— Ты требуешь уважения к себе, но сам ведешь себя безобразно. Отвратительно, — голос подрагивал от все больше возрастающей обиды, но и гнева. Такого разговора еще не было между ними. — Ты вновь пытаешься внушить мне чувство вины, обвинить, унизить, а ведь когда любят, так не ведут себя. Не ведут, когда любят и уважают друг друга.

Арман молчал, ему приходилось признать, что Мариус прав, но упрямая вредная натура не желала признать этого вслух.

— Зачем ты так, я вновь повторяю свой вопрос, — спустя несколько секунд спросил Мариус, — неужели тебе так плохо со мной?

«Почему я хочу сделать ему еще больнее? Я же люблю его. Я правда люблю его»

— Твои припадки, твоя взбалмошность на пустом месте! Если бы я все молча сносил и в попу тебя целовал постоянно, ты бы вообще ноги вытирал об меня! — Не выдержал Мариус и вновь повысил голос. — Да я и так тебя в нее целую, черт побери!

Арман неоднозначно хмыкнул и Мариус нахмурился в нехорошем предчувствии. Тревога росла, этот нехороший разговор все никак не заканчивался.

— Чего тебе недостает? Чего тебе нужно? Почему ты так взъелся, когда я назвал тебя мальчишкой, например? Или малышом? Раньше не было подобных реакций, ты был адекватнее, Арман, спокойнее.

— Я не знаю.

В эту минуту его мальчик показался Мариусу невыносимо скучающим и он вдруг резко понял, что это начало конца. Это осознание, это мысль раскаленным ножом пронзило сердце.

— Ты вообще любишь меня? Дорожишь нами? Я уже начинаю завидовать любви Лестата и Луи! Там оба любят друг друга, хоть и невыносимо разные, но любят и берегут, словно каждый из них друг для друга самое большое в мире сокровище! Так и я берегу тебя, а вот ты…

Арман отмахнулся от его слов, будто от надоедливой мухи. Вновь сердце камнем вниз, озадаченный, растерянный Мариус перед своим дрожайщим отпрыском, бессильный что-либо изменить в лучшую сторону — сейчас ему так казалось.

— Ты хоть понимаешь всю силу моей любви? — С бескрайней горечью, которая разрывало древнее сердце. — Ты хоть осознаешь, насколько я тянусь к тебе, как хочу любить тебя, желать тебя каждую минуту своей жизни, что ты моя великая слабость, Амадео! Да я от счастья чуть с ума не сошел, когда ты согласился попытаться, когда…

— Я признаюсь, что иногда думал, что мы настолько не подходим друг другу, что лучше бы никогда не встретились, — произнес роковые слова Арман после очередного признания к себе, делая это не более, чем специально. — Думал, что лучше бы ты никогда не появлялся в моей жизни. Лучше бы вообще никогда не встретился и меня обратил кто-то другой, кто угодно, но не ты. Вот правда, хотя ты знаешь меня, как никто.

Воцарилась какая-то страшная, неестественная тишина, Мариус смотрел в родное лицо, на котором было написано явное сочувствие и сожаление. Арману было… жаль его?

«Господи, только не это! Что я слышу… что я слышу от него?»

— Ты сожалеешь, что ты со мной?

Внутри Мариуса все обрывалось раз за разом, руки задрожали сильнее.

— Вроде нет. Не знаю… нет… не знаю… временами все довольно недурно…

— Неплохо? Недурно? — Перебил раздавленный словами вампир. — И все? Господи…

— Мариус, не вздыхай так, — поморщился Арман, — я же говорю, что бывает время, когда мне хорошо, правда хорошо и я ни о чем не сожалею, а бывает дни, когда мне было плевать, что с тобой случится, хоть умри ты!

«Что? ЧТО?»

— Хоть пропади ты и даже думал, что твоя смерть принесла бы мне удовлетворение, насколько я злился на тебя! Но это было редко, — быстрая, смазанная ухмылками в уголках губ. — Редко, но было. Вот такой я ужасный, Мариус. Это ты разбаловал меня! — Прозвучало как обвинение и крайне беспечно.

Что-то пробежало по лицу блондина, то, что Арман никогда у него не замечал.

«Черт, зачем я все это наговорил ему? Он же любит меня до одури, до исступления, я окончательно понял это за эти семь лет с ним! Что же я за сволочь? Почему не могу остановиться? Почему желаю причинить ему еще больше боли?»

