— Отведи его, если хочешь, но вам поторопиться надо. Скоро рассвет, а этого… далековато занесло… Еще и будет обвинять Мариуса, что как он смел! Как посмел бросить своего драгоценного Амадео и проявить такой эгоизм? С него станется!
Лестат с такой силой ударил по стене, что старый камень пошел трещинами.
— Я так не думаю.
— Почему?
— Не знаю. Не думаю и все. Он не настолько идиот, чтобы не понять, что Мариус не тот, кто будет в отместку делать подобные вещи, не опустится до этого как обиженный на жизнь подросток! Это Мариус! И если он пошел на это, значит действительно больше не смог и во всем разочаровался! — Горячо высказался Луи.
— Хочется в это верить, — сквозь зубы ответил Лионкур и направился в свои покои.
Он знал, что Бенджамину вместе с Луи удастся вернуть Армана в замок, но знать больше Армана он не хотел. Никогда. Лестат упал на кровать и тут же почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы.
— Мариус, видел бы ты, как переживает твое детище, если бы ты видел! Мой дорогой учитель, если бы я мог все вернуть… вернуть тебя — я бы сделал это. Я бы сделал так, чтобы ты снова был жив, был прежним Мариусом и просто ушел от этого избалованного ребенка, дав ему хорошей пощечины напоследок, но это, увы, невозможно. Представь, я бил за тебя твое сокровище, бил сильно, но я думаю ты простишь меня за это… Простишь, Мариус?
========== Часть 5 ==========
POV Арман
Который год без него. Только эти года отличаются от всех остальных, кое-что изменилось. Теперь я знаю, что Мариус мертв. Теперь это точно расставание навсегда. Это точка невозврата.
Все те пятьсот лет я не был уверен наверняка, я не знал точно, а теперь все изменилось и осознание того, что я больше никогда его не увижу, не дотронусь до него, не попрошу прощения нещадно мучают меня и днем во время сна, и вечером, как только я открою глаза.
Все кончено окончательно и я виноват в этом. Я добил его. Доконал. Уничтожил. Своего учителя, своего наставника. Своего мраморного Бога. Каждую ночь перед глазами его изумительное, божественное лицо, эти огромные, мудрые, печальные глаза…
Как я виноват перед тобой! Как виноват, Господи!
Я не могу и не хочу забыть своей вины, я не могу забыть тебя, не в силах. Да и это бы означало предательство. Каждый вечер как только открою глаза — мысли о тебе, каждое утро, перед тем как закрою — мысли о тебе.
О нас. О нас тех, кем мы были и кем никогда не станем — счастливыми Супругами во Крови. Я пытался отвлекаться на что угодно, ничего не выходит. Я забросил дела, передал управление в другие руки — мне стало все безразлично: современный мир, деньги, развлечения, даже сообщество. Я не участвую ни в каких делах, почти никуда не выхожу, лишь иногда на ночные прогулки. Ко мне почти никто не заходит…
За исключением Бенджи и Сибилл, изредка Дэнни. Иногда захаживал Луи, чему почему-то я был очень удивлен. Лестата я не видел уже много лет. Супруг Луи не простил меня до сих пор и чтобы не говорил ему Де Пон дю Лак, он отказывался от встречи. Луи был снисходителен и даже добр ко мне, относился с пониманием, я вижу его раз в три — четыре месяца у себя во Вратах Троицы. Дети мои навещают меня гораздо чаще, они, видя мои страдания простили меня. Я знаю, почти простили. А мне оставалось просить прощения у Лестата через Луи, за то, что своими словами убил его учителя, которого он любил и уважал.
Дети мои… Они следят с потрясающим упорством, чтобы я питался, а мне как-то все равно. Я стал забывать об этом, кожа моя стала хуже, вены вздулись, сил стало намного меньше — наступила почти полная апатия ко всему. И все же… я непонятно чего жду.
