молчит, демон спрятался, демон отнял у меня все – работу, дом, знакомых, имя, статус в обществе, банковский счет, еще немного – отнимет саму жизнь. Это все ничего, только сейчас понимаю, это все ничего, только сейчас понимаю, как все это мелко, ничтожно, перед тем, что он пытался отнять у меня – меня самого.

Затаился.

Зову его.

Первый раз – зову его.

Первый раз – мне его не хватает…

Перелистываю книги – старые, как мир, теперь знаю, где нужно искать книги, вот по таким подвалам, где все пропитано водой, кажется, дышишь этой проклятой влагой, листаешь размякшие страницы, с которых смотрит на тебя чужой мир, чужой народ, чужие века…

Смотрю.

Не понимаю.

Снова и снова зову его – покинувшего меня, ну где ты там, без тебя не могу прочитать ни строчки, не помню, как оно вообще читается… смотрю на пожелтевшие рисунки, вспоминаю, да, так выглядели они…

…сотворившие нас…

Снова тихонько зову его.

Вздрагиваю – когда он откликается…

Теперь я знаю, где искать книги.

Не я знаю… он знает…

Мы с ним знаем. Где искать книги. В подвалах, на чердаках, в хранилищах, за закрытыми дверями, которых как будто никто не замечает, которые видят только маленькие дети, спрашивают взрослых – что там – получают привычные ответы – там ничего нет… Так проще, когда не знаешь, что там, пожать плечами и сказать – там ничего нет.

Вот там-то и есть все… чужой мир, огромный мир, сложный мир, от которого мы видим только крохотный кусочек…

Я знаю, где меня никто не будет искать.

Он знает…

Мы знаем, где меня никто не будет искать. Там, за закрытыми дверями, за которыми ничего нет. За которые никто не зайдет – просто потому, что не понимает, что туда можно зайти, за которые никто не заглянет, потому что никто их не видит…

Я знаю, что было до нас…

Он знает…

Мы с ним знаем…

Отсюда, с высоты черт знает какого этажа смотрю на толпы внизу, вот они, мурашами ползают по проспекту (что такое мураши? Он знает), вешают какие-то очередные рекламы каких-то очередных реклам, возят какие-то рекламные щиты – в тачечках, в тележечках, проходят мимо великих машин древности, не замечают их. Обживают древние храмы, арендуют – под склады, под офисы, под… Принимают звонки, ведут переговоры – там, где решались судьбы планет, раскрашивают рекламами плато, с которых когда-то поднимались к звездам…

Я спрашиваю его – буду ли я летать к звездам.

Он говорит – да. Он обещает.

Смотрю на свой дом – отсюда он кажется совсем крохотным, не верю себе, что десять лет жизни провел там, в тесной клетушке, и каждый день с понедельника по пятницу ходил в другую клетушку, вот по этой улочке, вот этим маршрутом, туда-сюда, как челнок… Думал, что кроме этих улочек ничего нет…

Я спрашиваю его, как велика вселенная. Он называет мне какие-то огромные числа, которые не укладывается в памяти.