Де Романус оторвал, наконец, взгляд от юного лица и застыл с невидящим взором. Абсолютная потерянность, шок и что-то еще, что-то, что смутило Армана, насторожило его. Это молчание, которое стало почти осязаемым, Арман не смог оторвать взгляда от любимого лица, ощутив вину. Ему не было все равно, он любил его, но почему же не признался сейчас? Не перекрыл признаниями в любви ужасные слова о фактически ненужности Мариуса…

Противоречивость Армана, пользование любовью Мариуса и желание иной раз напомнить о прошлом и выпады о разнице в возрасте сыграли с ним жестокую шутку. Мариус застыл недвижимой статуей, неестественно, будто окаменел, ни один мускул не дрогнул на его лице, лишь глаза были широко распахнуты и уставлены в одну точку. В первые минуты Арман молчал, смотря на Мариуса серьезно и не без волнения, понимая, что перегнул и эти вещи совершенно не обязательно было озвучивать.

Когда он бесился и выходил из себя, мало ли что он мог подумать, но он все же любил его!

«Я без зазрения совести пользуюсь его чувствами ко мне. Бедный Мариус, нельзя так с ним, мне же действительно с ним хорошо, это так! Я не осознаю этого лишь в те минуты, когда на меня находит…»

— Мариус…

— Тебе принесет это удовлетворение?

— Что именно? — Не понял сразу Арман. Его стало определенно что-то смущать, но он не понимал, что же это.

Нет ответа.

— Так что же?

— То, о чем ты иногда, как ты говоришь, думал.

Арман невольно нахмурился, сердце забилось быстрее и он удивился себе же. Почему? Почему он вдруг заволновался? Странное, застывшее состояние его Создателя, этот взгляд, голос какой-то… не такой…

— Я тебя не понимаю… аа… ну в те минуты, я же сказал, что…

— Тогда и сейчас.

— Только если выведешь меня из себя, — Арман выдавил неуверенную улыбку и сел на кровати, оказавшись лицом ближе к Мариусу. — Эй, что притих-то?

Де Романус пошевелился и наконец повернул лицо. Арман невольно вздрогнул, увидев это выражение полнейшей обреченности. Уголки безупречных губ изогнулись в горестной и вместе с тем какой-то философской улыбке.

— Значит все уже удовлетворит, а выводит из себя что-либо связанное со мной не так и редко, значит…

Мариус не договорил и встал.

— Я тебя не понимаю, — притихший Арман смотрел на него крайне внимательно.

Мариус был уже в дверях, но затем развернулся и подошел вновь к Арману, который все же так же сидел на постели.

— Дай-ка, милый мой Супруг, я тебя поцелую, — нагнулся, не дожидаясь ответной реакции и почти что требовательно впился в губы.

«Какой-то странный тон… не грубый, не холодный, а… не пойму… другой»

Но мысли дальше прервались, Арман закрыл глаза, ощутив острое желание запустить руки в длинные светло-пшеничные пряди и удержать эти губы, которые покрывали столько раз все его тело поцелуями… этот рот, этот язык, эти руки — что они умели делать с ним! И со смертным, и с бессмертным!

«Я все же несправедлив с ним, надо нежнее, сдержанней, мягче, ведь люблю его… всегда любил… А у него еще невероятное терпение и надо уважать за это, а не наоборот», — пронеслось в голове.

Арман и не думал прекращать поцелуй и Мариус ощутил, как изящные пальцы стали перебирают его длинные волосы, он углубил поцелуй, надавил сильнее и Арман поддался, даже потянулся к нему, испытывая желание подчиниться. Желая из вредности еще недавно прогнать Мариуса в другую часть своего огромного дома, сейчас он захотел, чтобы он не уходил. Но Мариус почувствовал, что горло сжимает болезненной судорогой, он неожиданно отстранился, руки, обвивающие его за шею, разжал почти силой и словил удивленный взгляд. Еще немного, и на глаза навернуться слезы, а этого допустить нельзя, Мариус, сдерживая отчаяние из всех своих сил, прильнул к ангельскому лбу и вышел под удивленный, провожающий его взгляд. Последнее, что Арман слышал от него, было:

— Ты хотел побыть один, я выполняю твою просьбу. Приятных снов.

***

На закате дверь в комнату отворилась и к постели неслышно подошла высокая фигура. Склонилась над спящим и убрала темную прядь с хорошенького личика. Белокурый мужчина, прекрасный, идеальный в своем великолепии сидел возле спящего возлюбленного, не сводя взгляда с лица, на котором застыли спокойствие и покой. Минута текла за минутой, пока не настала пора покинуть этот дом, так как вот-вот проснется законный его хозяин.