Непонятно чего, глядя на черничное небо Нью-Йорка, который продолжал жить прежней, бурной ночной жизнью. Возникали безумные надежды, что вот однажды Мастер появится на моем пороге из плоти и крови, невредимый, не тронутый раскаленной лавой, но ведь этого уже точно никогда не случится, пройди хоть тысячи лет… А вот его призрак…
Да, призрак. Я разговариваю с Мариусом в надежде, что невидимым призраком он может услышать мои признания, мои мольбы простить…
Я жду.Чего же? Увидеть его в виде призрака, увидеть собственными глазами, я уже молчу о том, что как бы я желал почувствовать его! Ах, если бы он обрел плоть! Если бы я имел возможность дотронуться до него! И из-за этого я не хочу в кому, подумывал по началу, как довезти себя до нее, или уйти в спячку, но потом…
Я мучился и страдал, страдал и продолжал говорить с ним каждую ночь, шепча в одиночестве, что отдал бы все на этом свете, чтобы он простил и вернулся. Чтобы увидеть его глаза, услышать его голос — такой дорогой, такой любимый, ощутить его прикосновение…
Бенджи знает все это. Мой дорогой Бенджамин и сейчас сидит рядом со мной как наседка и держит мои безжизненные руки в своих. Хороший мой мальчик, маленький Бенджи, который простил меня за смерть нашего Создателя, увидев мои муки… Но мне кажется, я и правда схожу с ума, разговаривая с Мариусом, который мне так ни разу и не ответил. Я не чувствовал его призрачного присутствия, поэтому был почти что уверен, что мой Мастер не хочет приходить ко мне. Не хочет не слышать, ни видеть. Ведь иначе я бы почувствовал его хоть как-то, правда?
Бедный Беджи, мне его жаль, сидит тут со мной, в который раз неловко пытаясь хоть как-то равзлечь, а мне не хочется вообще ничего. Хочется лежать пластом на кровати и тихо звать его. Иногда мои губы еле шевелились, иногда я замолкал. Со стороны я напоминал окончательно свехнувшегося, больного человека и иной раз задавал вопрос, что если бы Мариус видел меня таким, неужели бы не пожалел, неужели бы не дал о себе знать хоть как-то?
Я мечтал, я лелеял надежду увидеть его и поговорить, поэтому я до сих пор не покончил с собой. Шли годы и я не отказывался от своей мечты, она теплилась в моей груди, поддерживала во мне жизнь.
Не сосчитать, сколько я раз пересмотрел наши совместные фото, которые были сделаны за семь прожитых лет. Да, мы фотографировались, бессмертным иной раз тоже хочется этих человеческих штук, а Мариус любил все человеческое и я знал, что он хотел всего этого со мной, а предлагал первый почти что робко. И я соглашался. Иной раз самому хотелось…
Не сосчитать, сколько раз я перечитывал его письмо мне, когда я взбрыкнул в очередной раз - это было в наш первый год. И сколько пролил слез, читая, помня наизусть каждое слово, перечитывая и снова обливаясь слезами… За эти годы я пролил их столько, что вообще удивляюсь, откуда во мне столько… Пролил больше, чем за всю свою вечность! В ту страшную ночь в Оверни Бенджи отговорил меня остаться под солнцем, пока не превращусь в пепел, и вот я до сих пор жив и упиваюсь страданиями.
Каждую ночь. Каждую минуту я лелею надежду… ни о чем другом не думая, ни к чему более не испытывая интереса, лишь музыка Бетховена и Баха звучит в доме. Сейчас Бенджамин держит мои руки, а я смотрю на картину, которую Мариус нарисовал года через два после начала наших отношений. Точнее, после их возрождения.
Мой Супруг в деловом костюме, одетый как всегда безукоризненно и я рядом, ниже его на пол головы, скрестив руки на груди, а он приобнимает меня за талию. На моем лице высокомерное, немного надменное выражение, на одухотворенном и немного печальном лице любимого призрак легкой улыбки.
Видно, что я горд от того, с кем стою на портрете, горд от того, кто мой Супруг. Рисунок с фотографии, что сделал для нас Дэниэл.
Я все уничтожил. Все разрушил, наговорив адского бреда в ту роковую ночь. Мой чертов характер, мой бедный Мариус…
Я писал ему письма, а затем придумал себе занятие: лежать и прогонять раз за разом воспоминания о нас двоих: Венеция, Оверни, Врата Троицы, Норвегия, Рим, вновь Венеция… Я наслаждался и вместе с тем утопал в боли от того, что этого более никогда не произойдет.
Я звал его. Я говорил с ним. Я любил его, обожал каждую минуту своей мрачной, холодной вечности. Ненавидел себя и преклонялся перед ним, говоря те вещи, какие не сказал, когда он был живой, рядом со мной и любил меня, исполняя все мои прихоти.
