— Прасковья-а Анисимовна-на-а!
Створка чуть дрогнула, фанерная она, но не девичьим ручкам выламывать. Да, заперто, и надёжно.
— Э-эй, кто-о та-ам?!
Это показалось, что за дверью кто-то дышит. Нет, не отзывается. Ева нащупала замок, и тут до неё дошло — он же не пружинный, столетний он, и защёлкнуться просто так не мог.
Подумать, что её заперли здесь намеренно, провернув ключ в замке, девушка не успела. Дрогнул под ногами пол, дыхание, которой вроде бы было по ту сторону двери, оказалось под ухом, и голову обхватили две ладони — одна запечатала рот, другая держала затылок.
Сердце ухнуло вниз так, как оно ни разу ещё не ухало. В ушах зазвенело слово, слышанное от абитуриентки, сдававшей экзамен перед нею: "приплыли!" Спёрло дыхание, живот будто сжался в пупок и быстро вернулся в прежнее положение. Это короткое время сфинктеры были предоставлены самим себе и, как правило, шалили.
Руки метнулись на живот — помочь зажаться, проверить, не того ли я. Тьфу, а тут трусы, юбка-то на пояс навёрнута. Сухие трусы. Ур-ра! Скорее, скорее, размотать юбку!
Парень бы попытался перехватить руки, чьи ладони зажимали рот, а вот у девушек совсем другие наклонности. Особенно у стыдливых.
Ева не помнила фразу Штирлица: "Не прикончили сразу, значит, чего-то хотят", но действовала почти по ней. Тренировка в шкафу ей очень помогла, без неё она, видать, упала бы без чувств. И ещё очень здорово, что она незадолго перед тем, выливая грязную воду (в раковину не разрешали), сходила в туалет.
Злоумышленник ничего не предпринимал, только хрипло дышал. Возясь с непослушной от спешки юбкой, Ева как-то успокоилась — достаточно, чтобы ощутить, что сжимающие голову руки дрожат и потные, аж неприятно. И дыхание нервное, с задержками.
Отвращение к чужой потливости перевесило страх, так выходит. Подвернём губки внутрь, а то уже солоно на них.
Суворовской быстроты и натиска нападавшему явно недоставало. Он будто размышлял, что ему делать. А тем временем жертва успокоилась и кое-то смекнула. Дрожащие потные руки, неуверенное дыхание, нескорость в предъявлении требований… Должен же он что-то потребовать, приказать, так ведь?
Вот, вроде, решился.
— Об-бе-бе-бещай-яй-яй не-не-не кри-кри-чать, — послышался шёпот. — Я я-я-я тебеб-б-б-бя отпущу-щу.
Это относительно успокоило нашу героиню. Она узнала своё заикание, как это бывало в школе в минуты резкой неуверенности, боязни к кому-то обратиться. И дышит так же часто и неровно. Нет, тебе меня не изнасиловать!
Медленно, с достоинством кивнула головой, почуяла невеликую силу дрожащих рук.
-То-то-точно не-не бу-бу-будешь? — Ага, неуверен!
Ещё один медленный царственный кивок. Потные ладони нехотя отошли от головы.
Так и хочется сплюнуть, но нельзя, не видно, куда. Облизала губы, с трудом сглотнула. Рядом слышалось дыхание ещё более неуверенное.
— Ты кто? — шёпотом спросила она.
— Я? Ма-ма-мальчик, — прошелестело в ответ.
И такой посмел посягнуть!
— А чего девочек лапаешь? — начинаем накатываться.
— Я не-не-не де-девочек. Я одну-ну-ну теб-бя только. Не-немножко.
— Та-ак. Дверь ты запер?
— Я… то есть нет, не я, а друг мой, снаружи ведь. Он запер, а я впрыгнул, то есть наоборот, сначала впрыгнул, тихонько, а он за мной запер. Вот.
Заикаться, вроде, перестал, но частит-частит, как ни в чём не уверенный будто.
— Ну так скажи ему, чтоб открыл. Нечего хулиганить!
— Я не могу-у. Он… понимаешь, в коридоре теперь, Прасковью Анисимовну ждёт, как только она-на покажется, от откроет и мы смываемся. А сейчас нет-нет-нет.
— Чего шепелявишь-то как? Чего это у тебя во рту?
— Во рту? Это… жвачка во рту. То есть не жую, а залепил щёки изнутри и под языком, вот.
— Жадный, что ли?
Нет, нет, нет, не жадный, это чтоб голос с"мой потом не узнали.
Кажется, он осторожно притронулся к её локтю, но тут же отвёл руку.
Крошечные лучики света из щёлочек чуть раздвинули тьму, но кроме более чем смутного силуэта увидеть ничего не позволили.
— Инкогнито, значит. А зачем твой друг нас запер?
Раздался тяжёлый вздох.
— Я… боюсь, понимаешь, боюсь с девочками общаться. И не умею. Со школы… или с детсада. Вот не идёт общение с девчонками, хоть тресни! Если подойду или подсяду, не знаю, о чём говорить… она покосится так… минуты через две или она уйдёт, или я сбегу. Совсем плохо, плохо очень, а я уже большой, в вуз поступил, вот. А в списке — одно девчонки. А я из боюсь. Так вот.
— А меня — не боишься?
— Я боюсь… ну, не самих девчонок, а опозориться перед ними страшусь. А ты, я ведь на тележке работал, смотрю, скромная, тихая, к окну никогда не подойдёшь и всё время в шкаф шмыг, шмыг. Хотел… ну, познакомиться, подружиться. Как только? Друг, он тоже с тележкой, говорит — запрись с ней в темноте и… ну, познакомиться. Хочешь, я вас запру в её шкафу? Подкараулить момент надо только. Я говорю — да. И всё, отступать поздно. А ещё я боялся, что ты завизжишь, как резаная.
— Плохо ты меня знаешь, дружок. — Она медленно подняла руку, вытянула и опустила ему на плечо… нет, это макушка. Да он ниже её ростом!
— Я же… я ничего… а друг в коридоре ждёт. Лаборантка твоя на обед ушла, я знаю, несколько дней уж вылеживаю.
— Хорошенькое дело. Ну, ты доволен?
Сопение.
— Да я… ну, понимаешь… я раньше никогда с девочкой не стоял столько времени, не касался. Ты извини за лапанье, боялся я крика. И ещё боялся задеть за что-то… ну, женское, или в глаз там пальцем попасть.
Младший зелёный братишка. Непутёвый. Ну кто так клеится к девчонке! Не все же такие, как она, робкая, есть и бойкие, кого хочешь захомутают.
Постойте-постойте. Это она-то робкая, Ева? Что-то не чувствую в себе. Вне шкафа не знаю как, а сейчас она ну ни капельки не робеет, не стесняется. Испуг был, да, но как только он прошёл, Ева стала просто-таки расти над собой. Сказалась полуодетая тренировка в шкафу, да в нём и ставшие родными стены помогают. А потом ещё эта неуверенность незадачливого злоумышленника. Хлюпик какой-то, а едё туда же, по бабам!
